«Ну а в личной жизни как? С кем-то встречаешься?» Интересно, когда женщина задает тебе такой вопрос, это означает что? Что ты ей не совсем безразличен? Или что уже настолько безразличен, что она может совершенно спокойно слушать про твои встречи с другой? И ведь если спросить, ни за что честно не ответит. «С кем-то встречаюсь». «Ладно, не хочешь – не говори». Я подумал, что если сказал бы ей про Алину, то имел бы право спросить про ее жизнь. Про этого… Карни? Серьезно у них или нет? Но шанс был упущен, Лена начала прощаться. «Тогда пока». «Пока». И вдруг: «Я обещаю писать почаще». Смайлик. Это еще что значит? «Пиши. Буду рад». Отбой. Москва, наши дни Буду рад? Это как сказать! Когда она ушла, я несколько месяцев страшно, до изнеможения хотел, чтобы она вернулась. Чтобы поняла, что совершила ошибку, что ей без меня плохо. Мечтал, как сладко мы будем мириться, а потом начнем все сначала. Я ждал от нее звонка, или мейла, или почтового голубя. А затем наступило время, когда я уже не хотел, чтобы она возвращалась. Внутри меня стало пусто, но спокойно. И я стал бояться найти в почте письмо от нее, потому что чувствовал, что уже не смогу начать снова. В это время я тосковал уже не по Лене, а по чувству, которое у меня было к ней когда-то и которое, как мне казалось, ушло навсегда. А потом наступила полная тишина. Я вообще перестал чувствовать что-либо. Я ощущал себя человеком, который попал в аварию и теперь осторожно ощупывал свои руки и ноги и с облегчением понимал, что, кажется, все цело. Я постановил считать себя выздоровевшим. И вдруг сегодня я понял, что снова содрал корочку с ранки. А если она правда начнет писать? Что тогда будет? А может, и не будет писать, может, это она так – из вежливости. Пять лет не писала, а тут появилось дело… ну и… А я теперь буду ждать. Я откинулся на спинку стула и попробовал отогнать мысли о Лене, но не смог. Мы с ней вообще-то не должны были встретиться и тем более пожениться. «Мы с тобой из разных песочниц», – смеялась она. И это было правдой. Я – книжный мальчик из интеллигентной, но небогатой семьи. Прадед Павел Алексеевич оставил нам в наследство квартиру на Новинском и славные воспоминания, но последующие поколения ничем особенным не отличились. Мои папа и мама, бабушки и дедушки были людьми добрыми и порядочными, но ничем не примечательными. «Захудалый род», – иногда говорила про нас сестра Катя. Я в ответ криво улыбался, ощущать себя членом семьи, постепенно приходившей в упадок, было не слишком приятно. Лена росла совсем в другой обстановке. Ее отец – карьерный дипломат Виктор Иванович Новожилов – много лет прослужил в МИДе и, продержись Советский Союз еще немного, точно стал бы заместителем министра, а может быть, даже и министром. Всю жизнь он катался по всяким-разным заграницам и уже на излете своей дипломатической карьеры стал послом в Алжире. В 90-е, когда к власти в МИДе пришли новые люди, посла Новожилова отозвали и отправили на пенсию. Но Виктор Иванович не растерялся и не пал духом. Уже в немолодые свои годы он подался в бизнес, стал консультировать частные фирмы, наладившиеся продавать в тот же Алжир и другие африканские страны запчасти к советской военной технике. Это приносило папе Новожилову недурной доход, и он содержал семью в полном порядке вплоть до самой своей смерти. Ленка прожила детство типичного мидовского ребенка. Пока она была маленькой, родители всюду таскали ее с собой – в Афганистан, в Африку, на Кубу. Быть может, именно тогда она приобрела привычку и даже любовь к перемене мест… Или, точнее, отсутствие боязни перед переменами, переездами и переходами из одного состояния в другое… Когда Лена подросла и пришло время школы, ее вернули на родину и передали бабушке. Сначала все было ничего, но потом подступил пубертатный возраст, и девчонка быстро отбилась от рук. Во время коротких наездов домой родители пытались вправлять ей мозги, но без особого успеха. Ленка кое-как окончила школу с троечным аттестатом. Приехал папа и, нажав на все рычаги, устроил дочь в Институт иностранных языков. Как потом рассказывал мне по секрету сам Виктор Иванович, они с женой не рассчитывали на то, что дочь долго продержится в институте, но дела пошли на удивление хорошо. Лене нравились языки, она отлично говорила по-английски и по-французски, неплохо – по-испански и немного – по-итальянски. «Языки дают мне ощущение свободы! – говорила она. – Они расширяют сознание и открывают новые возможности… Ты приезжаешь в страну и начинаешь говорить, и ты уже не чужой. Весь мир твой!» Я с ней не спорил, но дальше английского так и не пошел. Окончив институт, Елена при помощи друзей отца устроилась на работу в крупное внешнеторговое объединение, а потом перешла на работу в представительство известной американской фирмы, импортировавшей в Россию медикаменты и продовольствие. В материальном плане она была в порядке, а после смерти бабушки ей досталась еще и квартира в центре Москвы, в Гранатном переулке. Меня с Леной познакомила наша общая знакомая Зина. Когда-то они с Ленкой вместе учились в институте. Как сейчас помню, случилось это в модном московском джаз-клубе «Фортум». Собралась большая компания, была Зина, была Лена, были какие-то молодые люди… Я почти никого не знал. Обычно в таких малознакомых обществах я тушевался и старался поскорее уйти, но в тот раз вышло по-другому. Быстро приняв на грудь грамм сто водки, я схватил кураж, стал шутить, рассказывать анекдоты… В общем, имел некоторый успех. И вдруг поймал на себе заинтересованный взгляд Лены. Ну а потом… Потом все выпили еще… И в конце вечера мы с Леной, уже сильно пьяные, отправились искать туалет. Точнее, она отправилась искать, а ее провожал, а она не возражала… Мы натурально заблудились, забрели в какие-то клубные закоулки и попали сначала на кухню, а потом в служебное помещение, где хранились щетки и разные моющие средства. И это нас страшно веселило. И наконец толкнулись в дверь без опознавательных знаков, за которой обнаружился унитаз и крошечная раковина. Видимо, это была уборная для персонала. Мы ввалились внутрь и очутились в маленькой, тесной, тускло освещенной комнатке, и… и я вдруг запер дверь. Она не удивилась. Развернулась лицом к стене, задрала юбку и стянула трусики. Я торопливо расстегнул ремень и молнию на джинсах, извлек свое хозяйство и быстро вошел в нее. Чувствовал, что смогу продержаться недолго – минут пять, не больше, но, на мое счастье, она кончила раньше, с рычанием и стоном… Мы стали встречаться, а потом и жить вместе. И вначале нам было хорошо и весело. Потом родилась Ксюха, она была желанным ребенком. Хлопот, конечно, сильно прибавилось, а свободного времени почти совсем не осталось. Меньше стало секса и всяких забав в ванной комнате. И в материальном плане без Ленкиной зарплаты было трудно, но никто не роптал. Лена держалась молодцом – вела дом, занималась дочерью и при этом не опустилась ни на миллиметр, следила за собой. Не помню, чтобы я хоть раз видел ее неприбранной. Я тоже старался. Помимо основной работы брал все время какие-то подработки, переводы всякие. На других женщин не глядел… Нет, ну, глядел, конечно, но руками не трогал! После работы всегда спешил домой. Мы тогда уже жили в Гранатном. Это было такое теплое чувство – ехать к себе домой. Если маленькая Ксенька еще не спала, Лена вручала ее мне и говорила: «Вот! Разберись со своей дочерью! Не спит вредительница!» И уходила готовить ужин. А я шагал по детской комнате с Ксенией на руках и негромко пересказывал ей политические новости. И она засыпала под звук моего голоса. Я укладывал дочь в кроватку и на цыпочках выходил из комнаты. «Как тебе это удается? – встречала меня вопросом Лена. – У меня она по часу не засыпает!» «Ты напряжена и вибрируешь, как трансформаторная будка, – смеялся я. – А она все чувствует… Только спокойствие!» И мы с Ленкой целовались… А потом все как-то незаметно переменилось. В стране, в голове, в отношениях… Да, все стало вдруг крениться куда-то, но я поначалу не понимал куда… В 2004 году Ленка впервые заговорила об отъезде, но я тогда не придал этому значения. Разговоры об эмиграции велись в нашей семье столько, сколько я себя помнил, но никто никуда не ехал… Я думал, что так будет и с Леной – поговорим и забудем, но вышло иначе. Моя жена снова и снова возвращалась к этой теме. – Надо ехать! – говорила она. – Куда? – спрашивал я. – Куда угодно – в Штаты, в Европу… – Зачем? – недоумевал я. – Здесь становится опасно, – отвечала она. – Для кого опасно? – Для всех. Я окидывал мысленным взором нашу жизнь, пытаясь понять, откуда может исходить опасность лично для нас с Ленкой. И не понимал. Конечно, новая власть с ее гэбэшной подкладкой не могла мне нравиться. И гимн советский резал ухо. Я не мог запомнить новые слова. «…Партия Ленина, сила народная, нас к торжеству коммунизма ведет!» – неизменно звучало у меня в голове. Но все это казалось какой-то далекой, верхушечной историей. Не было в этом ничего такого, что могло побудить простого человека вроде меня все бросить и куда-то бежать. Капитализм победил! Обратного пути нет. Ну, будет риторика какая-нибудь насчет «распада СССР – величайшей геополитической катастрофы». Так это же слова! Собирать Союз обратно никто не собирается, постсоветские границы нерушимы! А писать по-прежнему можно… Вон Любомирский пару месяцев назад тиснул в журнале очередное расследование – про генерала безопасности Забоденко, крышевавшего сеть игорных заведений. И ничего! Все живы… Когда Ксении исполнилось два года, Лена вышла на работу. Причем не вернулась в торговую компанию, в которой работала до рождения ребенка, а решила сменить сферу деятельности и заняться – кто бы мог подумать! – программированием. Записалась на курсы. Потом еще где-то повышала квалификацию. А параллельно по знакомству устроилась в крупную компьютерную фирму, которой владели двое ее бывших одноклассников. Я был удивлен таким поворотом, но ни слова против не сказал. Главное, чтобы ей было хорошо и интересно… А потом с компанией, где работала Лена, случилась неприятная история… Как же она называлась-то? Нет, не история, а компания… Ах да! «Конвик Софтвер». Слово «Конвик» было составлено из первых слогов фамилий Ленкиных приятелей, владельцев предприятия. Конотоп и Викторов. Конотоп отвечал за техническую часть, а Викторов – за деньги. И вот в один прекрасный день Викторова вдруг арестовали. Предъявили уклонение от налогов и вывод денег куда-то не туда. Парень этот просидел в СИЗО неделю или около того, а потом вышел… Они с Конотопом решили не искушать судьбу и отдали все. И исчезли. Уехали то ли в Литву, то ли в Швецию. Бизнес у них отняли какие-то фээсбэшники. Ленка была в ярости. Вскоре после этого между нами произошел неприятный разговор. Я хорошо помнил тот вечер. Ксюшка сидела в гостиной на диване и смотрела по телевизору мультики, а мы вышли с Ленкой на балкон подышать воздухом. – Ну что? – сказала Лена, глядя мне прямо в глаза. – Ты все еще думаешь, что никому здесь ничто не угрожает? – Слушай, я все понимаю, – начал я. – Конотоп и Викторов – твои друзья, и… – При чем тут это? – резко перебила меня Ленка. – Какое это имеет значение? Если бы они были для меня совершенно посторонними людьми, эта история стала бы менее омерзительной? Я вынужден был признать, что нет, не стала бы… – Что ты предлагаешь? – Уехать. – Куда? – Лучше в Северную Америку. – Что мы будем там делать? Ленка пожала плечами: – Как что? Жить, работать… – И чем мы будем заниматься? – Тем же, чем и здесь… – Ты уверена, что сможем устроиться? – Нет. – И что тогда? – Тогда мы будем делать ту работу, которую сможем найти… – Ты будешь официанткой, а я – водителем такси… – А почему нет? – А как же понижение социального статуса? – К черту социальный статус! – Хорошо, а деньги, а уровень жизни? – Если наш уровень жизни понизится, я не буду иметь претензий. – Это ты сейчас так говоришь… Но главное – ради чего все это? – Ради Ксюшки. И детей, которые у нас еще могут быть. – Значит, принести себя в жертву ради будущих поколений. – Ты – против? – Я – не против. Я просто не вижу причин, почему кто-то должен приносить себя в жертву… – Какие доказательства тебе нужны? – наседала Лена. – За окнами должна звучать канонада? Или надо, чтобы по улицам разъезжали «воронки́»? Но тогда будет уже поздно… Я молчал. – Как звали брата твоего прадеда, который уехал в Америку? Помнишь, ты рассказывал… – Сергей Алексеевич Заблудовский. – Вот. Он же как-то сообразил… И спокойно умер в Нью-Йорке. – А прадед Павел Алексеевич никуда не поехал и спокойно умер в Москве… – Может, он просто немного не дожил до своего «воронка»? Я промолчал. – Леша, не важно, кем мы будем там, – наклонившись ко мне, тихо заговорила Лена, – мы не должны оставаться здесь, иначе придется заплатить… – За что? – За то, что не протестовали или хотя бы не сбежали, – бросила Лена сердито. – И напрасно ты думаешь, что тебе удастся отсидеться. Завтра закроют ваш журнал, и все! С журналом она не совсем угадала, но какое это теперь имело значение… Постепенно в наших отношениях обозначился роковой надлом. Лена стала терять ко мне интерес. Да, именно так, я перестал быть ей интересен. Я чувствовал это, но не понимал, почему так происходило. Ведь я по-прежнему любил ее, заботился о ней, старался доставлять ей максимум удовольствия в постели. Почему все это вдруг стало ей не нужно? Я не видел причины, и от этого мне становилось вдвойне обидно. Я то дулся, то подлизывался, но ничего не помогало – Ленка неотвратимо отдалялась от меня, пока однажды не объявила: «Я думаю, нам пора расстаться…» В тот ноябрьский вечер я вернулся с работы усталый, Ксюха уже спала. Мы с Леной сидели на кухне за столом, друг против друга. И она сказала: «Я думаю, нам пора расстаться…» – «Почему пора?» – хотел спросить я, но чувствовал, что если открою рот, то тут же разревусь самым постыдным образом. И я ничего не сказал, а только кивнул. И со стороны могло показаться, что да, я согласен, что время пришло, что мы только облекаем в слова то, что и так было давно ясно… Хотя мне ничего не было ясно, и я хотел бы ее о многом спросить, но не мог, потому что слезы душили меня. Так мы и разошлись – молча, ничего не сказав и не объяснив друг другу. Мы расстались как-то очень быстро и неестественно легко. Как будто бы без взаимных претензий. Хотя на самом деле претензии были, но мы просто не высказали их, чтобы не усугублять положения. Чтобы не втягиваться в тяжелое выяснение отношений, от которого не остается ничего, кроме отвратительного свинцового привкуса во рту. Чтобы сохранить остатки добрых воспоминаний друг о друге… Я понимал полезность этих защитных мер, но в то же время знал, что, не выговорив все до конца, обрек себя на долгие годы мучений. Я чувствовал себя человеком, из которого так и не вынули пулю и рана ныла и постоянно напоминала о себе. Вскоре после развода Ленка объявила, что уезжает вместе с Ксенией в Канаду. Поселились они в Торонто, где Ленка получила работу в ИТ-фирме. Уезжая за океан, она сделала широкий жест. Оставила мне квартиру в Гранатном. Точнее, оставила меня в квартире. Сказала: