Лялин застенчиво улыбался, стоя на пороге мое­го дома. Застенчивость шла ему так же, как мне буй­ная радость, которую я в настоящий момент пыталась изобразить. Мы одновременно засмеялись, в ос­новном над своими напрасными усилиями, и вновь стали походить на нормальных людей. – Привет, – сказал Лялин, перешагнул порог и запечатлел на моем лбу братский поцелуй. Я ухвати­ла его за уши и приложилась к губам. – Ох ты господи, – хмыкнул он, но остался доволен. – Проходи, – милостиво предложила я, и он опасливо внедрился в мою квартиру, без конца огля­дываясь, точно ожидая подвоха. На самом деле он испытывал неловкость. По большому счету загляды­вать ко мне ему совершенно без надобности и вразу­мительного предлога, под каким ему сделать это, он не придумал, вот теперь и вертелся, как уж на ско­вородке. Надо полагать, он явился проверить слухи, что ходят обо мне в народе. Если верить общественнос­ти, я пью ведрами, окончательно потеряла человеческий облик и по этой причине не выхожу из дома. Я с недовольством уставилась в спину Лялина. Ладно дураки болтают, на то и дураки, но Лялин-то умный, чего ж тогда верит во всю эту чушь? Не мешало б проучить его как следует. К примеру, учи­нить пьяный дебош. А что, прямо сейчас и учиню. Лялин между тем прошел в кухню, устроился в моем любимом кресле и спросил: – Ну, как там в Греции? По-прежнему все есть? – На то она и Греция. – Жениха нашла? Небось, от мужиков отбоя нет. – С чего ты взял? – нахмурилась я, поражаясь чужой прозорливости. – Уж больно распустилась. – Это в каком же смысле? – заподозрила я под­вох. – В смысле, расцвела. Слушай, помнится, ты как-то болтала о том, что вполне способна полю­бить бедного немолодого человека? – Тебя, что ли? Так ты не бедный. Полюбить-то я по-прежнему готова, но почему-то не рассчиты­ваю на ответное чувство. Ты чего пришел? Если спасать… Лялин махнул рукой. – Спасать тебя нет нужды, это мне доподлинно известно. К тому же я в спасители не гожусь. Опять же, мне твои слова обидны. Просто зайти по старой памяти уже нельзя? – Можно. Но, зная тебя как очень занятого че­ловека, весьма сложно представить, что ты болта­ешься по гостям. – Для тебя я всегда рад сделать исключение. – Олег улыбнулся и взял меня за руку, взгляд стал иным, теперь он смотрел на меня заинтересованно и даже с нежностью. – Как дела? – спросил он тихо. – Нормально, – честно ответила я, высвободи­ла руку и устроилась в кресле напротив. – Чем думаешь заняться? Я пожала плечами, потому что сама еще толком не знала. – Дед назад не звал? – Нет, – покачала я головой. – Странно. – Чего же тут странного? Мы утомили друг дру­га, надо немного отдохнуть. – Значит, ты вполне допускаешь, что можешь вернуться? – В его команду? – удивилась я. – Забавно, что ты об этом спрашиваешь. – Я покачала головой и усмехнулась, а Лялин вновь спросил: – Ну так да или нет? – Нет. Он кивнул и почесал бровь, размышляя о чем-то. – Прозвучало очень категорично, – заметил он едва ли не с печалью. – Тебя это удивляет? – не поверила я. – Скорее беспокоит. Наверное, я человек при­вычки, невозможно представить тебя занятой чем-то другим. Ты была его доверенным лицом. Конеч­но, это не всегда… приятно, – с трудом нашел он нужное слово, – но, согласись, кое-какие преиму­щества все же были. Дед – это Дед, и ты в этом городе кое-что значила. – А теперь не значу ничего и ничуть этому не огорчаюсь. – Серьезно? – Теперь Лялин смотрел с надеж­дой, точно ребенок в ожидании подарка. – Серьезно, – ответила я, хотя за мгновение до этого намеревалась послать его к черту. – Я была его доверенным лицом, а ты начальником его охра­ны. Теперь ты работаешь в своей фирме, получаешь приличные бабки и всем доволен. Или нет? – Доволен, – улыбнулся Лялин. – А что мне мешает? – Да я не о работе, – вновь вздохнул он. – Как раз работа волнует меня меньше всего. Найдешь чем заняться. На худой конец вернешься в убойный от­дел. Зарплата тебя не тревожит, так что будешь ра­ботать не за деньги, а за идею. Но… я был только его начальником охраны, ты – другое дело. Дед… – Заменил мне отца, – подсказала я, – а потом был моим любовником. Потом стал политиком, и я помогала ему в меру сил. До политики мне дела было мало, а он человек родной… Но Дед перегнул пал­ку. И я ушла. А как только ушла, поняла, что сде­лать это надо было раньше, потому что почувствова­ла огромное облегчение. На этом, я надеюсь, мы и закончим. Лялин перегнулся и похлопал меня ладонью по колену. – Извини, – сказал он смущенно, что было ему так же свойственно, как и застенчивость. – Старею, наверное. Почему-то жалко его стало. – Деда? – Деда. – Мне тоже жалко, – согласно кивнула я. – Но позволь я ему оставить все как прежде… в общем, себя мне жаль еще больше. – Извини, – повторил Лялин, и я всерьез начала думать, что люди с возрастом меняются. Услы­шать от Лялина два раза подряд “извини” – это слишком для моих нервов. В голове возникают глу­пые мысли, к примеру, хочется припасть к его груди и пожаловаться, неважно на что, главное, чтобы он по головке погладил и сказал что-нибудь жизнеут­верждающее, а потом мы бы вместе поплакали и пошли встречать рассвет… “Лялин стареет, а я глу­пею”, – со вздохом решила я и весело подмигнула ему. Он засмеялся и вдруг заявил: – Я, собственно, к тебе по делу. – Да? – Ага. У моего босса есть приятель Сафронов Петр Викентьевич. Может, слышала о таком? – У него молокозавод где-то на Поварской? – И завод, и маслосырбаза. Не знаю, как это правильно называется, дело не в этом, а в том, что дядя этот очень беспокойный. Кругом бедолаге враги мерещатся. – Охрана у него есть? – Есть. На самом деле ни в какой охране он не нуждается. Нет у него врагов, которые желали бы ему смерти. Дела его идут неплохо, но никому он здесь не мешает. Короче, нервный тип с фантазией. Толь­ко и всего. Но моего босса успел достать, и тот, ес­тественно, обратился ко мне. – И что сделал ты? – Полюбопытствовал, как обстоят дела. – То есть раскопал всю подноготную Сафронова, – улыбнулась я. – Можно сказать и так, – не стал спорить Ля­лин. – И могу с уверенностью заявить – дядя бре­дит. – Но с чего-то он начал беспокоиться? – заме­тила я скорее из вредности, потому что верила Ля­лину, он из тех людей, что слов на ветер не бросают. Олег едва заметно поморщился. – Два месяца назад было совершено нападение на их экспедитора. Да ты, должно быть, слышала. Парня поджидали возле его дома, выстрелили в упор, без предупреждения, он даже ничего не понял. За­брали деньги и смылись. – Парень жив? – Жив. В рубашке родился. Скоро из больницы выпишут. – Так, может, Сафронов не зря беспокоится? Лялин вновь поморщился. – Ему давно надо было это сделать. Об элемен­тарной осторожности там слыхать не слыхивали. Экспедитор возвращается в два часа ночи, в сумке весьма приличные деньги, он один, ставит машину на стоянку и двигает домой с этими самыми деньга­ми. И после этого удивляется, что экспедитор оказался в больнице. Прознали про эти скверные при­вычки, и вот результат. Не удивлюсь, если кто-то из своих постарался. И про крупную сумму знали, и про то, когда вернется. Короче, к безопасности Сафронова этот случай не имеет никакого отношения. – Допустим. И что дальше? – кивнула я, не очень понимая, куда клонит Лялин. – Надо его отвлечь от глупых мыслей. Хочется ему надежную охрану, он ее получит. – Ну… – пожала я плечами. – Гну, – передразнил Лялин. – Вот ты с ним и поработаешь.