– Ты заметил, у него в каждом мероприятии какой-то свой интерес! Шеф постоял на балконе для почетных гостей. Увидел, как открывают дневную сессию. Прошелся по засыпанному бумажками залу с истерично кричащими брокерами. И, наконец, поздоровался с солидного вида господином, поприветствовавшим его от имени руководства Нью-Йоркской биржи. И все. Сразу после этого Алференко сообщил, что через 45 минут нас ждут в Совете по внешним сношениям. Ельцин в очередной раз вспылил: – Лев Евгеньевич, я же просил! – Борис Николаевич… – Довольно, понимаешь! Какой-то еще Совет! Что им от меня надо?! В разговор вступает Гаррисон, слова которого Харрис (так он поступает уже не впервой) переводит в весьма деликатной интерпретации: – Программой предусмотрен обед, на который соберутся люди, связанные с внешней политикой США. Они заплатили за то, чтобы послушать вашу лекцию… – Лекцию?! Значит, я, понимаешь, буду говорить, а они в это время жевать?! Отменяйте! – Среди гостей будет присутствовать Сайрус Вэнс, бывший госсекретарь США. А приглашает вас на эту встречу Дэвид Рокфеллер. Он выступит с приветственным словом, следом выступите вы, а после вместе отобедаете. – Рокфеллер? – легендарное в политэкономических кругах имя заинтересовывает. – Что, тот самый? – Младший. Рокфеллер-младший. Борис Николаевич удовлетворенно кивает. Однако Суханова информация об обеде настораживает. Он, видимо, хочет узнать насчет алкоголя, но не решается делать это при шефе. Поэтому отзывает Алференко в сторону и, понизив голос, интересуется: алкоголь предусмотрен? – Может, вам относительно всего меню доложить? – по лицу Геннадия видно, что тому не по душе, что кто-то, кроме Ельцина, задает вопросы, касающиеся подготовленной им с Гаррисоном программы визита. – Вам обязательно предложат салаты и два-три горячих блюда на выбор. Из алкоголя, думаю, будет шампанское, вино, коньяк и виски. А после – десерт, чай и кофе. Какой именно будет десерт, этого не скажу, не знаю. Лев Евгеньевич не обращает внимание на язвительный тон и задает новый вопрос: какова будет наша рассадка? – Рассадка будет сообразно статусу: Борис Николаевич за одним столом с Рокфеллером, все остальные – за двумя или тремя отдельными столиками. – Я должен сидеть вместе с Борисом Николаевичем. – Это невозможно. – Геннадий, это не обсуждается! – С ним будет наш переводчик, и все! Все другие места за столом Рокфеллера уже забронированы. Куда вы там сядете?! – Пусть поставят дополнительный стул. Члены Совета по внешним сношениям встречают Ельцина вполне дружелюбно, хотя и без бурных восторгов. Похоже, Горбачев им все же понятнее, а потому предпочтительней. Дэвид Рокфеллер произносит разочаровывающе короткое приветствие и предоставляет слово гостю из СССР. – Демократические силы, к которым я принадлежу, выступают за широкое сотрудничество с Соединенными Штатами на основе доверительности, взаимной выгоды и взаимного уважения! Мы закончили холодную войну! Мы стремимся к преобразованию социализма в русле демократии и рыночной экономики! Горбачев должен ускорить реформы, проводить их решительнее и без оглядки на старую партийную номенклатуру! Иначе… Ельцин замирает на пару секунд. Мне уже знаком этот его прием, с помощью которого он приводит аудиторию в состояние напряженного ожидания – многозначительно вскинутые брови, полупрезрительная усмешка, колючий взгляд факира, уверенного, что сейчас зал ахнет… – Я надеюсь, демократически избранный президент Америки найдет время для встречи со мной. Нам есть что сказать друг другу! Это в интересах наших стран и народов. Но, похоже, на сей раз факир ошибся в зрителе – зал безмолвствует. Это единственный ельцинский тезис, который он не встречает вообще никакими аплодисментами. Ни редкими, ни бурными. Речь окончена. Рокфеллер пожимает оратору руку и жестом приглашает к трапезе. Разумеется, Суханову не находится места за тем же столом. Но никто из нас по этому поводу не печалится. Все равно это ничего бы не изменило. Ну, заметит Лев Евгеньевич, что шеф слишком часто берет в руки рюмку и игнорирует вилку с ножом, – и что с того?! Он что, сделает ему по этому поводу замечание? Вот так, наклонится и шепнет на ухо: «Борис Николаевич, надо бы поменьше пить да побольше закусывать». Не было еще такого, и никогда не будет! Это вообще нечто из области невероятного. Кроме того, как мы уже успели заметить, когда Ельцин общается с теми, кого считает равными себе по влиянию на Мир и на Историю, его ничем, тем более какими-то подсказками да советами, лучше не отвлекать, иначе пожнешь бурю. Он не посмотрит, что вокруг посторонние люди. Так что Суханову ничего не остается, как самому закусывать и бросать обеспокоенные взгляды в сторону соседнего столика. К счастью, на сей раз Борис Николаевич увлечен Рокфеллером. Хоть и не закусывает, но и почти не выпивает. А банкир-миллиардер и бывший госсекретарь, похоже, тоже останутся голодными – они не позволяют себе ни есть, ни пить, покуда собеседник им что-то говорит. А тот, можно сказать, исполняет сольную партию, продолжительностью во всю пьесу. По сути, на этом обеде Ельцин произнес две речи: короткую – для всех присутствующих, и долгую, обстоятельную – для соседей по столику. …Застолье с членами Совета по внешним сношениям занимает чуть менее двух часов. Ельцин доволен, но чувствуется, ждет большего: – Рокфеллер, Вэнс, это хорошо! – он говорит медленно, с расстановкой, и при этом поглядывает то на Алференко, то на Гаррисона. – Но почему до сих пор нет никакой информации о моей встрече с Бушем? – Работаем, Борис Николаевич! – Медленно работаете, – Ельцин недовольно морщится. – Надо, понимаешь, поднимать уровень визита! Согласно «потогонному» плану Алференко – Гаррисона, после обеда с членами Совета по внешним сношениям нам следует поторопиться на интервью для телепрограммы «Час новостей», а сразу после него – на встречу с президентом Колумбийского университета и директором Института Гарримана. Но главное мероприятие уже под занавес дня – деловой ужин в каком-то «Речном клубе». Суханов беспокоится, как бы шеф не взбрыкнул и не отказался туда ехать. Во-первых, он с шести утра на ногах, и всему есть предел. Во-вторых, он до сих пор не получил информацию о встрече с американским президентом, а для него это главный вопрос всей поездки. Но, я думаю, беспокоится Лев Евгеньевич напрасно. Шеф непременно поедет в этот клуб. Мы все слышали, как, прощаясь, Рокфеллер, дружески похлопав его по плечу, сказал: «Встретимся за ужином!», а Ельцин в ответ согласно кивнул. И выглядел при этом весьма довольным. …Нам было сказано, что «Речной клуб» – одно из самых элитарных заведений Америки. Но меня, признаться, оно не поразило. Все тут, начиная с покрытых довольно затертым ковролином полов до столовского вида белых скатертей, более чем скромно. Даже не верится, что в зале присутствуют люди, контролирующие миллиардные состояния. Организатор всего действа – уже знакомый нам Дэвид Рокфеллер. Правда, здесь он выступает уже не как глава Совета по внешней политике, а как член семейного клана Рокфеллеров. Гости под стать ему и по положению, и по богатству – руководители крупнейших благотворительных фондов. Как многозначительно сказал нам наш переводчик, эти люди во многом определяют исход президентских выборов в США, да и не только в США. Кто здесь только не представлен! И Фонд братьев Рокфеллеров, и Фонд Форда, и Фонд Карнеги, и Фонд МакАртуров, и еще с десяток мало знакомых мне, но, похоже, весьма влиятельных лоббистских организаций. Чувствуется, что на встречу с Ельциным все эти люди пришли с желанием из первых рук получить информацию о происходящем в СССР. Но самый активный из них – Джордж Сорос, возглавляющий фонд собственного имени. Кажется, если б Рокфеллер дал ему волю, он вообще оттащил бы шефа в сторонку и не отпускал от себя до самого окончания мероприятия. По этому поводу Суханов высказался хоть и недипломатично, зато весьма точно: человек-пиявка! Все рассаживаются согласно табличкам с именами на огромных круглых столах. На этот раз Суханов сидит по правую руку от Ельцина (по левую – наш переводчик). Это радует его по двум причинам – так надежней и так почетней. Рокфеллер, опять же очень коротко, приветствует Ельцина и предоставляет ему слово. Речь один в один повторяет ту, что была произнесена несколькими часами ранее. И слушают его так же сдержанно. Дружный смех и бурные аплодисменты вызывает лишь каламбур про «Краткий курс истории ВКП(б)», которым много лет кряду Борису Николаевичу вколачивали в голову всякую политическую дребедень. А вот и финал, эдакий заключительный аккорд выступления: – Надеюсь, демократически избранный президент Америки найдет в своем графике время для встречи со мной, – Ельцин делает паузу и обводит зал многозначительным взглядом, – с представителем демократических сил Советского Союза. Нам есть что сказать друг другу! Сбываются худшие опасения Суханова – шеф выпивает, но ничем не закусывает. А как закусывать, если он почти не сидит на своем стуле, а все больше стоит возле него? К нему то и дело подходят улыбающиеся буржуины, трясут руку, дружески похлопывая по спине, произносят какие-то комплементы и пожелания, а после, чокнувшись и пригубив из своего бокала, отходят, уступая место другому желающему поприветствовать первого советского коммуниста-оппозиционера. Зато наш Борис Николаевич, по стародавней уральской привычке, чокнувшись, выпивает до дна. Черт бы их всех подрал! И в первую очередь – этого хитромудрого Сороса, который буквально не отходит от Ельцина ни на шаг. Прилип, что банный лист к заднице. Алференко обеспокоен не меньше Суханова – уже половина десятого, через полчаса мы должны вылететь в Балтимор, а Ельцин, похоже, только вошел во вкус неформального общения с капитанами американского бизнеса. – Надо ему сказать, что пора прощаться. Суханов смотрит на Алференко с жалостью. Как пациент на зубного врача, поставившего ему неутешительный диагноз – зуб не спасти, надо удалять. – Может, Рокфеллер ему об этом скажет? Рокфеллера он послушается. К счастью, банкира-миллиардера не приходится просить о столь деликатном одолжении. Поскольку самолет, которым мы должны лететь в Балтимор, принадлежит ему, то он, по всей видимости, на связи с пилотом и в курсе того, что нам уже пора выдвигаться на аэродром. – Мистер Ельцин! Я благодарен, что вы нашли время встретиться с нами. Это был прекрасный вечер! Но, к сожалению, мы вынуждены отпустить вас в Балтиморе. Мой самолет к вашим услугам, пилот ждет. У богатства есть немало жизненных преимуществ, и сейчас мы ощутили одно из них – Рокфеллер избавил нас от необходимости приноравливаться к правилам и расписанию перелета. Нам не надо торопиться на аэродром – когда приедем, тогда и взлетим. Не надо регистрироваться, сдавать багаж и проходить спецконтроль – нас доставили прямо к трапу, возле которого поджидает улыбающийся пилот: – Господа, рад вас приветствовать! Самолет готов к взлету. Ваш багаж на борту, – и, пожав нам руки, заканчивает сугубо по-американски, невзирая на чины и звания пассажиров: – Как только наберем высоту, я предложу вам, парни, выпивку и закуски. Приятного полета! Верный оруженосец Суханов недовольно ворчит: «Какая еще выпивка, какие закуски? Он разве не знает, что мы с ужина?». Ярошенко успокаивает: это традиционная американская шутка… Лучше бы пилот и впрямь пошутил. Может, не было бы тогда того, что случилось часом позже. А случилось такое, что хочется забыть, но, увы, не забывается. Бывают ситуации, когда презрение толпы менее трагично, нежели отвращение в глазах единственного свидетеля твоего позора. Прошло много лет, больше четверти века, но я до их пор с содроганием вспоминаю ту ночь и не могу забыть глаза уже немолодой, но привлекательной женщины с большим букетом цветов в руках, что встречала нас на слабо освещенном поле аэродрома американского города Балтимор… Стюард, он же второй пилот, ставит на стол два больших подноса: на одном – ветчинно-колбасное ассорти, на другом – овощи, коих у себя дома мы отродясь не едали, а к ним всевозможные соусы. От сырых шампиньонов Ельцин приходит в восторг: «Никогда не думал, что грибы можно есть сырыми!». Маленькие початки кукурузы размером с палец напоминают ему хрущевские времена, когда на Урале тоже пытались выращивать полюбившуюся Никите Сергеевичу культуру, и она была такая же недоразвитая: оказывается, их люди даже сырыми могли есть, а мы зачем-то скотине скармливали! – Что господа желают выпить? Ельцин смотрит на стюарда, как учитель на двоечника, не ко времени и не по делу задавшего вопрос про каникулы: – Мы что у Рокфеллера пили? Виски. Вот и продолжим висками. Градус нельзя понижать! Стюард кивает в ответ и приносит внушительных габаритов штоф «Джека Дэниэлса». Суханов тяжко вздыхает, и этот вздох больше похож на стон. Однако ловит на себе недовольный взгляд шефа и капитулирует перед порочной притягательностью Черного Джека. – Что я хочу сказать, – Ельцин берет стакан, наполненный ячменным снадобьем, давая понять, что наступило время подвести итоги прошедшего дня. – В общем, пока у нас все идет неплохо. Но! – и бросает на Алференко пристальный взгляд, – надо поднимать уровень визита! Социальный изобретатель выдавливает из себя нечто отдаленно напоминающее алаверды: «Работаем, Борис Николаевич». Суханов, опасаясь неконтролируемой вспышки хозяйского гнева из-за столь расплывчатого ответа, предпринимает отвлекающий манер – предлагает выпить по второму заходу: – За то, чтобы наш визит был успешным и чтоб все цели были достигнуты! Шеф грозит ему пальцем: «Ельцин и сам всегда добивается поставленных целей, и от других этого требует! Так было, и так будет!». От Нью-Йорка до Балтимора лету не более часа, поэтому бутылка опорожняется наспех, без долгих пауз на тосты и разговоры. Последние граммы выпиваются уже при заходе на посадку. Самолет бросает из стороны в сторону и он так отчаянно машет крыльями, что руки, помимо твоей воли, судорожно сжимают подлокотники кресла. И в этот самый неподходящий для любых перемещений по салону момент у нашего VIP-пассажира возникает непреодолимое желание посетить туалет. – Борис Николаевич, сядьте, пожалуйста, нельзя вставать. – Мне надо! – Мы сейчас приземлимся. – Что вы мне, понимаешь, указываете?! Но в этом самолете нет туалета. Он для очень коротких перелетов. Шасси ударяются о посадочную полосу, включается реверс и самолет, надрывно взревев, тормозит. В иллюминатор видно, что маленький аэропорт погружен во тьму, и только возле небольшого здания горит несколько фонарей. Туда мы и подкатываем. Пилот выходит из своей кабины и выпускает трап. В нашу сторону направляется довольно большая, человек десять, группа встречающих. Они подходят к самолету и выстраиваются полукругом в нескольких метрах от него. На полшага впереди всех улыбающаяся женщина с большим букетом в руках. Первыми на поле спускаемся мы с Сухановым и Ярошенко, следом выходит Ельцин, за ним – переводчик и все остальные. То, что происходит далее, за гранью разумного… Сойдя с трапа и оглядевшись, Ельцин отчего-то вдруг резко разворачивается и шагает в сторону, противоположную от стоящих на поле американцев, куда-то за самолет. Встречающие недоуменно переглядываются: что случилось? Кажется, я догадываюсь – что, и от этой догадки по спине бегут леденящие кожу мурашки: только не это! Вероятно, ему кажется, что в тени его не видно, и стоящие на поле не разглядят, как он, пристроившись за шасси, справляет малую нужду. Но на нашу беду, не только видно, но даже слышно. К тому же его выдает ручеек, побежавший из-под самолета в сторону встречающих. Мы в ужасе. Суханова, похоже, разбил паралич – стоит у трапа с широко открытым ртом и не в силах пошевелиться. Ярошенко шепотом причитает: конец, это конец! Алференко отвернулся, чтоб не видели американцы, и в сердцах плюнул на землю. На лицах степенных янки выражение брезгливого ужаса. Немолодая, но весьма миловидная дама с букетом в руках выглядит так, словно ей на голову посадили отвратительно пахнущего лесного клопа. А далее происходит еще более невероятное – Ельцин, на ходу застегивая ширинку, выходит из-за самолета и, протянув для приветствия руку, как ни в чем ни бывало направляется к встречающим. Уже ночь, но он почему-то произносит свое неизменное: «Хутен морхен!», чем окончательно добивает даму с цветами. Та издает какой-то хрип, который надо понимать, как приветственное «Welcome!”, и, уклонившись от рукопожатия, сует гостю ставший бессмысленным атрибутом букет цветов.