– Не передергиваю! Я, видимо, не заметил, как стал говорить на повышенных тонах. На нас стали оборачиваться. – Тише! Тише! – примирительно сказал Балагуров и попытался взять меня под руку. – Не шуми… «А что я, действительно, тут разорался? – подумал я. – Наезжаю на этого дурака, скорее, по инерции… Да и не дурак он, может быть, а просто противный тип». – Слушай, а что ты там писал про Любомирского? – вдруг спросил я. Услышав мой вопрос, Балагуров вздрогнул и как-то тревожно оглянулся по сторонам. – Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Ну, что Славу якобы убили какие-то мировые агенты? Что за чушь? – Не мировые, – поправил меня Балагуров, – а британские. – Британские?! Почему не багамские? – А потому, что Слава перед своей… смертью плотно занимался «делом Манюченко». – Я что-то не улавливаю логики… Ты что, считаешь, что Манюченко убили англичане? Сергей посмотрел на меня, как мне показалось, с чувством превосходства. – А ты уверен, что его вообще убили? – Не понял, – оторопел я. – Но ведь об этом писали… – Кто писал? – Как кто? СМИ… – СМИ напишут то, что им сольют спецслужбы, – веско заметил Балагуров. – Так что это было тогда, по-твоему? – Это могла быть операция британской разведки, – заявил Сергей. – Что?! Операция? Какая операция? – обалдел я. – Инсценировать смерть Манюченко, дать ему новое имя… – А Любомирского зачем?! Балагуров снисходительно посмотрел на меня: – Чтобы потом во всем обвинить Россию! – Сережа, это бред, – сказал я, совершенно успокоившись. – Как знать, как знать… – важно произнес Балагуров, глядя куда-то мимо меня… «Нет, все-таки он – дурак!» – думал я про Балагурова, пробираясь через толпу гостей. Я хотел выйти на лестничную площадку, чтобы немного подышать воздухом, но столкнулся в передней с преемником Любомирского Мишей Буткевичем. Он, видимо, собирался уезжать, в руках у него был плащ. – Как дела у тебя? – спросил я. – Ты имеешь в виду меня лично или журнал? – усмехнулся Буткевич. Он по старой памяти называл свое интернет-издание журналом. – Слухи ходят всякие: то вас покупают, то вас закрывают… Правда, что ли? – Нет, неправда, не верь, – отмахнулся Буткевич, – конечно, никакой особой любви к нам в Кремле не испытывают, но и закрыть нас – это было бы слишком… нарочито. Мы стали уже частью пейзажа… – Дозволенная оппозиция? – Лучше дозволенная, чем никакой, – резонно заметил Буткевич. – Слушай, – я понизил голос, – а что все-таки со Славкой случилось? На самом деле. Буткевич внимательно посмотрел на меня. – Если слегка перефразировать нашего дорогого президента, то можно сказать: он умер. – Что ты говоришь? – Да. Упал с высоты и разбился… – Слушай, Миша, упасть с высоты можно в трех случаях. По неосторожности, тогда это – несчастный случай. Самому спрыгнуть – тогда самоубийство. Или тебя сбросили – тогда… – Насколько я знаю, лазить с балкона на балкон у Славы причин не было… И кончать с собой тоже… – Слушай, а чем Слава занимался перед смертью? Вы там в «Проекте» в этом направлении не думали? – Думали, мы много о чем думали, – произнес он. – Ты же знаешь, Слава не любил рассказывать о своих расследованиях. Ну, до определенного момента… Я ему, конечно, не верил. Не могло такого быть, чтоб он совсем-совсем ничего не знал. – А что там Балагуров болтает про дело Манюченко? – спросил я. – Да, Слава занимался делом Манюченко, но… – Что «но»? – Я не готов утверждать, что именно это дело могло послужить причиной… – А ему удалось что-то выяснить? – Я не знаю. Все Славины материалы по этому делу исчезли. – Исчезли? – Да. Слава хранил свои записи в двух местах – на личном ноутбуке и на редакционном компе… Ноут он всегда таскал с собой… Но когда его нашли на Ленинградке, компьютера с ним не было… Все было на месте, а ноутбук исчез. – А в редакционном что-то осталось? – Там такая история приключилась, странная, – задумчиво произнес Буткевич, – буквально на следующий день после Славиной кончины в редакции случился компьютерный сбой, вся система рухнула. А когда ее кое-как запустили, несколько компьютеров так и не ожило. – И Славин в их числе? – Точно. Потом ребята из ИТ-отдела его все-таки включили, но выяснилось, что там ничего нет. – Как ничего? – Вот так – ничего! Не сохранилось. – Так бывает? – Значит, бывает. Я – не технический человек. В железках этих мало что понимаю. Мне специалисты сказали, что амба: ничего нет и восстановить нельзя. У меня нет причин им не верить… – Значит, дело закрыто? Не подхватите, так сказать, выпавшее из рук Любомирского знамя? – Тебе хорошо рассуждать, – Буткевич, похоже, всерьез обиделся, – вы в «Перископе» своем беззубом никого не задеваете и живете спокойно. Вот и живите… На это, увы, мне было нечего возразить. Буткевич натянул на себя плащ, достал из кармана телефон и быстро набрал номер. – Володя, ты где? – бросил он в трубку. – Подъезжай, я спускаюсь… – Ну, бывай, Леша, – повернулся он ко мне. – Звони, если что. – Пока. Буткевич ушел, а я вернулся в гостиную. К счастью, ничто не может продолжаться вечно, и собрание памяти Любомирского стало клониться к концу. Ряды гостей заметно поредели, еда была съедена, спиртное выпито. Я поискал глазами Марину, она в другом конце комнаты разговаривала с каким-то иностранцем. Когда тот распрощался, я пробился к Маринке и спросил: