Как она могла оказаться настолько глупой, чтобы забить на него на каникулах? Ну и дура же она. Он такой милый и… чистый. В Горке не имелось ничего плохого, поэтому было так приятно часами валяться рядом с ним. * * * Подростки, как правило, стремятся оставаться незамеченными во время уроков. Поэтому голос директрисы, вызывающей вас по громкоговорителю, чтобы вы зашли в ее кабинет, вряд ли кому-то понравится. Жанин предпочла бы, чтобы об этом никто не узнал, потому что понимала: когда она вернется в класс, все будут взбудоражены и начнут спрашивать, зачем ее вызвали. Она могла бы много чего сказать, чтобы привлечь к себе внимание, но факт оставался фактом: вызов был на грани унижения. Все верно – вот вам очередное мини-унижение в спокойной повседневной жизни Жанин. – О чем ты думала, когда рисовала граффити на своем шкафчике? – недовольно спросила директриса. – Отвечай, я жду. Жанин не представляла, что сказать. Очевидно, что надпись «Жирная сучка», замаскированная ее прекрасный рисунком в стиле манга, – дело рук ее дорогого второгодника Марио, которому мало было плевка ей в лицо. Но что ей оставалось делать? Просто обвинить его? У нее нет доказательств, но они ей и не нужны. Было много людей, которые шипели: «Жирная», – когда она проходила мимо, или шептались о ее заднице, руках и так далее, но только тупой Марио мог быть настолько безмозглым идиотом, чтобы написать ругательство на шкафчике. А то, что он красив, ничего не значило, это же данность. Если бы Жанин сказала правду, гнев Марио вырвался бы наружу, и она закончила бы этот год очень плохо, но правосудие бы восторжествовало. Проблема заключалась в том, что Жанин, начитавшаяся школьного сёдзё[25], совсем не верила в божественную справедливость учителей, поэтому начала импровизировать и придумывать какую-то ерунду. – Да, я поступила нехорошо, не знаю, о чем я думала, мне очень жаль. Если вы позволите мне купить растворитель, я обещаю все отмыть до идеального состояния. Я не могу не рисовать, это такой глупый возраст, энергия просто бурлит и рвется наружу… Я рисую везде, таков мой способ самовыражения, и когда я увидела одинаковые шкафчики, то подумала, что было бы неплохо придать немного индивидуальности своему. Сначала я нарисовала сердечко, крошечное, но в итоге ситуация вышла из-под контроля. Простите меня, я идиотка, простите меня. Директриса не очень-то поверила в эту историю, но надо сказать, что у нее имелись дела поважнее, а Жанин всегда была прилежной ученицей, поэтому Асусена велела ей остаться после уроков, чтобы отмыть дверцу шкафчика, и не уходить домой, пока рисунок не исчезнет целиком и полностью. Она могла бы (в качестве публичного наказания) «исключить» Жанин на пару дней из школы или могла бы поговорить с ее родителями, но в «Лас-Энсинас» политика работы с учениками была такова, как если бы они были взрослыми: девушка совершила проступок, значит, она может исправить ситуацию, взяв на себя ответственность за содеянное. После уроков Жанин попросила уборщицу, чтобы та принесла ей растворитель, чистящую пасту и немного серой краски, чтобы привести шкафчик в порядок и вернуть его в прежнее состояние. Она терла и терла, а из головы у нее не выходил Марио. Она уже не ненавидела его (и не знала – почему), но точно не ненавидела. Она полагала, что, отдав ему небольшое пространство в своем сердце, как первому парню, с которым она занималась сексом, предоставила Марио некий кредит доверия, а он оказался ублюдком, поэтому кредит был явно на исходе. Тем не менее Жанин радовалась, что не сдала второгодника. Злорадство не было ей присуще, что заставляло ее гордиться собой. Она никогда раньше не оставалась в школе в одиночестве. Это было очень странное чувство. Никого не слышно, никто не мчался по коридору, опаздывая на урок. Не было никого, кроме нее, растворителя краски и остатков граффити. Жанин редко бывала одна. Она жила в огромном доме, постоянно окруженная родными, и рядом всегда находился кто-то, кому она была нужна для чего-то, или она сидела в вотсапе, который поддерживал ее связь с миром. Но в школе в шесть часов вечера не было никого. Она надела наушники и, не желая сдаваться, продолжала оттирать пятно в ритме песни Эми Уайнхаус[26], который постепенно овладевал ею. Пение не входило в число ее достоинств, Жанин была далека от этого, но, знаете, когда поешь в наушниках, то плохо слышишь себя и чувствуешь, что ты самый лучший в мире исполнитель. И она чувствовала себя дивой, когда пела «Валери»[27] в школьном коридоре, двигаясь как утка, которую укачало, танцуя без свидетелей, которые могли бы ее увидеть. Возможно, это был эффект от растворителя, а может, ей просто было хорошо. Итог: плевок в лицо пережит. * * * Неделя выдалась вполне нормальной. Паула и Горка много думали о том, что произошло в субботу, но помалкивали, а в присутствии остальных вели себя как ни в чем не бывало. Ну а когда Жанин спросила о том, что они сделали, ее друзья рассмеялись и ответили, что она ужасно надоедливая, хотя все и так было ясно. Создалась некая странная шуточная атмосфера, и такой расклад их забавлял. Со своей стороны, Мелена старалась избегать мать. Обычно это не составляло для нее труда, поскольку та могла исчезнуть на пару дней, а потом опубликовать в «Сторис» фото на яхте, но теперь все сложилось иначе. Вместо того чтобы просто испариться, Аманда бродила по дому в японском халате-кимоно и опиралась о стены плохо перевязанными костяшками пальцев. Она напоминала одного из тех призраков в фильмах Джеймса Вана[28], которые выглядят как люди, но на самом деле являются духами, не нашедшими путь к свету. А пути к свету у нее, конечно, не было. Она вставала и пила. Ела что-нибудь из службы доставки и опять пила. Она могла лежать на любом диване, на полу, на кровати (или рядом с кроватью) и ничего не делать, только быть. Она находилась в доме, но словно не существовала, как будто ее деактивировали – и она стала андроидом без батареи, которого не перезагрузили. Она без особых объяснений уволила Анну, приходящую молодую уборщицу, и пакеты с логотипом курьерской службы «Глово» копились вместе с остальным мусором. Дом, а особенно кухня, оказался истинным отражением ее эмоционального состояния: мусор, беспорядок и грязь. Вопреки всему, состояние матери заставило Мелену напрячься и взять на себя ответственность. Не то чтобы они поменялись местами, нет, девушка не играла роль мамочки, но подбирала с пола коробки из-под пиццы или огромные клубы пыли, которые почему-то часто образовывались под столом. Это было не очень гигиенично, но она брала их в руку, скатывала в шарик и бросала в другое место, подальше от глаз. Если бы их семья была более нормальной, Мелена позвонила бы бабушке и дедушке, но она даже не знала их, ведь мать (по ее же словам) «никогда больше не собиралась разговаривать с этими сукиными детьми». Мать сказала, что они корыстные старики, которые хотели только воспользоваться успехами дочери, поэтому она в возрасте семнадцати лет начала жить самостоятельно и уже никогда о них не слышала. У нее не было ни дядей, ни братьев: только они вдвоем в этом мире. Некого попросить о помощи, нет ни одного ответственного человека, к которому можно обратиться, чтобы он снял груз с ее плеч, хотя о каком грузе могла идти речь? Это был не первый раз, когда Аманда совершала подобные драматические путешествия в никуда. Когда она общалась с мужчинами, с которыми встречалась не из финансовых побуждений, а руководствуясь реальным сексуальным влечением или тем, что она считала любовью (а на самом деле – просто страхом одиночества и тревогой), они быстро уставали от нее… Они бросали партнершу, устраивая полноценный гостинг, то есть резко прекращая отношения или унижая Аманду, а порой и прибегая к насилию в малых дозах, и женщина могла провести несколько дней, ползая по дому. Поэтому Мелена была убеждена, что подобные «американские горки», состоящие из истерик и нездоровой пищи, когда-нибудь закончатся, к обоюдному благу матери и дочери. Она и раньше видела мать не в себе, но никогда – так долго и в таком плачевном состоянии. Дело было не в журнальных съемках… то была лишь вершина айсберга, верхушка, торчащая из моря разочарований и венчающая многие не только психические, но и вполне осязаемые проблемы. Не ее вина, что ей не предлагают работу, не ее вина, что мужчины бросают ее после второго свидания, не ее вина, что целлюлит овладел ее прекрасной попкой и теперь та похожа на упакованный в вакуум пакет с сухофруктами. Во всем были виноваты другие, кроме нее самой. Мелена переступила через родительницу в буквальном смысле слова, потому что та лежала на ковре в гостиной. Оказавшись у себя в комнате, девушка выкурила косяк и попыталась успокоиться. Она подумала, что могла бы сделать несколько фотографий своей жалкой матери и продать их на интернет-аукционе, если закончатся деньги: было много знаменитостей, замешанных во всяких грязных историях, но не так уж много тех, кто ползал по полу. Она также представила, что отец, которого она никогда не видела и от которого унаследовала только огромное родимое пятно на спине (недостаточно информации, чтобы начать поиск), явился бы к ней как спаситель и увез дочь в другую страну. Здесь ее ничто не держало. Как было бы здорово начать новую жизнь вдали от людей, которые знали, что однажды она облысела. Как хорошо находиться вдалеке от подростков и их глупостей, а главное – вдали от чудовища, которым являлась ее мать. Иногда Мелена думала об отце, но в глубине души он тоже был ей безразличен. Она размышляла о нем, поскольку обладала богатым внутренним миром и ее интересовали многие вещи. Зная ее мать, имелось два возможных варианта. A. Богатый, уродливый, толстый, старый бизнесмен… Плохо воспитанный грубиян, с желтыми от курения пальцами, деспот, шовинист, грубый эксплуататор и вообще ужасный человек. Б. Хороший, но недалекий парень. Типичный парнишка, у которого нет ничего, ни денег, ни имущества, ни ума, ни забот. Мелена не понимала, что ее мать могла увидеть в прототипе Б. Прототип А было легко понять, но Б… Иногда она сталкивалась с некоторыми Б: они слонялись по дому, а Мелена даже пыталась поговорить с ними, но последнее было столь же бесполезно, как разговаривать с бутылкой «Фейри». Она предполагала, что отец не может относиться к Б: ведь если бы он являлся Б, она не была бы такой душевно беспокойной, а могла бы похвастаться непробиваемой и прямо-таки каменной тупостью… и ее бы выгнали из «Лас-Энсинас». Значит, отец – богатый мачо, магнат, бесстыдный и безжалостный деспот. У матери была странная привязанность к этим мужчинам, привязанность под названием «Деньги». После рождения Марии-Елены деньги несколько раз толкали Аманду на брак, но она не поддерживала отношений ни с одним из своих бывших. Наверное, не случайно. Дело в том, что, к лучшему или худшему, мать всегда была одна и чувствовала себя покинутой. Мелена находилась дома, ее и Аманду разделяли несколько комнат, и хотя дочь была не слишком занята, она даже и не подумала выйти, затащить мать в ванную, окатить ее водой из душа, влепить пару пощечин и сказать, чтобы та перестала ныть. Нет. * * * То, что он переспал с Паулой, не являлось проблемой для Горки, наоборот, он получал массу удовольствия, вспоминая ту сцену в своей комнате. Он часто думал о случившемся, но не в смысле «это очень плохо», а в смысле «черт, как же классно». Правда, когда он видел Паулу, они ни о чем таком не говорили. Если он поднимал щекотливую тему, то она уклонялась в своей легкомысленной манере, похоже, девушка уже перевернула эту страницу и хотела бы поскорее забыть о произошедшем. Горку такой расклад не задевал: желание повторить затмило желание вести себя с достоинством, которое было уязвлено, когда он узнал, что Паула думала о ком-то другом, пока они занимались сексом. Он хотел заниматься с ней этим снова (вот так просто), а то, что она мечтала о ком-то другом, с каждым разом казалось ему все менее и менее важным. Горка вышел из душа и лег на кровать совершенно голый и немного влажный. Было жарко, и ему нравилось смотреть на сползающие капельки воды на своих плечах и прессе. Он взял мобильный и нашел переписку с Паулой в вотсапе… Как лучше поступить? Сказать прямо, чтобы она пришла к нему, кстати, и родителей нет дома, или использовать откровенную лексику горячих видео? Может, достаточно начать с приветствия? Он много раз писал ей, а потом удалял сообщения, у него не имелось никакого точного плана, но сегодняшним вечером намерение было совершенно четким: он хотел, чтобы Паула пришла к нему домой и легла в его постель. Точка. Эй, что делаешь? Мне скучно, я лежу дома, родители уехали на выходные в Альмерию. Может, зайдешь ко мне? (Смайлик в солнцезащитных очках) Паула печатает… О боже, какие тяжелые сотые доли секунды. Наверняка она сейчас даст ему отпор или прочитает нотацию. Эти сотые доли оказались слишком длинными, и он жалел о том, что написал, но Паула уже прочитала, появилась двойная синяя галочка, а потом и сообщение. Хорошо. Сейчас оденусь и приду. Черт, все не слишком сложно, оказывается, быть искренним – ключ, который открывает любые двери. Кто знает… Я хочу трахаться, ты хочешь трахаться, поэтому давай. Конечно, мы не взрослые, но достаточно зрелые и в состоянии понять, чего мы хотим, когда хотим, и так далее… конечно, это ничего не значит, у нас не свидание, и все приведет к тому, к чему приведет, но я написал именно то, что хотел… И собираюсь постараться сделать так, чтобы в следующий раз уже она меня просила. Горка обманывал себя. Он не был настолько взрослым – и для него не было так просто снова переспать с девушкой, которая ему нравилась, как будто это ничего не значило. Он мысленно говорил «трахаться» и воображал себя и ее во всевозможных грязных сценах, но в глубине души знал, что, если Паула окажется в его постели, он будет нежен и займется любовью. Никаких позиций сзади, как в мечтах, или на коленях перед ним, как он представлял, ничего такого. Паула не заставила себя долго ждать. Они жили в одном районе (здесь на территории каждого домовладения был разбит большой сад, а еще имелся бассейн), и дом Горки находился всего-то в трех кварталах от нее. Горка открыл ей дверь, не надев рубашку, – вот так по стереотипу, – на нем были только короткие треники, и Паула оглядела парня с ног до головы: он выглядел отлично, и это было неоспоримо. Она нарядилась в платье в цветочек на тонких бретельках, на лбу выступили бисеринки пота, но это не казалось отталкивающим, ведь на улице было слишком жарко. Сцена могла бы стать прекрасным началом одной из многократно виденных в кино историй о девушке, которая навещает подругу, но та куда-то отлучилась, а в доме есть только ее старший брат, хотя в их случае в доме вообще не было взрослых. Горка пригласил ее войти, но она отказалась. – Нет, Горка. Извини, если то, что я скажу, покажется грубым, но я на днях все четко объяснила и не хочу, чтобы это стало проблемой, ведь, блин, я тебя люблю – и ты мой друг… Да, ты классно целуешься и очень сексуальный, но ты мне не нравишься, Горка. Не обижайся, то есть ты мне нравишься как человек, я считаю тебя сексуальным, и мне нравится быть с тобой, ты один из моих лучших друзей, но давай не будем выходить за рамки дружбы в поисках выгоды. В тот день я была не в себе, я призналась, что влюблена в другого, но алкоголь… и все такое… – Паула покачала головой и продолжала: – Не знаю, я запуталась. Но сегодня у меня в голове все прояснилось, и хотя я вижу твой отличный пресс и мускулистую грудь, у меня нет желания прикоснуться к тебе. Прости, но я на этом остановлюсь, ладно? Мы можем обсудить все на вечеринке, посмеяться, и если какая-нибудь девушка спросит меня, я отвечу, что ты прекрасный любовник – и я нисколько не жалею, что ты был первым, но в моей голове первым стал другой, понимаешь, о чем я? Нет, правда, ты понимаешь? – Паула уже настаивала. – Ну… я понял. Извини, мне было очень хорошо с тобой, и я думал, что… Она молчала: твердость и искренность ее слов уступили место доброй улыбке. Между ними не должно быть никакой вражды, но в плане секса она уже поставила точку.