Глаза священника излучали доброту. – Мадам, если мы получаем благо из рук Господа, почему нам не принимать и зло? Крепитесь, дочь моя. Ваш дражайший сын принц Артур отправился к Господу. – Он умер! – в отчаянии взвыл Генрих, сгреб в охапку Елизавету и прижал ее к себе, пока она силилась осмыслить ужасную новость. – Он ушел от нас! Наш мальчик, наш мальчик умер! – восклицала несчастная мать снова и снова, уткнувшись в грудь Генриха; они прилепились друг к другу, попав в водоворот горя и неверия. Елизавета прозревала впереди только оставшиеся ей земные годы в мире без Артура. Она больше никогда его не увидит, такое просто невозможно представить! Как ей теперь жить? Генрих рыдал. – Мы должны переносить нашу скорбь вместе, – срывающимся голосом произнес он. – Да, мое сердце, – запинаясь, ответила Елизавета. Только Генрих мог понять всю тяжесть утраты. Неужели их ребенок действительно умер в расцвете юности? Ей нужно быть сильной ради них обоих. Собрать все внутренние силы и поставить интересы короля превыше своих. – Мой дорогой, – сказала Елизавета, пытаясь подавить слезы, – мы должны принять Господню волю и радоваться, что Артур попал на небеса. – Аминь, – тихо произнес священник и оставил их, неслышно притворив за собой дверь. Елизавета высвободилась из объятий Генриха. За десять минут он постарел на десять лет. Сердце ее обливалось кровью при взгляде на него. Ему предстояло пережить не только эту чудовищную утрату, но и крушение надежд на то, что в Англии начнется новая Артурианская эра. Теперь лишь одна юная жизнь стояла между ним и потерей всего, что он так старательно выстраивал. Генриху было уже сорок пять, он мог не дожить до того, чтобы подготовить Гарри к коронации, или не увидеть, как он повзрослеет. И тут Елизавета вспомнила, как она часто думала – да простит ее Бог! – что Гарри лучше подходит на роль короля, чем Артур. Но разве она хотела, чтобы корона досталась ему такой ценой?! Никогда! – Мой дорогой, молю вас, подумайте о себе и о своем здоровье, – промолвила Елизавета. – Не поддавайтесь отчаянию. Помните о благополучии королевства, которое нуждается в вас, и обо мне. Она понимала, что просит его сделать то, чего сама никогда не смогла бы. Но им необходимо двигаться дальше. Даже в момент, когда душевная рана была еще так свежа, Елизавета понимала важность этого. – У нас остался всего один сын, – стенал Генрих. – Одна драгоценная жизнь между мною и катастрофой. Гарри еще нет одиннадцати лет. Мы должны беречь его. Нельзя потерять и этого сына тоже! – Он здоров и крепок. – Но Господь забрал у нас уже троих детей. И есть люди, замышляющие захватить мой трон. Если со мной случится беда, что будет с Гарри? Помните предостережение Писания: «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок». Мы оба знаем, что может произойти с королем-ребенком. – Не забывайте, – сказала Елизавета, – что у вашей матушки после вас больше не было детей и тем не менее Господь в милости своей всегда хранил ее единственное чадо. И привел туда, где вы находитесь сейчас. – Но Он забрал моего сына, моего наследника… – Голос Генриха сорвался. Утешение пришло неожиданным образом. Елизавета думала, что дни, когда она могла выносить ребенка, остались в прошлом, и считала, что новая беременность подвергнет ее большому риску. Последняя проходила так тяжело, и Генрих с тех пор берег жену, боясь поставить ее жизнь под угрозу. Но теперь… Еще один ребенок принесет утешение им обоим. Он не заменит Артура, но с ним возродится любовь, и наследование престола будет обеспечено более надежно. Елизавета набрала в грудь воздуха: – Генрих, утешьтесь. Господь оставил вам прекрасного принца и двух принцесс. Он по-прежнему на своем месте, и мы оба еще достаточно молоды, чтобы иметь детей. Генрих сквозь слезы смотрел на нее: – Вы рискнете собой ради меня? – Я сомневаюсь, что это будет так уж рискованно. Каждая беременность протекает по-своему. Может, на этот раз все будет не так плохо. И мы найдем утешение в близости. – О cariad! – Он снова обнял ее, как тонущий человек хватается за обломок судна. – Еще один ребенок станет утешением для нас обоих, – сказала Елизавета, чувствуя, что Генриху по-прежнему нужна поддержка. – И, мой дорогой, это поможет вам отвлечься от ужасной утраты. Вы известны в христианском мире как рассудительный и мудрый правитель и теперь должны подтвердить свою репутацию тем, как справитесь с этим несчастьем. – Спасибо, Бесси, за утешение, – ответил ей Генрих. – Теперь я пойду и помолюсь за душу Артура. – А я чуть-чуть полежу, потом пойду в церковь, – сказала Елизавета. – У меня немного кружится голова. От потрясения. На самом деле ей с трудом удавалось переставлять ноги, но она все-таки сумела вернуться в свою спальню. Уснуть не получится, это Елизавета понимала, а потому села у огня и попыталась успокоить растревоженный ум. Если бы она могла вообще ни о чем не думать. И вдруг внезапно все ее существо наполнилось такой любовью к сыну, что она не могла дышать. Любовь была глубокой, чистой и настоящей, она пересиливала смерть. Елизавета любила Артура. И теперь не сомневалась в этом, хотя было уже слишком поздно. Внезапно она упала на колени и завыла, колотя себя в грудь. Прибежали ее дамы. – Пошлите за его милостью, – распорядилась Кэтрин, пока остальные пытались успокоить королеву. Но она была безутешна. Мир больше не будет таким, как прежде, когда в нем был Артур. Он ушел от нее полностью и бесповоротно, превратился в воспоминание. Жестокость осознания этого так больно резанула по сердцу, что Елизавете показалось, ей этого не перенести. Но Генрих поспешил к ней, опустился на колени рядом с нею и заключил ее в объятия. – О любовь моя, cariad, – пробормотал он. – Позвольте мне утешить вас. Вы дали мне такой мудрый совет. Я благодарил Господа за то, что у нас пятнадцать лет был сын, и прошу вас сделать то же самое. Он ниспослал нам великое благословение. Тут они оба заплакали. Они переживут эту утрату вместе, как вместе создали Артура, и будут стойко держаться, объединенные скорбью по сыну. Следующие дни прошли как в тумане. Хорошо, что Генрих установил правила для королевского траура, сама Елизавета была не в состоянии думать о таких тривиальных вещах, как этикет. Леди Маргарет, тоже потрясенная смертью любимого внука, приказала дамам одеть королеву в черное бархатное платье и сюрко[39] с длинным шлейфом и капюшоном. Для нее также изготовили накидку из черного дамаста, а принцессам купили платья из такой же ткани. Елизавета будет соблюдать траур в течение шести месяцев. Все это ничего для нее не значило. Ей было все равно, во что одеваться. Сесилия прилетела к ней, кто еще мог понять горе сестры так, как она, и они вместе проливали слезы, вспоминая своих умерших детей. – Они всегда будут с нами, в наших сердцах, – сказала Сесилия. – Примите свое горе. Я не могу отпустить свое. Не хочу. Это будет все равно что заново пережить смерть моих девочек. – Я хочу, чтобы Артур вернулся ко мне, – сквозь слезы проговорила Елизавета. – Хотя бы на пять минут, чтобы я могла сказать, как сильно любила его. При жизни я не успела этого сделать. – Не переживайте, он знает, – заверила ее Сесилия и сжала руку сестры. Елизавета находила утешение в повседневных делах, придерживаясь своего обычного распорядка. Это давало ей опору. Исполняя ежедневные обязанности, она чувствовала себя ближе к Артуру больше, чем когда-либо прежде, и удивлялась: может, он рядом с нею духовно, и это давало ей утешение. Все проявляли доброту к королеве. Послания с выражениями сочувствия потоком шли отовсюду. Люди отдавали должное принцу, в котором воплощались надежды и чаяния подданных его отца. Говорили, что его добродетели равнялись достоинствам всех прославленных правителей, если не превосходили их. Трагедия смерти Артура затронула все королевство. Его красноречиво восхваляли как радость всех бриттов, славу и надежду страны и самого знаменитого наследника короля. А теперь, говорилось в одном стихотворении, Англия обречена проливать слезы, так как ее надежда умерла. Все это давало мало утешения. Если бы только, сетовала Елизавета вместе с поэтами, судьба даровала Артуру более долгую жизнь в этом мире. Согревали сердце рассказы о том, как в последний час принц с горячей преданностью вручил свою душу Господу. Как бы ей хотелось быть там, держать его в своих объятиях и окружить любовью, когда он отправлялся в свой последний путь. Почему она не поехала к нему, когда могла? Почему позволила сыну умереть среди чужих людей? Елизавету преследовало чувство вины, и она не могла простить себя. Из писем, присланных теми, кто был с принцем, она узнала, что Артур сошел в могилу быстро и Кэтрин тоже заболела. Однако испанский врач принцессы сообщил, что она подхватила лихорадку, которая распространилась вокруг Ладлоу, но Артур страдал от какого-то более серьезного недуга. Вашим величествам следует знать, – писал он, не выбирая слов, – что принцесса остается девственницей, так как у принца не хватало силы, необходимой, чтобы познать женщину. Он был как холодный камень, его терзала чахотка в последней ее стадии, и члены его были слабы. Я никогда не видел такого истощенного человека. Да, Артур был худым. Елизавету это давно беспокоило, и Генриха тоже. Но если он находился в последней стадии чахотки и это было очевидно врачу Кэтрин, другие доктора тоже не могли не знать этого; почему никто ничего не сказал ей и Генриху? В таком случае они хотя бы могли увидеться с Артуром в последний раз и быть рядом, когда он умирал. Но какой смысл желать, чтобы все случилось по-другому. Это причиняло новые страдания, а Елизавете хватало горя. Она не винила Генриха за то, что он отправил Артура в Ладлоу. Ведь король не знал, чем болен его сын. Ей передали завещание Артура, составленное на смертном одре, очень короткое и деловое. Елизавета удивилась, что он оставил все свои личные вещи сестре Маргарет и ничего – жене. Как печально. Она сомневалась, что этим двум молодым людям удалось хоть сколько-то привязаться друг к другу. Тусклым утром через неделю после смерти Артура Елизавета проснулась от стука, раздававшегося с потолка у нее над головой, будто кто-то хотел привлечь ее внимание. Спустя несколько дней стук повторился, и на этот раз Генрих тоже его услышал. Елизавета выскочила из постели, чтобы разобраться, откуда идет звук. Определенно, кто-то ритмично стучал по полу наверху. Но она знала, что там расположена кладовая, ключ от которой есть только у нее. В этой каморке никого не могло быть. Генрих послал одного из ее слуг проверить на всякий случай, но комната оказалась пустой – никого и ничего, что могло бы объяснить этот стук. Потом часы Елизаветы стали вести себя странно. Их завели утром, но вскоре королева заметила, что стрелки остановились. Озадаченный управляющий осмотрел механизм: – Главная пружина спущена, мадам. – Но я все время была здесь. Часы никто не трогал. – Тогда, боюсь, я не могу этого объяснить, – сказал управляющий и снова завел часы. Стук больше не повторялся, но однажды вечером Елизавета услышала шаги наверху – кто-то ходил по кладовой. Утром, встав на молитвенную скамью, она почувствовала чье-то нежное прикосновение к своей руке. Самое странное, что несколько раз, когда Елизавета перед сном лежала в постели и читала, кто-то как будто дул холодным воздухом ей на лицо и руки. Что могло быть причиной этих ощущений, если рядом не было окон, из которых могло бы тянуть сквозняком? А потом Генрих, прогуливаясь как-то раз по саду, услышал голос Артура, который спросил, здоров ли он? Елизавета никак не могла найти объяснения этим происшествиям. Однажды на пустом листе бумаги, лежавшем в ее ларце с письменными принадлежностями, появилась дата рождения Артура. Она понимала: ей хочется верить, что сын пытается войти с нею в контакт, и невольно возвращалась мыслями к тому моменту после смерти Бет, когда ощутила детскую ручку в своей руке. Как еще истолковать эти странные переживания? Пришла весна – как насмешка. Елизавета несла свое невыносимое горе, будто тяжкую ношу, и не могла спать, хотя и жаждала забвения, чтобы ни о чем не думать. Она снова чувствовала себя опустошенной, вымотанной и бессильной. Одышка вернулась. Елизавета посоветовалась с доктором Льюисом, тот объяснил ее симптомы переживанием глубокого горя и прописал ей лекарство, которое почти не помогало. Генриху рекомендовали не привозить тело Артура в Лондон для погребения в Вестминстерском аббатстве. Чахотка заразна. Поэтому принца решили похоронить в Вустерском соборе. Из-за эпидемии в западных областях Англии скорбящим родителям посоветовали остаться дома, к великому разочарованию Елизаветы. Короля и королеву на похоронах представлял граф Суррей. Их оповещали о ходе событий письмами. Тело Артура было выставлено в главном холле замка Ладлоу, после чего его с траурной пышностью перенесли в прекрасную церковь Святого Лаврентия, расположенную неподалеку, где гроб с телом покойного три дня находился перед алтарем. В День святого Георгия при ужасной погоде его доставили в Вустер в сопровождении огромной процессии плакальщиков и скорбящих. Кэтрин на похоронах не присутствовала. Обычай не позволял этого вдовам, к тому же она все равно была больна. По желанию Генриха Артура предали земле рядом с главным алтарем собора под плач и стенания провожающих. В день погребения Генрих и Елизавета вместе молились о душе Артура в часовне королевы, стоя на коленях и держась за руки. Настал момент, когда они не могли продолжать, захлебнувшись слезами. – Мы построим для него обетную церковь, где станут постоянно возносить молитвы о его душе, – сквозь слезы проговорил Генрих. – Она будет прекраснее всех королевских гробниц, мы украсим ее резными розами Тюдоров, решетками Бофортов, гранатом Кэтрин, соколом и путами Йорков, чтобы весь мир знал, кто он. Елизавета ясно представила себе эту картину: – Мы будем ходить туда и навещать его, нашего прекрасного мальчика. – Больше она ничего не могла сказать, задохнувшись от рыданий. Глава 23