– Это Джонни, черт его побери. Ты была права. Не нужно было с ним видеться, – нервно проговорил Джек. – Он прыгнул с утеса, потащил Эстер за собой, и теперь ее оставили в больнице на ночь. На дополнительное обследование. Еще врач достался больной на голову – не может сказать толком, в чем проблема, – на одном дыхании рассказал Джек. Роза внимательно выслушала брата и, как всегда, постаралась быть объективной. – Что значит «потащил»? – скептически спросила она. – То и значит, – нетерпеливо проговорил Джек. – Подошел с ней к краю обрыва, взял ее за руку и прыгнул. – Взял за руку? – уточнила Роза. – Да. – И прыгнул? Джек терял всякое терпение. Он позвонил Розе, чтобы услышать поддержку и слова утешения, а она начала задавать ему глупые вопросы. – Чего ты добиваешься? – не скрывая раздражения, спросил он. – Джек, – поспешила прервать его Роза, – ситуация странная. Почему Эстер пошла с Джонни к краю обрыва? Где был ты? И почему ее можно взять за руку, как ребенка, и куда-то потащить? Сама хотела – вот и прыгнула, – звонким голосом высказала свое мнение Роза. Джек пришел в бешенство. Чтобы не нахамить сестре, он положил трубку. «Все женщины в моей семье говорят, что я чего-то не понимаю, – подумал он. – Но если они все понимают, тогда почему, мать их, не могут подобрать нужных слов, когда это необходимо?!» Джек решил пойти в бар, чтобы выпить немного виски для успокоения нервов. Телефон в его кармане завибрировал, он нехотя вытащил его и посмотрел на содержание сообщения, которое Роза отправила сразу после разговора: «Извини, Джек. Я не то говорю. Понимаю, ты переживаешь. Я могу прилететь завтра, если все плохо». Джек несколько раз перечитал сообщение и небрежно засунул телефон обратно в карман. Момент уже был упущен. Джек в который раз решил, что многие непростые эмоции в своей жизни ему придется пережить в одиночестве. И при этом помогать тем, кто называет его «бесчувственным» и «холодным». Джек нервно засмеялся. Ему показалась смешной парадоксальная ситуация: он часто выслушивает жалобы жены, тревоги Розы, но он сам ни разу не поделился с ними своими проблемами. А их было предостаточно – и нервная работы, и ссоры с Эстер, и неопределенность будущего. Джек был сам по себе. Сам в себе. Он не обременял людей своими заботами и теперь понял почему. Люди не хотят говорить о ком-то другом – они всегда хотят о себе. Наутро, когда Джек только успел разлепить глаза, он сразу же бросился умываться и варить кофе, чтобы как можно раньше оказаться в больнице. Дожидаться звонка из регистратуры не стал – напряжение в одиночестве было невыносимым. Джек нацепил на себя первое, что попалось ему под руку, и почти бегом помчался на парковку. Уже с утра дороги Лос-Анджелеса были забиты арендованными автомобилями с туристами. Пахло жжеными шинами, бензином и утренней свежестью. Джек большими глотками пил крепко заваренный кофе, чтобы немного взбодриться, но бессонная ночь не могла пройти бесследно. Глаза грозились слипнуться, когда он, стоя в пробке, слушал успокаивающее урчание двигателя. Ему лишь изредка приходилось нажимать на педаль газа, чтобы продвинуться на метр вперед за чередой разноцветных машин. Они выстроились длинной гирляндой до самого перекрестка, и каждый из водителей, сидящих за рулем, задавался вопросом: «Что там произошло? Наверное, авария. Видно ли копов? Скорая приехала? Кто-нибудь умер?» В больнице Джек оказался только через полтора часа. Он сел в зоне ожидания на кожаный диван, чтобы дождаться звонка от медсестры. Беспокоить врачей не хотел. «Пусть проведут обследование тщательно», – подумал Джек. Монотонным голосом женщина из приемной отвечала на частые звонки телефона. Главная дверь то и дело открывалась, расставляя пробелы между фразами «как я могу вам помочь» и новым «здравствуйте». Рассеянный свет лился в помещение из-за белого полупрозрачного тюля. Солнце приласкало щеку Джека, оно играло в его кудрявых волосах, убаюкивало. Через какое-то время Джек сдался – он заснул. Когда Джек не без усилий разлепил глаза, первым, кого он увидел рядом с собой, был Джонни. Джек даже дернулся от него в сторону. Его разум, еще заторможенный ото сна, собирал кусочки пазла воедино – жена, ревность, утес, трагедия. – Что ты здесь делаешь? – холодно спросил Джек. – Я же сказал, чтобы ты больше никогда не приближался к Эстер. – Джек, – приглушенно начал Джонни, – я понимаю тебя. Но я переживаю и имею на это полное право. Ведь я причастен к произошедшему. – Ты сделал все, что от тебя требовалось, а теперь, будь добр, оставь нас в покое, – перебил его Джек растерянным голосом. Он уже говорил это вчера, и ему представилось, что слова, которые он произносит вслух, испаряются в пространстве, тают. Иначе как объяснить появление этого мерзавца. – Если хочешь, я могу отойти от тебя, но не проси меня уехать. Джек с досадой покачал головой. – Твою бы настырность да в нужное русло, – холодно уронил он и отвернулся. Так они просидели почти до пяти вечера, лишь иногда отлучаясь в соседний ресторан за едой. Джонни был нелеп в желании смягчить гнев Джека. Он рассказывал ему истории, извинялся, пытался шутить, но все попытки наладить отношения сводила к нулю закаменелая уверенность Джека в том, что Джонни сделал это намеренно. Наконец телефон зазвонил, и Джека вызвали в кабинет. Он рассеянно глянул на Джонни, затушил сигарету об асфальт и поторопился в госпиталь. Джонни остался в главном зале, чтобы не вывести Джека из себя окончательно. Кабинет доктора Гледстоуна остался таким же, каким его вчера запомнил Джек, – аскетичный, выкрашенный в белый, заурядный кабинет со шкафами, высоким стулом, кушеткой и компьютером. Но кое-что все же изменилось – печальное и жалостливое выражение глаз Эстер, смиренно ожидающей мужа в углу. Джек обнял ее, как только увидел. – Добрый вечер, доктор Гледстоун! – как бы между прочим поздоровался Джек. Доктор ему откровенно не понравился, и Джек был готов демонстрировать это без стеснения. – Привет, милая. – Привет, Джек, – тихо отозвалась она. – Здравствуйте, мистер Эванс, – строго поздоровался доктор. Он сидел за столом и что-то быстро печатал. – Садитесь, прошу вас. Джек вопрошающе посмотрел на Эстер, но та лишь указала ему на стул и не смогла выдавить из себя ни слова. – Что все это значит? – нервно спросил Джек, уже начавший раздражаться. Доктор Гледстоун еще несколько секунд помолчал, допечатал последние слова и отодвинул от себя клавиатуру. Ему будто нравилось испытывать терпение Джека. – Прогноз неутешительный, – отчетливым и тихим голосом произнес доктор. Он поправил очки, натянув их повыше – к глазам, и уставился на Джека. – Мне очень жаль. Вы так напористо меня расспрашиваете, что я не стану затягивать с объяснением. – Ну? Говорите уже! – У миссис Эванс обнаружили заболевание, не поддающееся лечению. Джек сузил глаза и с подозрением, переходящим в негодование, посмотрел на доктора. – Что вы имеете в виду? – переспросил он, немного подавшись вперед, чтобы лучше слышать. – Я говорю, что лечения для этой смертельной болезни не существует, – повторил доктор, добавив ключевое слово, от которого у Джека перехватило дыхание. Словосочетание «смертельная болезнь» резануло Джека где-то внутри, оставляя невидимую кровоточащую рану. Он потерял дар речи и мог лишь молчаливо наблюдать за что-то продолжающим говорить доктором. – Мы постараемся продлить время, но заболевание все равно неминуемо приведет к потере сознания, а затем к гибели. Лицо Джека вытянулось от изумления. Он долгим испытующим взглядом посмотрел на собравшуюся в комок жену, сидящую на кушетке, потом на нарочито соболезнующего доктора. Захотелось курить. Потом подраться с Джонни. Не от большого смысла – без Джонни они не узнали бы о диагнозе. Но так раньше расправлялись с гонцами, принесшими дурную весть. Джек, подавленный гневом, был несправедлив. Над ним зло пошутили. Иначе как объяснить циничное выражение глаз человека, призванного спасать жизни? Неужели издержки профессии охладили чувствительность доктора настолько, что он был лишен способности искренне сопереживать? Эстер негромко всхлипывала и беспомощно терла запястья. Кажется, она не совсем осознавала, что происходит в данный момент в кабинете. Почему Джек с такой ненавистью поглядывает на врача? Да и понимает ли сам Джек? Ему сказали, что его жена умрет, но этого не может случиться. Такое происходит только с незнакомыми людьми и еще, может быть, в фильмах. Но не с Эстер, не с его любимой. Джек сел. Сейчас его раздражало буквально все: и растрепанные волосы на собственной голове, и скользкая плитка на полу кабинета, и странный диагноз. Но больше всего Джека раздражала собственная беспомощность. Мать часто говорила Джеку, что жизнь – река. Против течения не выплыть. Нужно оставаться покорным и смиренным. Могло ли это успокоить его сейчас? Ничуть. Наоборот, от фразы веяло обреченностью, которая была недопустима. – Что это за болезнь? Откуда вы так уверены, что она неизлечима? Двадцать первый век, в конце концов! Какая-то дурь! – выругался Джек. Доктор Гледстоун ожидал разных вопросов, которые на него посыплются, и поэтому подготовился лучше, чем в тот раз, когда он сообщил первой пациентке о ее диагнозе, а она оказалась дочерью врача. Мать испытуемой решила проверить анализы и угрожала скандалом, если сотрудники клиники поставили ее дочери неверный диагноз. Гледстоун рисковал должностью и репутацией, когда согласился на участие в эксперименте, но надеялся, что это было оправданно, это во славу науке. – Синдром Альфреда Уотсона[1], – отчетливо проговорил доктор, не отрывая взгляда от больничных листов. – Какой синдром? – скептически уточнил Джек, продолжая зло смотреть на врача. – Синдром Альфреда Уотсона, – повторил бесцветным голосом доктор. Джек растерянно осмотрелся, уперся ладонями в бока, а затем звонко рассмеялся. – Точно, шутка! Какой еще синдром? Ни разу о таком не слышал. Эстер, ты знала о подобном заболевании? Я – нет, – сказал Джек, продолжая смеяться. – Это очень редкое заболевание. Оно врожденное, – тут же перебил Джека доктор, переходя на серьезный тон. – В теле перестает естественным образом вырабатываться ряд необходимых для жизнедеятельности веществ, это порождает сначала нужду в их восполнении, что невозможно по ряду причин, о которых я, естественно, расскажу позже. Потом, когда этих веществ становится недостаточно, появляется деменция, невероятная нагрузка на органы, а затем смерть. Эстер слушала речь доктора Гледстоуна с открытым ртом. Слово «деменция» произвело на нее особенно сильный эффект. Заторможенность показалась Эстер более унизительным состоянием, чем физическая боль. Если в преодолении боли было что-то героическое и стоическое, то в слюнях, стекающих по подбородку, ей виделось одно оскорбление. Плевок в лицо от жизни напоследок. Вот, мол, близкие запомнят тебя такой. Джек, не в силах больше сдерживать внутреннее напряжение, принялся нервно расхаживать по кабинету. – Допустим. Допустим, так, – сказал Джек, не переставая двигаться. – Вы говорите про какие-то вещества. Их что, нельзя искусственным образом вводить в организм? Доктор Гледстоун впервые за долгое время решился посмотреть Джеку в глаза. – Понимаете, цельные вещества организм расщепляет на более мелкие ферменты. Это необходимо для их усвоения. Организм Эстер потерял способность превращать крупные вещества в пригодные для употребления. В этом заключается особенность этого заболевания. Я дам вам информацию для изучения. Понимаю, сейчас вы оба пребываете в шоке, но нужно продолжать жить, несмотря ни на что. Джек остановился и стал громко кричать на врача: – Ты понимаешь, что ты несешь? Надо продолжать жить? – Успокойтесь, мистер Эванс. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, – спокойно ответил доктор Гледстоун. Эстер, до этого момента не издавшая ни звука, собрала остатки сил и выдавила из себя вопрос. Вопрос страшный и нежеланный, но все же необходимый. – Сколько мне осталось? – утирая слезы тыльной стороной ладони, робко спросила она. Доктор удивленно посмотрел на Эстер, как будто и вовсе забыл о ее существовании. Опустив голову, он тихим голосом произнес: – Год. Вам остался примерно год. Эстер обмякла в кресле и расплакалась.