– Ну, так отчего ж он, лихой твой князь Изяслав, побеждать перестал? Радко насупился. Не глядя на Хотена, выговорил трудно: – А полегче чего ты спросить не можешь? По моему же разумению, простого рубаки, полоса такая пошла. Богиня языческая Хвортуна, о ней ты же сам мне рассказывал, повернулась к нам толстой своей задницей. А мы еще свое возьмем… – Ну? – Какое тебе снова «ну»? – засопел Радко. – Ну, так чего твоему князю на сей раз от меня нужно? Говори, наконец, не томи! – А… Давно хотел сказать, да ты мне слово не даешь вставить. Требует великий князь наш тебя к себе. Велел, чтобы ты сразу же выехал, однако я решил до утра погодить: кони наши замучились. На этот раз Хотен вытаращился так, что и сам это ощутил. Тут же прищурился, чувствуя себя скоморох скоморохом. Мужское ли дело – заботиться о том, как выглядишь со стороны? Тем более, услышав такой приказ от князя Изяслава… Тут же головой работать надо, головой! – Послушай, Радко, – осторожно выговорил Хотен. – Как ты полагаешь, неужели он до сих пор числит меня у себя на службе, твой князь Изяслав Мстиславович? – Великий князь, не забывай… Я думал об этом в дороге, – быстро ответил децкий. Подняв кудлатую голову, он встретился взглядом с глазами Хотена и не отвел в сторону свои. – В дороге, знаешь ли, о многом думается… Ты не числишься у великого князя Изяслава на службе, Хотенко. Иначе тебе пришлось бы рубиться вместе с нами, боярами Изяславовыми, под Луцком, под Переяславлем, над Супоем… Да все мелкие стычки и не припомнишь… Вот, а этой осенью бросать свою усадьбу и, жену с ребенком посадив на заводного коня, отступать вместе с нами на Волынь… – И то хлеб, хоть не числюсь, – буркнул Хотен. – Отчего же тогда твой князь… великий князь мне приказывает? – Так ты слова не даешь вставить, Хотенко! Великий князь Изяслав Мстиславович велел тебе передать… Да встань ты, выслушай, как положено. В кои-то веки я и сам вроде как в посольстве… Хотен вскочил на ноги, расправил полы полушубка и обеими руками пригладил волосы. Что князь отправил к нему посла, было высокой, не по чину, честью. Тут и Радко поднялся со скамьи, немилосердно затрещав коленями, и выпятил живот. – «От великого князя Изяслава бывшему мечнику моему Хотену Незамайковичу. Хочу тебя нанять как вольного хитреца. Разыщешь искомое – десятая доля твоя. Достанет тебе, чтобы в Киеве поставить каменную церковь. Однако поспеши». Вот так. – Ответ дам утром. Ложись, друг мой Радко, отдыхай: тебе-то все едино спозаранку в обратный путь. Децкий усмехнулся и заявил: – В ответе твоем не сомневаюсь. А выехать нам надо до света, сам ведь ведаешь, почему. Хотен и сам понимал, что уже согласен. Куда ему деться, когда большими деньжищами великий князь поманил? Теперь следовало позаботиться об усадьбе и о семье. Он допил свою кружку, снял со стены фонарь со слюдяными стенками, зажег в нем огарок от лучины, горевшей в светце. Хлопнул по железному плечу Радко, снова присосавшегося к кружке, и осторожно притворил за собой дверь. В холопской каморке еще не ложились. Пахло пивом, хотя баклагу быстрый Анчутка успел уже, небось, убрать под скамью. Хотен покривился, однако решил не придираться. Подвинув плечом Хмыря, уселся на его лавку, пригасил фонарь. – По делу лучину жжете, разговор есть. – Прикажешь готовиться к поездке, хозяин? – поднял на него черные непроницаемые глаза персиянин. – Ты остаешься, с собою беру вот его, Хмыря. Тебе бы ехать, Анчутка, да не хочу заморозить тебя, мужа кровей полуденных, в дороге, а тут мне нужен надежный человек, защитник моего сына, усадьбы и жены. Не знаю, надолго ли еду… Обещаю, однако: если найду здесь все в сохранности, отпущу тебя наконец. – Твоя воля, хозяин, – наклонил Анчутка бритую голову. – И в том еще моя воля, чтобы Хмырь этой ночью поспал, а ты собрал меня с Хмырем в дорогу. Мы забираем весь овес… Да, из коней мне Рыжка и Яхонта, а выеду на Рыжке. Хмырю подготовь Савраску, а заводного выбери ему из остальных, по твоему разумению, какой конь покрепче. Мне полный доспех почисть. Так, из оружия, как обычно в поездку, Хмырю – войлочный нагрудник и… и засапожник. Железа, видишь, ему поменьше: запас повезет. Мяса сушеного клади в сумы, не жалея, и не смотри, что пост на носу… Хвойке прикажи завтрак на всех приготовить, воды там для умывания, как положено. Разбуди меня, как на заутреню. Я в спальне у хозяйки. – Хозяин, а не стар ли Яхонт для зимней дороги? Хотен помолчал значительно: ставил раба на его место. Потом продолжил: – Ты, Анчутка, конечно же, признал наших гостей? Так вот, забудь о них. За мной заезжал слуга боярина из Корачева, у него угнали коней из конюшни, просит меня разыскать. Я и согласился, понял? – Понятно. Главное, чтобы в дороге на ворога не напоролись. – А это уж, Анчутка, как… Что там еще? За дверью – громкое хихиканье, переходящее в визг… Хозяин и его холопы переглянулись. Хихикала-то, несомненно, горничная Хвойка, раба, приведенная с собою Любавой, супругою Хотена, неясно было только, кто же девку щекотал… – Неужто приятель мой? – удивился Хотен. – Дружинники-то уже храпели… Поистине, седина в бороду, Велес в ребро! – Девка наша там с одним перемигнулась, с белобрысым, – покраснев, заявил Хмырь. – То не боярин с нею, с Хвойкою. – Ничего, коли в подоле принесет, будет нам в Дубках помощник, – пошутил Хотен. – И вот что, Анчутка. Бабам и от себя запрети болтать, а для верности не пускай их в город. Во всяком случае, пока суздалец в Киеве хозяйничает, пусть посидят в усадьбе. А надо будет чего прикупить или к батюшке моя жена попросится, не отпускай. Запри хозяйку в доме, а сам быстро съезди с Хвойкой. Не выбирай, где дешевле, а слетай на ближний рынок и мигом назад. Теперь допивайте – и за работу. – Сделаем, хозяин, – поклонился Анчутка. И на него глядя, Хмырь. – Вот что еще, – вспомнил вдруг хозяин. – Ты, Хмырь, приятеля моего чтобы называл боярином. Пусть он начальник небольшой, десяток в бой водит, да по уму и опыту – давно боярин. И в советах у великого князя сиживал. Снова осторожно притворил дверь и с погашенным фонарем, под неясный шепот и шорох из горницы, ощупью, добрался до жениной спальни. Любава не заперлась изнутри – неужто поджидает супруга и повелителя? И не спит, хотя лучина в ставце почти уж догорела. Правый угол комнаты черен, пуст и беззвучен: стало быть, кроватка с Баженкой в повалуше у няньки. – Явился, идол, не запылился! Опять, значится, понадобилась? – Встань, поговорить надо! Вот поднялась Любава с постели, выставила ему навстречу свое ненавистное и милое, раскрашенное, как у куклы, и пустое, как у куклы, лицо. Хотен выдохнул, досчитал до пяти и, уже совершенно беззлобно, в спокойных чувствах пребывая, мазнул легкой плюхой по щеке, и без того красной под румянами. – За что, ирод! В чем я перед тобою виноватая? – взвыла. – Не за что, а для чего поучил я тебя, законная моя супружница, – пояснил Хотен, скидывая шубу и сапоги. – Чтобы без меня тут не вспомнила девичью свою вольность и девичьи свои грешки, в коих остаешься передо мною виноватая. А я в Корачев еду коней боярских искать и, пока не возвращусь, из Дубков ни ногой. Ну, давай вались на свое место, что встала столбом! Штаны хранили еще холод, забравшийся в ткань на морозе, поэтому Хотен стащил их тоже. Огляделся и, ощущая уже блудную нехватку воздуха в груди, накрыл штанами икону Богородицы Одигитрии, благословение милой женушке от тароватого ее батюшки. Через урочное время, в волне женских плотных запахов откидываясь на свою половину постели, в очередной раз убедился Хотен, что бедноватые телесные радости дарит ему законный брак. Глава 2 Зимняя дорога Выехали, как и рассчитывали, еще в темноте, и только за Белгородом, когда уже совсем рассвело и стены города-крепости растаяли в белесой дымке, убедил себя Хотен, что едва ли кто станет связывать появление Радковой малой дружины под Киевом именно с его Дубками. Вот что его заботило, а об остальном пусть болит голова у старого децкого. Впрочем, Радко успел ему объяснить, что города Дорогобуж и Пересопницу, где засели дружины сыновей Юрия Долгорукого, они объедут, а ночевать будут, когда не в поле, то в деревнях и селах, у хозяев, известных тем, что за великого князя Изяслава Мстиславовича стоят или не враждебны ему. Разъездов вражеских Радко не боится. Твердо уверен, что отобьется, а наскакивать самому в надежде взять языка великий князь ему запретил. – Потому что должен я твою голову сберечь, – пояснил. – Да и не верится мне, что сейчас, когда худо-бедно переговоры еще тянутся, станут суздальские или их союзники на нас волками бросаться. – Послушай, Радко, а почему у тебя в дружине народ все больше новый? Где Синий Зуб? Где Порей? – Синего Зуба осенью похоронили: перестреливались мы с половцами Долгорукого через речку, зазевался он – стрела и влетела прямо в рот. А Порея великий князь к себе поближе забрал. Поначалу дорога показалась нетяжелой. Мороз сковал землю, снег не падал уже неделю, поэтому подковы коней не скользили по утоптанному и хрусткому насту. Ночлега в стылом поле и волков, злых по голодному времени волков, вот чего стоило опасаться в этом зимнем походе! Но об этом как раз и не вспоминали. Говорить на морозе было трудно, сразу текло из носа, и в дыхании появлялись недужные хрипы. Хотен и Радко просто ехали рядом, молчали, иногда обмениваясь взглядом или скупым словцом. Радко, тот время от времени выставлял вперед правое ухо, которым лучше слышал. Видно, чудился ему крик совы – впереди ехал дозорный, обязанный при виде врага, и даже если стрелой его из засады ударят или вражеский аркан его с коня сдернет, дважды проухать совою. За первый дневной переход люди и кони словно бы не успели растерять тепла, запасенного в Хотеновой усадьбе. Стан разбили на лесной поляне почти сразу же, как переехали замерзший Здвижень, разожгли два костра, растопили снег в котле, сварили кашу, уже в полудреме похлебали и прокемарили до света у ярких, но греющих только лучами огней. А на рассвете, пока Хмырь под рычанье Радко вместе с отроками забрасывал снегом догорающие головни, пока скупо поили коней, пока седлали, Хотен, разминая затекшие на ночевке ноги, протопал глубже в темнеющий под снежными шапками сосновый лес и прикинул, не стоит ли умыться, хотя и снегом. В первый и в последний раз за всю поездку посетила его такая задумка: трижды прав оказался покойный отец, наставляя, что неумытому на морозе теплее. Вторую ночь провели в душной избе на окраине Мичска, покотом на земляном полу, засыпанном полуистлевшей соломой. Теперь запасенное тепло покинуло Хотена, едва отряд выехал за частокол, только ноги грел своими крутыми боками глуповатый по конской своей двухлетней молодости, но сильный и выносливый Рыжок. Впрочем, сыщик сразу позабыл о настоятельном своем желании постучать зубами, когда увидел, что Радко, оглядевшись, уводит отряд с протоптанной дороги, круто принимая вправо. Перемучившись с полчаса по целине, кони, фыркая, спускались уже на заснеженный лед реки, когда Хотен сумел догнать децкого. – Радко, что за новости? – А я, выходит, забыл тебя предупредить? – усмехнулся в заиндевевшую бороду Радко. – Мы не пойдем на Ушеск, а поднимемся по льду Тетерева до Колодяжного, а оттоль уже битой дорогой на Острог. – Через Чертов лес? – ахнул Хотен. – А хоть бы и через Ведьмины дебри, храбрый друже мой. Я предпочел бы встретиться с парочкой кикимор или с лесным дедушкой, чем с полусотней дружинников Олега Теребовльского. Он ведь ездит у стремени врага нашего Володимирки Галицкого. А лед намерз толстый. Крыть было нечем. Кони боевые, подкованные, а лед на реке покрыт достаточным слоем затвердевшего снега, чтобы не ломать им ноги. Чертов лес нависал над руслом реки вековыми соснами, проплывал мимо – порою грозен на вид, однако по-зимнему тих. Только сучья трещали, да порой вдалеке выли волки. Леших Хотен не боялся, потому что знал, что зимой они засыпают, как медведи, в своих логовах, устеленных лапником, в здоровом сосновом духу. А кикиморы – да пристало ли мужчине бояться каких-то баб, хотя и кикимор? Ближе к обеду (вот только это у людей обед, а в скором походе разве что сухарем похрустишь) явились справа, на высоком берегу Тетерева, над вершинами сосен, белые дымы, уходящие прямо в небо. – Там Городенск, – показал Радко, – одно название, что город – так, острог полуразвалившийся. И летом, и зимой до него добраться только по реке возможно: вокруг леса непроезжие и непроходимые. – Кто там сидит? – выпустил изо рта клуб пара Хотен и сам себе удивился: не все ли ему равно, кто княжит в этом медвежьем углу. – Князь Володарь Владимирович, тоже одно название, что князь. Седьмая вода на киселе Долгорукому, внучатый племянник. О нем доносили, что как засел здесь по осени, так с той поры и пьянствует. – Да уж, расплодились Рюриковичи, скоро Русь и прокормить их всех не сможет. Мой покойный отец духовный Феоктист говаривал… – А я посоветоваться с тобою хотел, – перебил его Радко. – Можно просто миновать Городенск в доспехах, а можно попробовать обойти. Есть там заросшая просека. Сами оборвемся, исцарапаемся, а не повезет – одного-двух коней потеряем. И еще полдня пути прибавится. – И какой путь ты выбрал на днях, когда за мной ехал? – Мы проскакали по реке мимо Городенска, держась противоположного берега. И ничего, Бог миловал. Одначе тогда дымы над городом не такие густые поднимались. Что посоветуешь?