— В этом нет нужды: я вижу ее каждый день… Впрочем, как вам угодно. Видите ли, мистер Найтли, это будет утренний праздник, совсем скромный. Я надену широкополую шляпку и повешу себе на руку корзиночку. Может быть, вот эту, с розовой лентой. Проще некуда, как видите. И Джейн я тоже дам корзинку. Никакой пышности, никакого лоска — все мы будем как цыгане. Станем бродить по вашему саду, своими руками собирать ягоды, сидеть под деревьями, а если вы пожелаете угостить нас чем-то еще, стол надлежит накрыть под открытым небом, где-нибудь, знаете ли, в тени. Все должно быть как можно проще и естественней, ведь так вы предполагаете? — Не вполне. Я предполагаю, что проще и естественней было бы накрыть стол в столовой. На мой взгляд, простота и естественность леди и джентльменов, привыкших к прислуге и мебели, куда более уместна в стенах дома. Когда вы устанете есть клубнику в саду, в одной из комнат вас будет ждать холодное мясо. — Что ж, как пожелаете, только не нужно ничего лишнего. Кстати, вы всегда можете обратиться за советом ко мне или к моей экономке. Прошу вас, не стесняйтесь, мистер Найтли. Если хотите, чтобы я переговорила с миссис Ходжиз или что-нибудь проинспектировала… — Благодарю вас, но я вовсе этого не хочу. — И все же, если будут затруднения, у меня очень толковая экономка… — Уверяю вас: моя считает себя толковей всех на свете и не потерпит никаких помощниц. — Как жаль, что у нас нет осликов! До чего было бы мило, если бы мы все приехали на осликах: Джейн, мисс Бейтс и я. А мой caro sposo шел бы рядом. Ах, я непременно поговорю с ним о покупке осла. Это животное, по-моему, необходимо для деревенской жизни, ибо женщине, даже если она щедро одарена душевными силами, тяжело сидеть все время в четырех стенах, а очень долгие пешие прогулки… Летом, знаете ли, их затрудняет пыль, зимой — грязь. — На пути из Хайбери в Донуэлл вам ни пыль, ни грязь не помешает. Дорога чистая и при нынешней погоде совершенно сухая. Однако ежели хотите приехать на осле — пожалуйста. Вы можете одолжить его у миссис Коул. Я бы желал, чтобы все было вам по вкусу. — В этом я нисколько не сомневаюсь и отдаю вам справедливость, мой добрый друг. Под этой вашей сухостью и прямотой скрывается, уверена, нежнейшее сердце. Я всегда говорю мистеру Э., какой вы большой весельчак… Да, верьте мне, Найтли: не сомневаюсь, что все это вы придумали ради меня и знали, как вернее всего доставить мне радость. Помимо соображений о простоте и естественности, у мистера Найтли имелась и другая причина не накрывать стол в саду: он надеялся зазвать к себе не только Эмму, но и мистера Вудхауса, а тот занемог бы от одной лишь мысли, что ему или дочери придется принимать пищу под открытым небом. Нехорошо было бы под благовидным предлогом утренней прогулки и приятного отдыха в Донуэлле выманить старика из дому, с тем чтобы затем ввергнуть в уныние. Итак, мистера Вудхауса пригласили, не утаив от него никаких опасностей, и он согласился приехать, не рискуя ничем поплатиться за свое легковерие: уже два года не был он в аббатстве, и каким-нибудь погожим утром они с Эммой и Харриет в самом деле могли чудесно прогуляться. Барышни пошли бы в сад (в разгар дня душеньки едва ли могли простудиться), а он посидел бы с миссис Уэстон. Ему было бы весьма приятно снова поглядеть на старый дом, а также повстречаться с мистером и миссис Элтон и другими соседями. Нет, мистер Вудхаус решительно не видел, почему бы им с Эммой и Харриет не поехать в Донуэлл погожим утром. Мистер Найтли очень хорошо сделал, что пригласил их. Это очень любезно и разумно. Куда лучше съездить в Донуэлл утром, чем на званый обед. Мистер Вудхаус не любит званые обеды. Другие приглашенные тоже ответили мистеру Найтли охотным согласием. Его затея имела такой успех, что каждый, подобно миссис Элтон, думал, будто праздник устраивается в его честь. Эмма и Харриет ждали от пикника невиданной веселости. Мистер Уэстон обещал, ежели сумеет, зазвать Фрэнка, хотя никто его об этом не просил: напротив, такое проявление одобрения и благодарности показалось мистеру Найтли излишним, тем не менее он принужден был сказать, что будет рад видеть у себя и мистера Черчилла. Мистер Уэстон незамедлительно написал сыну, не жалея доводов, чтобы убедить его приехать. Охромевшая лошадь между тем очень скоро поправилась. Возобновились нетерпеливые разговоры о поездке на Бокс-Хилл. Наконец праздник в Донуэлле назначили на один день, а экскурсию на следующий, благо погода стояла самая располагающая. Незадолго до Иванова дня, под яркими лучами полуденного солнца, мистера Вудхауса благополучно водворили в карету, одно окно которой было открыто, и доставили в аббатство Донуэлл на праздник al fresco[19]. В одной из лучших комнат дома специально для него все утро топили камин. Теперь он с удобством расположился здесь и всем советовал последовать его примеру, вместо того чтобы жариться на солнце. Вскоре, однако, гостей пригласили или выманили в сад, и мистер Вудхаус остался наедине с миссис Уэстон, которая, по-видимому, только затем и пришла в Донуэлл, чтобы, устав в дороге, сделаться терпеливой и сочувствующей слушательницей старого джентльмена. Убедившись, что отец хорошо устроен, Эмма с радостью его покинула, поскольку давно не посещала аббатство, и теперь ей не терпелось осмотреться, освежить и дополнить воспоминания наблюдениями, лучше изучить дом и угодья, столь небезынтересные для ее семьи. По праву испытывая удовлетворение и гордость оттого, что состоит в родстве с нынешним и с будущим владельцами поместья, Эмма оглядывала величественное здание, весьма удачно расположенное. Оно стояло в низине, защищенное от ветров. За пышными садами простирались луга, омываемые ручьем, который, однако, едва ли можно было видеть из дома, потому что в старину зодчие мало заботились о пейзаже за окнами. Деревья в аллеях и шпалерные кустарники росли привольно, не опасаясь ни моды, ни хозяйской прихоти. Дом превосходил хартфилдский величиной и вообще был очень отличен от него. Широко раскинулись несимметрические крылья, флигели и пристройки, содержавшие в себе множество удобных комнат, из которых некоторые были даже красивы. Именно так и надлежало выглядеть старинному поместью. Чем дольше Эмма смотрела, тем сильнее проникалась уважением к владельцам этого гнезда — подлинным аристократам крови и духа. Хоть нрав Джона Найтли и не был безупречен, Изабелла все же сделала блестящую партию: Вудхаусы породнились с теми, за кого не приходилось краснеть. И титул родственников, и дела их, и манеры, и вотчина — все внушало гордость. Гуляя по парку, Эмма предавалась этим приятным размышлениям, пока не настала пора присоединиться к остальным. Почти все приглашенные уже прибыли, только Фрэнка Черчилла ожидали из Ричмонда с минуты на минуту. Миссис Элтон в полном прогулочном вооружении, то бишь в шляпе и с корзинкой, готова была торжественно ступить на клубничную грядку, чтобы, следуя ее примеру, остальные гости принялись срывать ягоды, угощать друг друга, пробовать и восхвалять. Ни о чем другом не дозволялось ни думать, ни говорить. — Клубника — лучший из всех плодов, что дарит нам английская земля! — Нет никого, кто бы не любил клубники! — Клубника исключительно полезна! — Какой чудесный сорт, какие отличные гряды! — Клубникой только тот и может насладиться в полной мере, кто собирает ее собственными руками. — Поутру собирать лучше всего: не страшна никакая усталость. — Мускусная самая вкусная, с простой и сравнить нельзя. Ту просто есть невозможно… — Но мускусная дает мало плодов… — А по мне, лучше всех чилийская! — У белой лесной непревзойденный аромат. — Почем нынче клубника в Лондоне? — В окрестностях Бристоля такое изобилие! Особенно в «Кленовой роще»… — Необходимо правильно выращивать, вовремя обновлять гряды… — Всякий садовник имеет свое мнение, а общего правила нет… — Они, эти садовники, — невозможные упрямцы… — Вкусная ягода, только очень уж сладкая, много не съешь. — Пожалуй, вишня вкуснее. — Смородина лучше освежает. — Как тяжело постоянно сгибаться! — Какое жаркое солнце! — Ах, я до смерти устала! — Больше не могу! — Скорее бы в тень! В таком духе разговор продолжался около получаса и был прерван лишь однажды: миссис Уэстон, никем не сопровождаемая, вышла справиться, не приехал ли пасынок: опасалась, как бы его лошадь не понесла. Когда все с достаточным удобством расположились в тени, Эмма волей-неволей услышала, о чем говорили между собою жена викария и Джейн Фэрфакс: речь шла о месте — замечательном месте гувернантки. Утром миссис Элтон узнала о нем из письма и пришла в восторг. Домашняя учительница требовалась кузине миссис Брэгг, знакомой миссис Саклинг и частой гостье «Кленовой рощи». Никому, кроме самих Саклингов и Брэггов, это блестящее семейство не уступало: то был роскошный, великолепный, изысканный дом, принадлежащий к самым что ни на есть избранным кругам, высшим слоям и так далее. Миссис Элтон не терпелось скорее принять заманчивое предложение. Торжествующая и разгоряченная, она не допускала отказа со стороны мисс Фэрфакс, хотя та, повторяя уже сказанное, говорила, что пока не готова поступить ни на какое место. Ничего не слушая, миссис Элтон настаивала на том, чтобы с первой же почтой дать согласие. На взгляд Эммы, Джейн держалась поразительно терпеливо, однако во взорах и в речах ее все же чувствовалось раздражение. Наконец, устав спорить с самозваной благодетельницей, она с несвойственной ей настойчивостью предложила собравшимся прогуляться: быть может, мистер Найтли покажет им и другую часть сада? Она бы очень хотела все осмотреть. Даже ее терпение оказалось слабее назойливости викариевой жены. Стало жарко. Общество рассеялось по саду, разбившись на пары или, самое большее, на тройки. Побродив немного, все друг за другом стеклись в благодатную тень короткой, но широкой липовой аллеи, которая тянулась за пределы сада в сторону реки, однако до нее не доходила и вообще, по сути, никуда не вела, ежели не считать вида, открывавшегося за низкой стеной с высокими колоннами. Казалось, будто ими, этими столбами, строители желали обозначить подход к дому, хотя дом всегда стоял в другом месте. При всей странности такого завершения парка, сама прогулка была весьма приятной. Склон холма, у подножия которого стояло аббатство, за пределами усадьбы становился круче, а на расстоянии полумили от нее и вовсе начинался резкий, густо поросший лесом подъем. Здесь, за лугами, приметно и вместе с тем укромно расположилась Эбби-Милл — ферма Мартинов. Река словно обнимала ее, делая живописный изгиб. То была картина, отрадная и для глаз, и для души: английская природа, отмеченная печатью английской любви к комфорту, — английский пейзаж в лучах яркого, но ласкового солнца. Дойдя до конца аллеи, Эмма и мистер Уэстон соединились с остальными. Мистер Найтли и Харриет — странный тет-а-тет — ушли дальше всех, молчаливо указывая путь другим. Эмме было приятно видеть их вместе. Прежде хозяин аббатства Донуэлл счел бы мисс Смит недостойной собеседницей и отвернулся бы от нее без лишних церемоний. Теперь же они, казалось, не без приятности проводили время в обществе друг друга. Кроме того, несколькими месяцами ранее Эмма сочла бы, что ее подруге ни к чему прогуливаться там, откуда так хорошо видна ферма Мартинов. Теперь опасность уж миновала, и Харриет могла сколько угодно наслаждаться этим видом, являвшим собой образец красоты и процветания: видеть стада овец на зеленых пастбищах, фруктовые сады в цвету и светлый столбик дыма над трубой. Подойдя к стене, Эмма обнаружила, что друзья ее поглощены не столько созерцанием ландшафта, сколько беседой: мистер Найтли рассказывал мисс Смит о способах ведения сельского хозяйства. Встретив его улыбку, Эмма словно бы услышала: «Уж это мое дело. Я имею право толковать с Харриет о таких предметах, не опасаясь подозрений в том, что хлопочу за Роберта Мартина». А Эмма и не думала подозревать свойственника в чем-то подобном. История была слишком давней, и фермер, вероятно, уже позабыл о мисс Смит. Четверо друзей несколько раз прошлись вдоль парка. В тени было свежо, и Эмма нашла, что эта часть дня самая приятная для прогулок. Вскоре все возвратились в дом, где уже подали холодные кушанья. Фрэнк Черчилл так до сих пор и не приехал. Миссис Уэстон по-прежнему ждала, а пасынок все не появлялся. Отец не желал выдавать своих опасений, но, как ни весел был, ему не удавалось вполне успокоить жену, которая твердила, что Фрэнку не следовало бы ездить на той вороной лошади. Ах, ведь он совершенно определенно обещал приехать! Тетушке стало намного лучше, и его не могли не отпустить… Все напомнили миссис Уэстон о том, сколь переменчиво бывает состояние здоровья миссис Черчилл, от которого Фрэнк так сильно зависим. Вероятно, ей стало хуже, потому-то молодого человека и постигло разочарование. В конце концов миссис Уэстон приняла этот довод (или только сказала, будто принимает). В продолжение всего разговора Эмма поглядывала на Харриет: та держалась превосходно, никак не выказывая своих чувств. Подкрепив силы, общество опять вышло на воздух — для того ли, чтобы увидеть еще не виденное (старые пруды, а быть может, и клеверный луг, который поутру собирались косить), или же только затем, чтобы ощутить зной и снова вернуться в прохладу. Мистер Вудхаус сделал небольшой кружок по наиболее возвышенной части парка, где даже он не чувствовал дуновения с реки, и более выходить из дома не собирался. Эмма осталась сидеть подле него, позволив мистеру Уэстону повести жену на прогулку, столь нужную ей в ее теперешнем состоянии. Хозяин аббатства сделал все возможное для того, чтобы его старый друг мистер Вудхаус не скучал. Из шкафчиков и секретеров были извлечены альбомы гравюр, коллекции медалей, камей, кораллов, ракушек и прочих любопытных вещиц. Сперва миссис Уэстон показывала их старику, а теперь он собрался показывать Эмме. Предупредительность мистера Найтли оказалась ненапрасной: пожилой джентльмен превосходно скоротал время. Все, что он видел, казалось ему в равной степени занимательным, чем, однако, и ограничивалось его сходство с ребенком, ибо, перелистывая страницы и перебирая содержимое ящичков, он выказывал отнюдь не детскую медлительность и скрупулезность. Прежде чем папенька начал развлекать ее таким образом, Эмма выглянула ненадолго в переднюю, чтобы без помех оглядеть вход в дом и понять его строение. В эту секунду из сада показалась мисс Фэрфакс, озираясь так, точно от кого-то скрывалась. Неожиданно столкнувшись с мисс Вудхаус, она вздрогнула, хотя именно та и была ей нужна. — Не будете ли вы добры, — попросила Джейн, — когда заметят мое отсутствие, сказать, что я отправилась домой? Я и правда сейчас ухожу. Тетушка позабыла, который теперь час и как давно нас нет дома, между тем, я уверена, бабушка скоро начнет волноваться. Так что я пойду сейчас же. Чтобы никого не тревожить и не огорчать, я не сказала, что ухожу. Сейчас кто к прудам пошел, кто в липовую аллею, а когда все соберутся, меня, наверное, спохватятся. Тогда не могли бы вы сказать, что я ушла? — Непременно скажу, если желаете, но неужели вы пойдете в Хайбери одна? — Почему нет? Хожу я быстро. Не пройдет и получаса, как буду уже дома. — И все же это слишком далеко, чтобы вы шли совсем одна. Позвольте слуге моего отца вас проводить. Или я велю подать карету. Она будет готова через пять минут. — Благодарю вас, благодарю, но, право, не нужно. Я бы хотела пройтись. Мне ли бояться ходить без провожатых, если скоро я сама стану сопровождать других! — возразила мисс Фэрфакс в большом волнении, и Эмма с чувством ей ответила: — Однако это не повод подвергать себя опасности! От одной только жары вам может сделаться дурно. Нет, в карете все же было бы лучше. Ведь вы и так уже утомлены. — Я действительно утомлена, но усталость моя не того рода… Быстрая ходьба меня только освежит. Мисс Вудхаус, мы все порой испытываем истощение духа. Признаюсь, мои душевные силы на исходе. Вы окажете мне самую добрую услугу, ежели просто позволите уйти, а другим скажете о моем уходе, если будет нужно. Эмма не стала больше спорить, тотчас все поняв. Проникнувшись чувствами мисс Фэрфакс, она тотчас проводила ее из дома и с пылким дружеским участием посмотрела ей вслед. Взгляд Джейн был исполнен признательности, когда она воскликнула: — О, мисс Вудхаус! Иногда это такая отрада — ненадолго оказаться одной! Эти прощальные слова словно бы вырвались из переполненного сердца Джейн Фэрфакс, которой слишком многое приходилось терпеть — даже и от тех, кто ее любил. «Иметь такой дом, такую тетку! — думала Эмма, возвращаясь к своему папеньке. — Мне жаль тебя. И чем более ты выказываешь истинные свои чувства, тем больше нравишься мне». После ухода Джейн не прошло и четверти часа: мистер Вудхаус едва успел показать дочери виды венецианской площади Святого Марка, — когда вошел Фрэнк Черчилл. Эмма о нем не вспоминала, но теперь, увидев, обрадовалась. Наконец-то миссис Уэстон могла вздохнуть с облегчением. Вороная кобыла оказалась ни в чем не повинной. Правы были те, кто говорил, что мистера Черчилла задержало нездоровье тетушки: с ней случился нервический припадок, продлившийся несколько часов. До последнего Фрэнк не желал расставаться с мыслью о поездке, хотя знал, какая жаркая нынче погода, как ему придется торопиться и как поздно, при всей возможной поспешности, он приедет. Зной в самом деле был нестерпимый, и Фрэнк ужасно измучился, почти пожалев, что не остался дома. Он умел сносить любой холод, но жара… жара его едва не убила. Имея весьма печальный вид, уселся он подальше от камина, где догорал разожженный для мистера Вудхауса огонь. — Вы остынете, ежели немного посидите спокойно, — заметила Эмма. — Как только я остыну, нужно будет отправляться в обратный путь. Меня не хотели отпускать, но здесь так настаивали на моем приезде! Между тем все вы, полагаю, сами скоро разъедетесь. Кое-кто уже встретился мне дорогой. Безумие, чистое безумие — в такую погоду устраивать праздник под открытым небом! Приглядевшись повнимательнее, Эмма скоро поняла, что Фрэнк Черчилл не в духе — именно так вернее всего было бы назвать его состояние. Некоторые люди брюзжат не переставая, когда им жарко, — возможно, он из их числа. Зная, что в таких случаях нередко помогают еда и питье, Эмма, движимая состраданием, предложила ему подкрепиться и указала дверь в столовую, где ждали разнообразные закуски. Нет-нет, есть он не будет: не голоден. От еды его, пожалуй, еще сильнее бросит в жар. Через две минуты, однако, Фрэнк все-таки смилостивился сам над собой и ушел, бормоча что-то насчет елового пива. Эмма опять обратила свое внимание на папеньку, подумав: «Я более не люблю Фрэнка Черчилла, и это очень хорошо. Мне нелегко было бы терпеть мужчину, который приходит в этакое расстройство от утренней жары. Ну а для милого легкого нрава Харриет это пустяки». Фрэнк Черчилл отсутствовал достаточно долго, чтобы основательно перекусить. Возвратился он освеженным, приободренным, со всегдашними своими хорошими манерами — словом, вполне похожим на себя самого. Придвинув стул к Эмме и ее папеньке, он стал интересоваться их занятием и выразил (на сей раз умеренно) сожаление относительно того, что приехал так поздно. Настроение его духа все еще оставляло желать лучшего, однако он сделал над собой усилие и вскоре смог вполне сносно болтать всякий вздор. — Когда тетушка моя поправится, — сообщил Фрэнк, разглядывая швейцарские виды, — поеду за границу. Не успокоюсь до тех пор, покуда не повидаю этих мест своими глазами. Как возвращусь, покажу вам рисунки или дам прочесть путевые записи, а может, даже поэму. Словом, я найду способ себя выразить. — В это я охотно верю, однако едва ли вам доведется рисовать швейцарские виды, коль скоро и в пределах Англии дядя и тетушка не желают вас от себя отпускать. — Я постараюсь уговорить их тоже поехать. Теплый климат может быть ей полезен. Да наполовину я уже уверен, что все мы отправимся в путешествие — с сегодняшнего утра убежден в этом. Мне нужно за границу: устал от праздности и хочу перемен. Да, мисс Вудхаус, это правда: вы так проницательно глядите на меня… Но, что бы вы ни думали, Англия мне порядком приелась. Я бы завтра же ее покинул, если бы мог. — Вам приелись роскошь и потакание всем вашим прихотям. Быть может, если вы найдете для себя какое-нибудь занятие, то и уезжать не будет нужды? — Вы сказали: роскошь и потакание прихотям? Вы ошибаетесь. Я отнюдь не считаю себя богатым, и никто мне не потакает, скорее напротив: терплю неудачи во всем, что бы ни затеял, и фортуна меня вовсе не балует. — И все же вы уже не так несчастны, как сразу по прибытии. Ступайте, съешьте что-нибудь еще — глядишь, совсем повеселеете. Еще кусочек холодного мяса, еще бокальчик мадерцы с водой — и сделаетесь бодры, как мы все.