– Так их там с 45-го года не было. Это же был охраняемый район, где жили семьи советских офицеров. А когда наши войска вывели, давно не ремонтировавшиеся дома и квартиры опустели. Вот их иммигранты по дешевке и раскупили. – Понятно. Казалось, Ельцин для себя все прояснил, и продолжения разговора не будет. Но я ошибся. Мы уже подъезжали к гостинице, когда он вдруг произнес, скорее для себя самого, нежели для нас с Сухановым: – Освобождаться от коммунизма тоже надо было с умом. Мне очень захотелось, чтобы он развил свою мысль, и я, сделав вид, что не расслышал, повернулся и переспросил: что надо было делать с умом? Ельцин сидел с закрытыми глазами, будто спал. Суханов приложил палец к губам: тише, не трогай его! …С того дня прошло почти четверть века. Не скажу, что я напрочь забыл его, но все же вспоминал крайне редко. Не такой уж он и значимый в моей жизни. И вдруг однажды, не знаю почему, всем своим нутром ощутил то дождливое осеннее утро, тот запах горящих в топках угольных брикетов, тот шелест опавшей листвы под ногами. А главное – ощутил присутствие моих тогдашних спутников, и вновь испытал внутренний дискомфорт из-за того, что поездка в район моего детства не задалась, хотя, поддавшись моим уговорам, ради нее отказались от завтрака с каким-то очень важным депутатом германского Бундестага. Этот мимолетный экскурс в прошлое заставил меня сесть за стол и положить на бумагу все, что вспомнилось о том дне. И сразу мое собственное «Я» стало в этой истории самым главным, самым мудрым, самым дальновидным, и вообще самым-самым. Вот тут я с чем-то не согласился, вот присоветовал что-то умное, вот кого-то резко осадил, а после кого-то высмеял. Воспоминание о времени стало воспоминанием о самом себе. А кому оно интересно? Никому. Написанное отправилось в корзину, а на идее сотворить «хорошую книгу про Ельцина» был поставлен крест. Раз и навсегда. …С того дня минуло четверть века. Многое во мне за эти годы переменилось. Стали мучить воспоминания и появился труднопреодолимый соблазн ими с кем-нибудь поделиться. Конечно же, это старость. Любой из нас может заметить подобное по своим родственникам, из которых в их относительно молодые годы слова о прожитой жизни невозможно было вытянуть, зато с возрастом не знаешь, как увильнуть от задумчивых вступительных аккордов: «Помню, однажды… Вот был у нас случай… Прихожу как-то раз…» Успокаиваю себя тем, что я еще не столь зануден в своем желании покопаться в прошлом, и что мои рассказы для кого-то могут представлять интерес. Главное – не позволить себе оценки вселенского масштаба. Не мой уровень. Нужно сосредоточиться на деталях. Неважно каких – значимых или малозначительных, привлекательных или отталкивающих. Какие запали в память, пускай такие и будут. И ни в коем случае не ставить перед собой цель кого-то шокировать. А еще, по возможности, исключить из повествования свое «Я». Не личное местоимение как таковое, от него никуда не деться, а собственное мнение, собственную позицию, собственные оценки происходившего. Кто знает, вдруг да удастся хоть на йоту приблизиться к беспристрастности? Хотелось бы, чтоб прочитавший написанное смог хоть немного ПОЧУВСТВОВАТЬ суть того сумбурного, но поворотного для миллионов людских судеб времени, которое придворные летописцы помпезно именуют «эпохой Ельцина». А если не сможет, какой тогда прок от всей этой писанины? Только один – автор освободил душу от переполнявших ее воспоминаний. Как сказано древним мудрецом: «И да возрадуется всяк изведавший вкус воли своей душевной!». Глава 1 Америка нам голову вскружила (запоздалое откровение) Этот апрель 1989-го останется в памяти навсегда. Геннадий Алференко и его «Фонд социальных изобретений» подарили нам незабываемые 20 дней – мы, авторы и журналисты «Комсомольской правды», объездили Америку от Атлантики до Тихого океана! Наш тур назван организаторами не без оригинальности – «Мое открытие Америки». Нас разбили на группы по четыре человека и каждой предложили свой маршрут. Для нас ничего специально не придумывали. Показывали все, как оно есть. Мы жили в обычных, ничем не примечательных семьях, общались на любые темы и без оглядки на кого бы то ни было, устраивали презентации блюд национальной кухни и веселые пикники на природе, ходили по магазинам и барам, а однажды даже побывали на молодежной вечеринке и поучаствовали в настоящей морской рыбалке. Для нас это действительно стало открытием страны, необычной и во многом привлекательной. Но все в этом подлунном мире имеет свое начало и свой конец. Мы возвращаемся домой. Самолет разбежался и взмыл в небо: прощай, солнечная Америка! Впереди заснеженная, а может, уже и слякотная Москва. В кресле рядом со мной расположился Виктор Ярошенко, месяц назад победивший на первых альтернативных выборах и ставший народным депутатом СССР. Он, как и я, как и все мы, переполнен впечатлениями, которыми спешит поделиться: – Знаешь, я, кажется, понял, в чем сила Америки. – И в чем же? – В ее притягательности. Сюда хочется приехать еще раз. – Думаю, в следующую поездку нас с тобой Алференко уже не позовет. У него наверняка очередь стоит из тех, кто еще ни разу не ездил. – А я знаю, что надо сделать, чтоб позвал, – Ярошенко наклоняется ко мне и, понизив голос до полушепота, торжественно объявляет: – С нашей помощью Америку для себя откроет Борис Николаевич Ельцин! – Не думаю, что ему нужен такой туризм. – Нужен! Потому что ему важно, чтобы Америка открыла для себя Ельцина! Идея не кажется мне осуществимой по двум соображениям. Во-первых, сомнительно, что Ельцин согласится ехать за океан по линии алференковского фонда. У него, наверняка, масса своих возможностей. А во-вторых, не факт, что он, если все же и согласится, то захочет нас с Виктором взять с собой. У него, поди, уйма помощников, которые спят и видят, как бы составить ему компанию в какой-нибудь поездке. Не то что в Америка, а хоть бы в подмосковную Коломну. Но Ярошенко настроен решительно: – Помощников, у него, может, и уйма, но только ни одному из них пока эта идея в голову не пришла. А нам с тобой пришла! Почему бы не попробовать? Мы же ничем не рискуем! – депутат Ярошенко настроен решительно: – На днях поговорю об этом с Ельциным. Впереди многочасовой перелет, да еще с промежуточной посадкой в Ирландии. Утомительно, зато есть время обо всем подумать. И о том, что было, и о том, что может быть. Виктор прав – в Америке хочется побывать еще раз. Но сила ее не в этом – она рождает желание действовать! Да, все хорошее имеет обыкновение заканчиваться. Закончился и наш тур. Мы покидаем вполне благополучную страну и возвращаемся домой, где все расползается, как в истлевшем от времени лоскутном одеяле. Спустя три года, уже работая в Кремле, мне довелось ознакомиться с хранившимися в аппарате М.С. Горбачева донесениями резидентуры советской разведки в Америке, в которых сообщалось о специальных программах, подготовленных ЦРУ, совместно с Госдепартаментом, цель которых – «организовать визиты в США как можно большего числа граждан СССР, способных оценить исторические преимущества американской модели развития, с тем, чтобы в последующем внедрять эту идею в массовое сознание». Под эти программы якобы Белый дом выделил немалые средства, а их практическая реализация была поручена специально подобранным неправительственным организациям. Не могу и не имею возможности ни опровергать, ни подтверждать эту информацию. Все может быть. Но факт остается фактом – «Фонд социальных изобретений» Геннадия Алференко, чуть ли не ежемесячно возивший в США группы по нескольку десятков человек, финансировал свою заокеанскую программу «Мое открытие Америки» за счет пожертвований из-за океана. Иначе в ту пору и быть не могло, поскольку в Советском Союзе таких денег взять было не у кого. Даже у кооператоров, богатевших на шашлыке, самопальных джинсах-варенках и платных туалетах. Страна погрязла в болоте всеобщего безденежья. Организовать зарубежную поездку – не то что в Штаты, в соседнюю Польшу! – хотя бы одного-двух «социальных изобретателей» было серьезной проблемой. А тут – сотни человек! Да не куда-нибудь, а за океан. И не на пару дней, а почти на месяц. Но, признаться, в ту пору я меньше всего думал о том, кто и с какой целью финансирует мой вояж. Убедил себя, что это наверняка какие-то меценаты. Они, вероятно, как и я, устали от взаимного недоверия и мечтают с помощью гражданских инициатив сделать мир более комфортным для совместного проживания. Не могу сказать, что не разглядел изъянов тамошней обыденности. Первое же утро в Нью-Йорке дало возможность убедиться, что не все тут так благостно, как кажется на первый взгляд. Организм мой еще жил по московскому времени, а потому ночь прошла без сна. Едва рассвело, спустился в холл гостиницы (это был первый и последний случай, когда нас разместили не в семьях, а в меблированных комнатах, принадлежавших какой-то ассоциации молодых христиан) и вышел на улицу. И что же увидел? Горы сваленных на тротуар коробок и мешков с мусором, в которых рылись какие-то люди, преимущественно чернокожие. Одни были явно бездомными, другие выглядели вполне благополучно. Тогда Москва еще не знала, что такое бедность, роющаяся в помойках. Поэтому увиденное должно было произвести сильное впечатление, но не произвело. Я был буквально ошарашен парадными атрибутами здешнего благоденствия – сверкающими в лучах восходящего солнца небоскребами, припаркованными машинами, невиданного многообразия и невиданной красоты, зеркальными витринами магазинов с разложенными в них товарами. Такие не то что купить, увидеть на советском прилавке – мечта несбыточная. После нашей донельзя разоренной, погрязшей в тотальных дефицитах страны Америка произвела ошеломляющее впечатление. Совсем как в стихах поэта-эмигранта, книжку которого мне сунули в руки на одной из встреч: Америка нам голову вскружила, Америка нам душу веселит… Виктор Ярошенко – человек, ценящий дружеские отношения. Поэтому время от времени звонит и рассказывает про то, как продвигаются его переговоры с Ельциным, Сухановым и Алференко. Но его «отчеты о проделанной работе» воспринимаю без особого интереса. Чувствую, мне в этой заокеанской поездке, если она, конечно, вообще состоится, едва ли доведется участвовать. Все происходит не так, как предполагалось по пути из Нью-Йорка. Тогда говорилось: «Мы встретимся… Мы предложим… Мы убедим…», сегодня слышу то же самое, но уже с местоимением «Я». А это далеко не одно и то же. В канун Первомая в редакции «Комсомолки» оживленнее обычного. Может, это оттого, что номер сдается шестиполосным – заметок больше, а потому и дежурящих по ним авторов больше. А, может, в отделах уже начали отмечать День печати, а это предполагает дружеское застолье со 100-процентной явкой. В приемной главного редактора сталкиваюсь с социальным новатором Геннадием Алференко. Тот хватает меня за локоть и тащит в коридор, подальше от секретарских ушей. – Слушай, я хочу, чтобы ты еще раз съездил в Америку. Правда, Ельцин с Сухановым и Ярошенко уперлись, и ни в какую! Но я делаю все возможное… Геннадия знаю плохо и отчего-то не слишком верю в его искренность. Похоже, ему не очень хочется, чтобы от газеты, при которой существует его Фонд, в этой поездке участвовал еще кто-то, кроме него. Понять его можно, но меня заедает гордыня. Долго не решаюсь звонить Ярошенко, но все же снимаю трубку и набираю номер: – Ну, как дела? Алференко сказал, вы уже согласовываете с Ельциным состав делегации. – Знаешь, я ему сразу назвал твое имя… – И что же? – Мне кажется, Алференко с Сухановым его настраивают против тебя. Но я еще раз буду с ним говорить. Поздно вечером мне домой звонит помощник Ельцина Лев Евгеньевич Суханов, поздравляет с наступающими праздниками, интересуется самочувствием, настроением и, как бы мимоходом, сообщает информацию, касающуюся будущей поездки в Америку: – Я сказал шефу: Павла надо взять! – И что же он ответил? – Пока ничего, но после праздников я с ним еще раз поговорю, – Суханов огорченно вздыхает и произносит то, ради чего, возможно, и звонит: – Мне кажется, его против тебя твои дружки настроили. Мне уже никуда не хочется ехать. Но мучает вопрос: отчего такая неискренность? Сразу после праздников звоню и задаю вопрос Ельцину: Борис Николаевич, мы не могли бы встретиться? Если судить по его голосу, я объявился как нельзя кстати: – Тут ко мне Ярошенко приходил, с этим… как его? – С Алференко? – Да! Так вот, я им сказал: Павла надо брать! В общем, готовьтесь. С трудом сдерживаю себя, чтобы не рассказать историю про то, как Алференко, Ярошенко и Суханов, все вместе и каждый в отдельности, «отстаивают» мою кандидатуру. Но сдерживаюсь. Она, эта история, хоть и забавная, но в моем пересказе будет выглядеть заурядной кляузой, а кляуз в своем окружении Ельцин не любит, это я уже почувствовал. Так что лучше промолчать. …Нью-Йорк встречает несвойственным для середины сентября монотонным дождем. Кажется, огромная туча зацепилась за макушку Empire State Building и повисла над городом. Мы собрались в номере у Ельцина, чтобы обсудить предложенную институтом Esalen программу предстоящего визита. Атмосфера довольно нервозная. Ельцин крайне недоволен обилием выступлений и интервью. Но еще больше недоволен сегодняшней встречей в аэропорту: – Почему не было никого из официальных лиц?! Для них что, понимаешь, Ельцин – не та фигура?! Алференко пытается объяснить, что поскольку визит неофициальный, то, согласно протоколу, участие во встрече представителей Белого дома или Госдепартамента не предусмотрено. Но это вызывает еще большее раздражение: – А что вы тут мне напланировали?! – Ельцин трясет программой. – Сплошные выступления и интервью! По десять в день! Алференко воспринимает сказанное с беззаботной улыбкой. Вероятно, ею хочет слегка умиротворить разбушевавшегося политика. Присутствующий при разговоре и непонимающий ни слова по-русски представитель Esalen Джим Гаррисон напряженно вслушивается в интонации и ничего не может уловить, кроме того, что гость чем-то очень недоволен. Но чем? – Что это такое?! Нашли себе, понимаешь, Аллу Пугачеву! – Ельцин швыряет программу на журнальный столик и поворачивается к скромно сидящему в сторонке Суханову: – В общем, Лев Евгеньевич, половину мероприятий исключить! Вы меня поняли? – Конечно, Борис Николаевич. Это никуда не годится. Я еще в Москве об этом говорил, и мне было обещано… – Ис-клю-чить! Алференко переводит сказанное Гаррисону. Тот краснеет то ли возмущения, то ли от испуга, понять трудно, и произносит текст, который в переводе Алференко звучит, видимо, более примирительно: – Борис Николаевич, он говорит, что ничего уже отменить нельзя, что будет очень плохой резонанс и в прессе, и в политических кругах. Люди приобрели билеты на мероприятия с вашим участием… Ельцин не дает завершить фразу и взрывается не терпящим возражений негодованием: – Чта-а! Вы, понимаешь, зарабатывать на Ельцине вздумали?! – он стучит ребром ладони по столику, давая понять, что дискуссия окончена. – Лев Евгеньевич, вы вместе, – шеф кивает на нас с Ярошенко, – посмотрите программу внимательно еще раз и оставьте только самое важное. Вы меня поняли?! Ельцин встает и, не прощаясь, уходит к себе в спальню. Аудиенция окончена. Поднимаемся и идем к двери. Однако Суханов останавливает нас: – Борис Николаевич предлагает выпить по рюмке за приезд и за начало визита. Как говорится, за успех предприятия. Нет возражений? Возражений нет. Суханов уходит к себе в номер и через пару минут возвращается с бутылкой виски, видимо, купленной в шереметьевском фри-шопе, и с палкой советской сырокопченой колбасы, ввоз которой на территорию США категорически запрещен. Ждем Ельцина. Тот возвращается в гостиную уже во вполне благостном расположении духа, и мы рассаживаемся на диване и в креслах вокруг большого журнального столика. Вдруг оказывается, что у него в номере только два стакана для виски, пара водочных рюмок и по паре фужеров под вино и шампанское. Шеф произносит тоном знатока и ценителя: – Виски положено пить из стаканов. Идея позвонить на reception и попросить принести нам четыре стакана для виски отвергается: нам такая реклама ни к чему! Суханов готов еще раз сходить к себе в номер, но и у него в мини-баре, вероятно, тоже только два стакана, а нас шестеро. Значит, придется идти еще кому-то. У Виктора с утра болят ноги, и ему тяжеловато бегать туда-сюда. Алференко после столь жаркого диспута как-то неловко просить о такой услуге. Выходит, моя очередь послужить общему питейному делу. Но номер, где я живу, несколькими этажами выше, да еще и в самом дальнем от лифта конце коридора. Ельцину все это не по душе: