– Что вы, понимаешь, проблему устраиваете на пустом месте?! Два стакана Лев Евгеньевич принесет из соседнего номера, а еще два возьмите у меня в ванной комнате на полке. Американизированный Алференко робко протестует: но они же не для того, чтобы из них пить! – Стакан, понимаешь, он и есть стакан! …В Америке наступило воскресенье, 10 сентября. Раннее утро, 6:30, но мы уже на ногах, потому как в 8:00 Ельцин должен быть на CBS News, в студии телепрограммы «Лицом к стране». Уже собираемся спускаться на завтрак, когда появляется Гаррисон с пачкой утренних американских газет. По его лицу можно понять, что далеко не все напечатанное в них нас порадует. Алференко бегло просматривает заметки, заранее отмеченные красным фломастером: да-а, ребята… Можно сказать, Гаррисон подал к утреннему столу большую бочку дегтя, в которую добавили маленькую ложечку меда. Мед – несколько крупных американских изданий сообщили о приезде в США г-на Ельцина, главного оппонента советского президента Михаила Горбачева. Деготь – обилие едких заметок (правда, по большей части в газетах бульварного толка) о госте из Москвы, демагоге и популисте, а главное – человеке, склонном к регулярному и непомерному питию. В некоторых из них, в подтверждение сказанного, приводится свидетельство безымянного работника нашего отеля, поведавшего журналистам, как остановившийся у них Ельцин с помощниками пропьянствовали всю минувшую ночь – выпили несколько бутылок виски, разливая благородный напиток в туалетные пластиковые стаканчики, предназначенные для полоскания зубов. Суханов смотрит на Алференко так, будто это они с Гаррисоном все подстроили: – Как про стаканы стало известно, если в номер к шефу никто из обслуги не заходил?! Алференко пожимает плечами: мол, откуда мне знать? Опытный Виктор высказывает догадку: в дорогих отелях обслуга всегда готовит номер ко сну, так что, может, кто и заходил, когда Борис Николаевич уже спал. Это предположение кажется уместным, и Лев Евгеньевич слегка успокаивается: – Шефу ни о чем не рассказывать! Алференко с этим согласен, но оговаривает условие: давайте из этой скверной истории сделаем правильные выводы! Возражений нет, впредь будем благоразумнее. С этой ничего не значащей оплошности, с разливания виски в пластиковые стаканчики для полоскания зубов, началось наше заокеанское фиаско. Самое простое – все списать на пристрастие Ельцина к алкоголю. Оно, несомненно, сыграло свою роль. Но только ли оно? Было и другое – по какой-то неведомой причине выпивка всегда и всюду оказывалась у него под рукой. У кого бы мы ни гостили, там уже были осведомлены о склонности Большого Бориса к возлияниям, и общение неизменно начиналось с вопроса: мистер Ельцин, не желаете ли чего-нибудь выпить? Если это и гостеприимство, то не без коварства. Случившееся в первый вечер в нью-йоркском отеле повторилось не единожды. Всюду моделировалась ситуация порока – где-то оказывалось море спиртного, а где-то всего одна бутылка, но взять которую было равнозначно краже. Словно кто-то намерено хотел продемонстрировать Америке и миру единственное качество Ельцина – любит выпить и не в силах побороть свою порочную страсть. Кто-то, прочитав эти строки, презрительно скривит рот: «А куда вы-то, горе-помощники, смотрели? Небось еще и пили вместе!». Пили. Но тому есть свое оправдание: он бы и без нас пил, ибо удержать было невозможно, а такое во сто крат хуже. Другой вопрос: стоило ли делать ставку на такого лидера, да еще возить его по белу свету? Задавать его – все равно что страждущему в пустыне советовать не пить воду из непроверенного источника. Другого-то более или менее общепризнанного лидера в ту пору у нас не было, вот в чем наша русская беда! В пыль вытоптанная политическая поляна! Вот и ухватились за худосочный росток. Хоть какая-то надежда на возрождение. Как бы сегодня ни судили происходившие в ту пору перемены, а модернизировать страну было необходимо. Конечно, не так и не с такими страшными гайдарово— чубайсовыми потерям, но необходимо! А кто мог возглавить этот тяжкий и политически опасный труд? Только тот, кого поддерживало большинство населения. Сегодня противников Ельцина пруд пруди, а в конце 80— х их было не так уж и много. Что в Москве, что в провинции он собирал на площадях десятки, сотни тысяч своих сторонников, и они внимали каждому его слову. Кто, кроме него, был способен на подобное? Никто. Это удивительный исторический феномен отрицания опостылевшей веры: чего бы Ельцин ни сотворил в те дни, его авторитет, невзирая ни на что, не снизился бы ни на йоту. Но безоглядная привязанность рано или поздно оборачивается безоглядной неприязнью. И происходит это тогда, когда кумир, которому легковерный народ сам проложил дорогу во власть, становится не зависящей ни от кого и не отвечающей ни за что Властью. Плохо не то, что на Олимп взобрался не тот человек, плохо, что там он не тем стал. В интервью на CBS Ельцин пространно рассуждает о нерешительности Горбачева и о своей приверженности обновленной модели социализма. Трудно сказать, как на все это реагируют телезрители, но ведущий, кажется, не понял и не оценил. На его лице читается раздраженное удивление: чем все-таки вам нехорош Горбачев и зачем обновлять социализм, если от него вообще следует отказаться?! Шеф тоже почувствовал этот адресованный ему негатив, а потому выходит из студии крайне недовольным. – Ну как? – Нам кажется, неплохо. – Неплохо?! А то, что он на меня из-за Горбачева ополчился, это тоже неплохо?! – Борис Николаевич смотрит на нас с Ярошенко так, будто это мы подговорили ведущего расхваливать и защищать Михаила Сергеевича. – Нравится ему Горбачев, пускай с ним и встречается! Оправдываться некогда – из студии CBS очертя голову несемся на интервью с Грегори Гуровым, известным американским культурологом и советологом, представляющим Информационное агентство США, пристанище дипломатов и разведчиков. Оно, это интервью, тоже будет недолгим, потому как ровно через час Ельцина уже ждут, как нам было сказано, выдающиеся американские экономисты. Один из них мне знаком по научной литературе – Лестер Туроу, светило Оксфорда, Гарварда и Массачусетса, задолго до горбачевской перестройки прогнозировавший распад коммунистической системы и радикальные социально-экономические перемены в странах социалистического блока. В общем, не так уж Ельцин был и неправ, когда назвал подготовленную для него программу потогонной. Но все наши предложения как-то ее подсократить, сделать менее насыщенной Алференко реагировал с усмешкой: – Он хочет заработать на миллион одноразовых шприцов? Тогда пусть не ропщет, а работает! Здесь, ребята капитализм, никто просто так деньги не дает. Думаю, может и неплохо, что на интервью с экономистами выделен всего час. На все их вопросы Борис Николаевич отвечает уже не раз озвученными декларациями общеполитического порядка – о нерешительности Горбачева, об его зависимости от партийной номенклатуры и о необходимости «сузить и ускорить» экономические реформы. Правда, родилась и новинка: – Меня столько лет били по голове «Кратким курсом истории ВКП(б), что теперь не так просто отказаться от старого мышления! Экономисты – люди конкретные, а потому не понимают, для чего он им обо всем этом рассказывает, и это лишь усиливает их представление о собеседнике как о популисте и верхогляде. Если бы с нами был свой переводчик, он догадался бы хоть как-то сгладить этот щекотливый момент, но Харрис Култер переводит сказанное дословно, и тем приводит аудиторию в состояние безразличия. Присутствующие явно теряют интерес к гостю, и это замечают все, кроме него самого. Ситуацию спасает известный американский бизнесмен Боб Шварц. Он, похоже, деловой партнер Гаррисона и Алференко, но они рекомендуют его как мецената, симпатизирующего России. – Дамы и господа! Нашего гостя ждет вертолет, на котором он облетит Нью-Йорк и с высоты сможет убедиться в величии и силе американского образа жизни! Экономисты реагируют на сказанное дружным смехом. То ли от того, что шутка показалась донельзя смешной, то ли от того, что бессодержательная встреча, оторвавшая у бизнес-светил час драгоценного времени, подошла к концу. Из всех местных журналистов Алференко пускает в вертолет только Энн Купер из The New York Times, да и то, похоже, лишь потому, что знаком с ее русским мужем Володей Лебедевым. Она фотографирует Ельцина в разных ракурсах и пытается прокричать ему в ухо какие-то вопросы, но тот сидит, прижавшись лбом к иллюминатору, и не обращает на нее никакого внимания. Это ухо у него почти не слышит, но мне кажется, сейчас он не отвечает ей по другой причине – им разыгрывается сценка под названием: «Борис Ельцин не может оторвать восхищенный взгляд от Нью-Йорка». Только после того, как вертолет, сделав пару кругов вокруг стоящего посреди залива монумента, Борис Николаевич поворачивается к Энн и произносит со значением: – Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее! Журналистка смеется, ей нравится этот каламбур. Он звучат вполне по-американски, а потому произведет неплохое впечатление на читателей. Ельцин чувствует, что попал в точку, и повторяет сказанное так, чтоб на этот раз услышал еще и переводчик. …Итак, к ритуальным заклинаниям о нерешительности Горбачева, о необходимости сузить и интенсифицировать экономические реформы, об обновленном социализме, которые произносятся в любой аудитории, сегодняшний день добавил еще два – о догмах, вбитых в голову Бориса Николаевича учебником истории ВКП(б), и о том, как он, дважды облетев вокруг Статуи Свободы, стал в два раза свободнее. После приземления все это было озвучено уже трижды. Сначала на пресс-конференции, которую Боб Шварц устроил отчего-то не в офисе, а в своей городской квартире. После, там же, в квартире Шварца, в разговоре с сенатором Клейберном Пэллом. И, наконец, опять все там же, перед десятью гостями, которых супруги Шварцы специально позвали на ужин в обществе мистера Ельцина. Кроме переводчика, нам, сопровождающим Ельцина лицам, за общим столом места не находится. И это понятно – все же не ресторан, а городская квартира, хотя и очень просторная (из окон роскошный вид на Центральный парк, что говорит об ее многомиллионной стоимости). Нам накрывают в соседней комнате, похожей на кабинет хозяина. Но поскольку между ней и гостиной нет дверей, то мы в курсе всего происходящего. Суханову такая рассадка не по душе: как бы они там шефа не напоили! – Да что вы, Лев Евгеньевич, волнуетесь? Все будет нормально! – Знаю я это «нормально»! – Суханов кривится и горестно качает головой. – Ему не напомнишь, так он и не закусит! А потом решаем проблемы. Лев Евгеньевич как в воду глядит – голос Ельцина (а слышно главным образом только его) становится все игривее и игривее: – Русский мужик, он такой, покуда хорошенько не выпьет, к еде не притронется! За столом как-то странно смеются. Словно студенты-первогодки театрального училища – педагог велел изобразить общую веселость, аудитория изображает. Не понимаю, откуда у американцев такая наигранная манера смеха? Веселятся не от того, что и впрямь весело, а потому, что таким образом надо выказать гостю расположение. Ужин заканчивается звоном бьющегося стекла, визгливым вскриком хозяйки и застольным назиданием Ельцина: где пьется, там и льется! Суханов, да и не только он, весь в напряжении. По лицам покидающих дом гостей трудно понять, довольны они или раздосадованы. Но провожающий их до лифта Боб Шварц явно не считает вечер неудавшимся. И это понятно – столько влиятельных особ у него в доме! Один Пэлл чего стоит. Ни много ни мало – председатель сенатского Комитета по внешним сношениям! Последним из гостиной выходит Ельцин в сопровождении переводчика Харриса Култера и хозяйки дома. Она держит шефа под руку и расхваливает на все лады. Харрис добросовестно переводит, но кислое выражение его лица никак не свидетельствует о благостных чувствах. – Ну, как все прошло? Суханов смотрит на переводчика с надеждой услышать хоть что-нибудь позитивное, но тот в ответ лишь тяжело вздыхает: – Ребята, вы позволите мне дать вам дружеский совет? – Суханов с Ярошенко кивают в ответ. – Никогда не оставляйте его за столом одного. И еще (если, конечно, такое возможно): скажите ему, чтоб не допивал виски до конца. Пусть хоть немного оставляет в стакане. – Это еще зачем? – Затем, что стакан у гостя не должен быть пустым. Пуст, значит, еще не финиш, значит, надо налить, – Харрис молчит пару секунд и добавляет, как мне кажется, полупрезрительно: – А после посуда на столе бьется, и у хозяйки костюм залит вином. Ночь. За окном гудит неугомонный Нью-Йорк. Ельцин, вернувшись в отель, сразу пошел к себе в номер и лег спать, а мы с Ярошенко сидим у Суханова и обсуждаем прожитой день. Не знаю почему, но Лев Евгеньевич разговаривает с нами так, будто это мы все организовываем и за все отвечаем: – Ребята, я не понимаю, почему день должен заканчиваться ужином с выпивкой?! – Лев Евгеньевич, вы же видели, американцы все были трезвые, никто не напился. – Они его специально подпоили, это же очевидно! – Господи, зачем им это надо? – Да они тут все за Горбачева! И ваш Алференко с ними заодно! Еще тот провокатор! В итоге бурных дебатов договариваемся, что завтра же, втайне от шефа, потребуем от «провокатора» и его дружка Гаррисона, чтоб впредь на обедах и ужинах спиртное не подавалось. Ну, не то чтоб совсем, такое едва ли возможно, в количестве, как говорится, «для настроения». – Лев Евгеньевич, а не погулять ли нам по ночному Нью-Йорку? – Нет, ребята, – Суханов смотрит на нас с искренним сожалением, – вы идите, а я должен остаться. Вдруг шефу что-то понадобится. Ночью ему понадобилась пара стограммовых бутылочек виски из сухановского мини-бара. В его собственном ничего не осталось. …Программа сегодняшнего дня еще более напряженная, нежели вчерашняя, и от этого у Ельцина с утра скверное настроение. Первое интервью в 7:15, в популярнейшей новостной программе ABC «Доброе утро, Америка!». Суханов уже подготовил шефа к выходу в люди, когда у того в номере появляется радостно улыбающийся и обильно политый заморским парфюмом Геннадий Алференко: – Борис Николаевич, вы какой иностранный язык в школе учили? – Немецкий. – Помните, как будет «С добрым утром!»? – Хутен морхен. А вам зачем? – Там, в холле, собралось много журналистов. Будет очень неплохо, если вы выйдете к ним и поздороваетесь по-английски. Это вызовет хорошую прессу. – Я же сказал, немецкий учил. – Так это почти то же самое, только немного мягче: good morning! Из лифта шеф выходит с вполне доброжелательным выражением лица, буркает свое незабытое со школьной поры «Хутен морхен» и останавливается на ступеньках, освещенный яркими вспышкам фотокамер. Толпа репортеров, действительно, немалая, человек двадцать. Ответы на вопросы не предусмотрены, но весьма затрапезного вида парень, не иначе как представляющий какое-нибудь бульварное издание, размахивает над головой свернутой в трубочку газетой и что-то выкрикивает. Харрис хмурится и не переводит: – Пойдемте, Борис Николаевич, нас ждут на телевидении, нельзя опаздывать. Тот хмурится: – Что он сейчас сказал? – Не обращайте внимания. – Я спрашиваю, что он сказал? Харрис, хоть и работает с Ельциным всего второй день, но, судя по всему, уже почувствовал его натуру и понял, что если тот чего-то требует, от этого уже никак не отвертеться. – Он поинтересовался: этой ночью вы снова пили виски из пластикового стаканчика? Ельцин резко поворачивается и быстрым шагом идет через холл к выходу. Мы едва поспеваем следом. За спиной автоматными очередями щелкают фотокамеры. Наверное, со стороны наш демарш выглядит как бегство. Но это еще полбеды. Гораздо хуже, что настроение у шефа окончательно испорчено. Боюсь, что на весь день. Потогонная система Алференко – Гаррисона в действии: с 7 утра и до полудня Ельцин поучаствовал в двух телепрограммах, побеседовал с каким-то странного вида субъектом, прогулялся пешком по Уолл-стриту и посетил Нью-Йоркскую фондовую биржу. По бирже он уже ходил до крайности недовольный всем и вся. Но Гаррисон сказал, что с ним хочет встретиться президент биржи, и это его немного успокоило. Правда, Джим так и не назвал имени президента. Суханов недовольно бурчит мне в ухо: