– Прекрасно. Это внушает надежду. Скоро я сам съезжу посмотреть на него. – Генрих улыбнулся жене, но что-то в его взгляде насторожило ее. – Какие-нибудь неприятности? – спросила Елизавета, откладывая нож. И снова легкая тень промелькнула по лицу короля. Видимо, он сделал нечто неприятное для нее. – Бесси, меня беспокоит ваша матушка. – Что? – (Генрих всегда был обходителен с тещей, выбрал ее крестной матерью для Артура.) – Что вас беспокоит? Король сглотнул. – Я не могу забыть, как во время правления Узурпатора она поставила под угрозу мой успех. – Она содействовала вашему успеху! – мигом встала на защиту матери Елизавета. – Но она примирилась с Узурпатором и по собственной воле отдалась в его руки, а также доверила ему судьбу своих дочерей. – У нее не было выбора! – Разве? Останься она в святилище, он не мог бы строить планы женитьбы на вас. – (Так вот оно что, обида на Ричарда, пытавшегося отобрать у него невесту, все еще растравляла душу Генриха.) – Покинув убежище, она предала тех, кто по ее же страстному призыву оставил свои земли и сбежал ко мне в Бретань, понимая, что я поклянусь жениться на вас. Щеки Елизаветы запылали от гнева. – Генрих, послушайте меня, и давайте покончим с этим раз и навсегда, прошу вас! Мы не могли оставаться в святилище. Уход оттуда казался нам, как я уже объясняла, единственным возможным шагом. Если бы мать не отпустила нас, Ричард, вероятно, забрал бы всех оттуда силой, как моего брата Йорка. Наше пребывание в святилище доставляло неудобства аббату и ставило его в неловкое положение. Вестминстерское аббатство находилось в осаде. Это было ужасное время, и мы думали, что ваше дело проиграно. Генриха, похоже, это не убедило. – Но она должна была понимать, что я совершу новую попытку. Я поклялся жениться на вас и намерен был исполнить свое обещание. Она строила планы, как выдать вас замуж за Узурпатора, и, если бы этот брак состоялся, вы оказались бы потеряны для меня, а те верные люди, которые по ее призыву встали на мою сторону, не смогли бы вернуться в Англию, не подвергая свои жизни опасности. Елизавета была потрясена тем, как глубоко заходит возмущение Генриха, какой жестокий удар нанесли ему действия матери и ее собственные. Она надеялась, что они обе уже прощены, и верила в то, что Генрих понял, какие мотивы двигали ими. Очевидно, это понимание не распространялось на ее мать. Но это нелепо. Елизавета накрыла руку мужа своей ладонью: – Генрих, все в прошлом, вам это уже известно, зачем печалиться о давнишних делах теперь? Вы никогда не выказывали недовольства моей матерью. Напротив, вернули ей королевский статус и всегда относились к ней уважительно. Даже выбрали ее, а не свою мать крестной для нашего первого ребенка и раздумывали, не сделать ли свою тещу королевой шотландцев. Генрих убрал свою руку: – Я никогда ей не доверял и постоянно присматривал за ней. Теперь, когда нам угрожает самозванец Симнел, мой Совет рекомендовал мне оставить ее без средств, чтобы она больше не могла строить козни. Елизавете не верилось, что Генрих может быть таким двуличным. – Что вы сделали? – Совет издал указ, которым лишил вашу мать всей собственности. Я забрал принадлежавшее ей в свои руки, и парламент назначит для нее содержание. Елизавета обомлела: – И чтобы сделать это, вы ждали, пока я уеду! – Елизавета, успокойтесь. Это вопрос безопасности. – Вы действительно думаете, что моя мать будет замышлять наше – и своего внука – свержение ради како-го-то выскочки, имеющего глупость утверждать, будто он Уорик? Она и ради настоящего Уорика не стала бы этого делать! Это безумие. Лицо Генриха помрачнело. – Вы забываетесь, мадам. Никто иной не мог бы так хорошо инструктировать участников этого спектакля, как она. – Не могу поверить, что вы сказали это! – Елизавета ужаснулась, не в силах постичь, что ее супруг так долго лицемерил. – И каково же будет ее содержание? – Четыреста марок. – Это меньше, чем назначил ей Ричард. – Это больше, чем она заслуживает. Ее участь послужит примером остальным, что нужно хранить верность. – Генрих… – начала Елизавета, но вдруг ей все стало ясно. – Я знаю, почему вы это делаете. Вы ищете предлог, чтобы освободиться от необходимости обеспечивать ее. Король в гневе стукнул кулаком по столу: – Вы меня неправильно поняли, Елизавета! Ваша мать – деятельная и ловкая женщина, именно она организовала заговор против Узурпатора. – Нет, это сделала ваша мать. – Кто бы то ни был, ваша родительница находилась в гуще событий, и она вполне может затеять заговор и против меня тоже. – Но зачем? Генрих помолчал. – Думаю, она предчувствует, что вы будете обладать большим влиянием как королева, вроде того, каким обладала она сама в свое время, и я полагаю, она крайне недовольна мною, считает, что вы находитесь в угнетенном положении и я мешаю вашему продвижению. – Это неправда. Я довольна своей жизнью, и моя мать это знает. Она никогда не жаловалась на вас. Вы говорите неразумно, Генрих. Зачем ей строить заговор против вас, когда это приведет к низвержению ее собственной дочери и внука? Она неутомимо трудилась, чтобы наш брак состоялся. И даже если ей не по душе, что у меня так мало власти, она понимает, что ее станет еще меньше, если вас сместят с трона. Глаза Генриха были как сталь. – Но вдруг она верит, что ее сыновья живы? – Тогда у нее еще меньше причин поддерживать того, кто называет себя Уориком! Генрих упрямо поджал губы. – Я все равно ей не доверяю и не могу допустить, чтобы на этот раз она воспользовалась хоть малейшей возможностью. Простите меня, если я проявляю чрезмерную осторожность. Завтра вечером ваша мать должна отправиться в аббатство Бермондси, а ее сын Дорсет будет находиться в Тауэре, пока не минует угроза со стороны самозванца. – Аббатство Бермондси? Но как же быть с арендой Чейнигейтса? – Ее можно расторгнуть. – Генрих, прошу вас… – Елизавета была вне себя. – Моя мать не изменница. Она арендовала Чейнигейтс, потому что хотела вести тихую жизнь. Не смотрите на меня так. Но его было не переубедить, и спорить дальше не имело смысла, она все равно проиграет. – Могу я, по крайней мере, увидеться с нею? – спросила Елизавета. – Конечно. – А что будет с моими сестрами? Куда отправятся они? – Они могут остаться при вашем дворе. Бриджит будет жить с матерью. Раз она обещана Господу, Бермондси – подходящее место для нее. Не забывайте, аббатство давно находится под покровительством королевской семьи. Моя бабушка, королева Екатерина, вдова Генриха Пятого, умерла там пятьдесят лет назад. Елизавета знала ее историю: Генрих забыл упомянуть, что Екатерина де Валуа была отправлена в Бермондси с позором после того, как стало известно о ее тайном браке с Оуэном Тюдором, и умерла, вынашивая его ребенка. Есть Елизавете расхотелось. Ужин стоял перед нею нетронутым, соус застыл. – Если вы позволите, – сказала она, – я пойду повидаюсь с сестрами. – Разумеется, – холодно произнес Генрих. Однако эта холодность не шла ни в какое сравнение с той ледяной яростью, которую она ощущала по отношению к нему. Анну и Екатерину Елизавета застала в слезах, они не могли поверить в то, как изменилась в одночасье их жизнь. Одной из них было одиннадцать лет, другой – семь, и обе уже скучали по матери и сестре. – Я отведу вас к ним, – пообещала Елизавета, про себя кляня Генриха за то, как он поступил с дорогими ей людьми. На следующий день они втроем отправились в Бермондси. Огромный монастырь стоял на берегу Темзы напротив Тауэра – не слишком приятный вид для матери, учитывая, что ее сыновья, вероятно, погибли в стенах крепости. Аббатство, может, и находилось под покровительством королей, но, пока служитель, отвечавший за прием гостей, вел Елизавету и ее сестер в жилые комнаты, она заметила, что дом содержится плохо и повсюду видны следы небрежения. Осунувшееся лицо матери осветилось при виде гостей, но бедняжка сразу разрыдалась и упала в объятия Елизаветы. – Скажите, что вы пришли забрать меня отсюда! – взмолилась она. – Это ужасное место. Глаза Елизаветы защипало от слез. – Увы, миледи, если бы я могла! Я старалась убедить короля, чтобы он оставил вас в покое, но он непреклонен. Его обуревает страх за свою безопасность, так как в Ирландии появился этот самозванец. – Советники обвинили меня в том, что я его поддерживаю! – сквозь слезы проговорила мать. – Как будто я могла бы сделать хоть что-нибудь, что повредило бы вам или милому Артуру.