Элла Как бы мне хотелось вернуть те дни, когда мы с Мишей брызгались водой, те послеполуденные часы, когда мы с ним мокрыми бегали по лужайке перед его домом. Тогда жизнь была такой простой, полной оптимизма. Сейчас все надежды умерли. Похороны оборачиваются кромешным адом, но мне удается их пережить, даже несмотря на заявление моего брата Дина, что в случившемся есть и моя вина. Большую часть дней я посвящаю уборке. Это единственное занятие, которое помогает мне сосредоточиться и удерживает мой мозг от взрыва из-за тяжести вины. Мне удается свободно дышать, только когда отца нет дома; он постоянно смотрит на меня как на разрушительницу наших жизней. Впрочем, таковой я и являюсь. Все то время, что я привожу в порядок комнату матери, правда тяжким грузом давит на меня, подобное я испытывала, когда закрывали крышку ее гроба. Ее смерть - мое бремя. Которое я буду нести вечно. С каждой убранной в коробку вещью тяжесть вины усиливается, одни и те же вопросы снова и снова прокручиваются в голове. Не этого ли она хотела? Избавиться от бремени? Все бросить? Всех своих близких? О чем она думала? Удалось бы мне остановить ее будь я дома? Однажды у меня получилось. В тот день, когда она добралась до моста. Но в этот раз меня не оказалось рядом. Я совершенно уверена, Элла Мэй, что умею летать. Те последние слова, которые она тогда мне сказала, не выходили у меня из головы. Должно быть она и сейчас думала подобным образом. Но почему я не углядела? Почему же я такая плохая дочь? Почему? Почему? Почему? - Почему ты думала, что умеешь летать, мам? - Шепчу я, сжимая ее колье. - Что творилось в твоей голове? Уложив колье, я ставлю коробку на разобранную постель, открываю ящик тумбочки и достаю оттуда лекарства, которыми однажды она едва не отравилась. В ту ночь, по словам судмедэксперта, прежде чем перерезать себе запястье, она приняла несколько таблеток. Не совсем понимая, зачем я это делаю, закидываю две таблетки в рот и проглатываю их, чувствуя необыкновенную близость с ней, когда они скользят по моему горлу и оседают в моем организме. Таблетки попадают мне в кровь. С чувством легкого головокружения я бреду на кухню помыть посуду. Как-то чудно течет вода. Воздух тоже пахнет странно, витает запах жира и дыма. Таким она видела мир? - Я ухожу, - пошатываясь, заплетающимся языком произносит отец, появляясь на кухне. По локоть в жиру, я лишь киваю в ответ. - Возможно, сегодня домой не вернусь, просто, чтобы ты знала. Я через плечо смотрю на него. - Ладно. Он задерживается у задней двери, неуклюже натягивая куртку. Отец не был трезв с той ночи, когда умерла мама, и каждый вечер после похорон продолжал напиваться в баре. - Будь осторожней, - я чувствую потребность сказать ему эти слова. Он смотрит на меня, словно я его ударила. - Боже, ты так похожа на нее, - бормочет он, протягивая руку к двери. - Даже смотреть на тебя больно. - Затем выскакивает наружу, хлопая за собой дверью. Наверное, мне надо бы расплакаться, но, кажется, работа моих слезных желез повредилась в ночь, когда я ее обнаружила. Да и что сейчас не повреждено. Закончив мыть посуду, я тащусь наверх в свою комнату, и слова отца эхом раздаются у меня в голове. Ему больно даже смотреть на меня. Больно. Все причиняет боль. Я стою перед висевшим на стене зеркалом и задумываюсь о том, что может быть он прав. Я очень похожа на нее. Подавшись вперед, я прикасаюсь к своим глазам, которые в ответ прищурившись смотрят на меня. И на короткое мгновение нечто мучительное промелькает на моем лице. Правда. Обо мне. Мое отражение может видеть. То, что я натворила. В панике и тяжело дыша, срываю простынь с кровати и набрасываю ее на зеркало. Вот, что все видят, когда смотрят на меня? Что я сделала? Что спровоцировала? - Мне нужно убраться отсюда, - я спешу прочь из комнаты, мчусь по лестнице вниз, а затем выбегаю наружу. Пускаюсь бежать трусцой по дороге - бежать, бежать, бежать прочь - когда слышу голос Миши, выкрикивающий мое имя. - Что ты делаешь? - Спрашивает он сквозь раздающийся стук его ботинок по бетону. Я не останавливаюсь, продолжаю бежать до конца улицы. Когда доберусь туда, поверну направо и направлюсь к автобусной остановке. Потом куплю билет в один конец. Оставлю все здесь, включая саму себя. - Малыш, ты меня слышишь? - Печаль в его голосе пронзает мое сердце и усиливает вину. Мне хочется крикнуть ему, чтобы он меня так не называл. Я не заслуживаю, чтобы ко мне так ласково обращались, не заслуживаю его. Но он, кажется, думает иначе, отказывается меня покидать, пока я не окажусь дома взаперти. Миша понимает, что я сломлена и хочет прекратить мои терзания, но я не заслуживаю, чтобы они прекращались. Я останавливаюсь и смотрю через улицу на соседских детишек, бегающих под разбрызгивателем. Счастливые. Он должен быть счастлив. Ему незачем печалиться. - Не знаю. Он перепрыгивает забор, который с грохотом падает и спешит за мной. - Все в порядке? - Да. - Я ... - Когда он подбегает ко мне, то опускает лицо и склоняется к моему уху. - Что от меня требуется? Пожалуйста, скажи мне, что тебе нужно. Я закрываю глаза. Его близость приносит мне боль. Она напоминает мне о той ночи ночь две недели назад, когда все было прекрасно. А потом превратилось в кошмар. - Мне нужно... - Я открываю глаза и осмеливаюсь посмотреть на него. Беспокойство в его аквамариновых глазах заставляет меня мгновенно пожалеть об этом. Миша способен разглядеть меня. И прямо сейчас он должно быть видит мое уродство. Мне следует бежать обратно в дом и держаться подальше от него, но я не хочу возвращаться туда. В ее дом. В стоявшую там тишину. Оставаться там наедине с собой и со своими дурацки разоблачающим отражением. Я совершенно уверена, что умею летать, Элла Мэй. Она думала, что может. Почему она так много об этом думала? Я хочу это понять. Должен быть способ. - Мне нужно кое-куда съездить, - говорю я Мише. - На вечеринку. К мосту. Глава 11 Миша Впервые в своей жизни я не могу помочь Элле. Я стараюсь как могу, но она замыкается в себе. Может быть, поэтому я везу ее на вечеринку, хотя и так понятно, что она находится не в себе, словно пьяна или под чем-то. А учитывая какие у нее расширенные зрачки, полагаю, что последнее. Поездка проходит в мучительном молчании, она далеко не напоминает нашу обычную комфортную тишину. На протяжении большей части пути Элла, скрестив руки на груди, смотрит в окно и разглядывает горы и холмы. И вот мы проезжаем мост. - Мама думала, что умеет летать, - вдруг глухо произносит Элла, когда машина доезжает до середины моста. - Она постоянно об этом говорила. И даже считала, что сможет взлететь с этого моста. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но понятие не имею, о чем говорить. Все это время чувствую себя таким беспомощным. Чертовски ненавижу это состояние. - Тебе не нужно ничего говорить. - Она закрывает глаза и прислоняется головой к окну, уходя в себя. - Я просто порю чушь. У меня разрывается сердце. Боже, если бы только эта была единственная трудность, как бы мне хотелось облегчить ей боль. Она во всем винит себя. Так она сказала. Хотя, я уже тысячу раз уверял ее, что она ошибается, но повлиять на нее мне не удается. От безмозглых придурков, ее отца и братца, мало помощи. Оба обвиняют ее. Чертовы ублюдки. Оставшуюся часть пути мы снова проводим в молчании. Сразу же по приезду Элла выскакивает из машины и направляется за алкоголем. Вечеринка набирает обороты: музыка ревёт, в лесу пылает костер. Здесь присутствует половина чертова города. Как и всегда, воздух наполнен безумным хаосом. Я обожал эту атмосфера, но сейчас начинаю задаваться вопросом, стоило ли привозить сюда Эллу.