– Я бы на твоем месте не стал развращать местную молодежь сверх необходимого, – посоветовал он, глотнув газировки. – Помни, офицер Минти приглядывает за тобой. – Хочешь сказать, за тобой, – фыркнула Шарлин. – При чем тут я? Майлз посмотрел на брата, затем перевел взгляд на женщину, в которую был влюблен более или менее страстно последние двадцать пять лет. Обмен репликами между ними, легкий, непринужденный, создавал ощущение, будто Майлз что-то упускает. Точно так же он нередко чувствовал себя на Мартас-Винъярде в компании Питера и Дон – как и у многих супружеских пар, их общение друг с другом развивалось в сторону вербальной стенографии, системы знаков, не требующих пояснений. Еще одна причина, подумал Майлз, по каковой его брак распался. Им с Жанин всегда было трудно понять друг друга, даже когда они изъяснялись сложносочиненными предложениями. Жанин утверждала, что если бы не перепих, случившийся с ними раз десять за их долгую семейную жизнь, им бы не пришлось заморачиваться разводом. Они бы просто аннулировали брак с благословения церкви, позволяющей супругам разбежаться, если в течение двадцати лет они не достигли сколько-нибудь значимой близости, сексуальной или хотя бы вербальной. – Зачем Джимми Минти, – спросил Майлз у брата, – приглядывать за кем-то из вас? – А ты не в курсе? – ухмыльнулся Дэвид. – Тогда знакомься: Шарлин, мой агент по продаже. – Не пойму, – сказал Майлз, – с чего вдруг Джимми Минти так решил? Если Дэвид говорил правду, это не смешно. – Ты еще не все знаешь, – продолжил Дэвид. – Джимми считает меня главным производителем. Я тот, кто подмял под себя весь чертов рынок травки в Центральном Мэне. Вчера я застукал его шастающим по лесу за моим домом, он искал делянку. Это было уже совсем не смешно, хотя Дэвид искренне забавлялся. – И что ты сделал? – Порекомендовал ему надевать оранжевый жилет, сейчас сезон охоты на лося. – Майлз прав. Зря ты подкалываешь его. – Увещевание Шарлин звучало так, словно, вопреки здравому смыслу, она хорошо понимает мотивы Дэвида. – Он коп. А у этих ребят чувство юмора отсутствует. – Вообще-то, – пожал плечами Дэвид, – мы с ним отлично поладили. Я пригласил его на чашечку кофе, чтобы он поведал мне о своих подозрениях. Выяснилось, что он душевно относится к нам, Роби, ведь наши семьи столько лет жили бок о бок в одном районе и все такое. И ведь надо же, его сынок неровно дышит к дочке Майлза. Дэвид настолько похоже подражал вкрадчивым интонациям Джимми Минти и его холуйским ужимкам, что Майлз почувствовал, как в нем закипает гнев. Очевидно, полицейский не внял предостережению Майлза, когда тот велел ему держаться подальше от его семьи. И даже хуже: судя по тому, что рассказывал Дэвид, Минти воспринял предостережение как вызов. – Блин, да последнее, что ему нужно в этой жизни, – неприятности, – говорил Дэвид. – Вот почему он оказался в моем лесу. Просто хотел отвести от меня беду. Вы же его знаете, он как считает: его долг сперва быть хорошим соседом, а уж потом полицейским. – И что ты ему на это ответил? – хохотала Шарлин. – Кажется, я сказал ему, – хмыкнул Дэвид, – что он козел. И сперва, и потом, и между. Вроде бы он расстроился. – Это не смешно, – со всей серьезностью отреагировал Майлз. – Ну, значит, сегодня вечером ты не видел его машину, припаркованную через дорогу от ресторана? – Дэвид в упор смотрел на брата. Майлз не видел полицейских автомобилей поблизости от ресторана, да вряд ли заметил бы при такой занятости. – Патрульную? – Нет, его машину, – пояснила Шарлин. – Красный “камаро”. (Майлз уставился на нее.) Прости, Майлз, ничего не могу с собой поделать, я всегда замечаю парней в мощных автомобилях. Майлз посмотрел на брата: – Ты выращиваешь марихуану? – Тебя это не касается, Майлз. – Нет, Дэвид, очень даже касается. – Майлз чувствовал мощный прилив раздражения, копившегося годами. Сколько раз стоило ему подумать, что брат наконец взялся за ум, как неискоренимая безответственность Дэвида опять лезла из всех щелей. – А вдруг Минти решил, что ты торгуешь травкой прямо в ресторане и поэтому у нас прибавилось клиентов? Он же недоумок. – Мы действительно кое-чем торгуем в ресторане. – Улыбку смело с лица Дэвида, он вдруг рассвирепел, будто в свою очередь припомнил кое-какие неисправимые изъяны в характере Майлза. – Наш товар называется флаутас. И знаешь что? Я на кухне разговорился с Одри, и она сказала, что в “Фонарщике” сегодня пустовато. И в “Кухмистерской” на Девяносто второй тоже. Единственный ресторан в графстве Декстер, где было полно народу сегодня вечером, – “Имперский гриль”. Вместо того чтобы переживать из-за Джимми Минти, который трется у ресторана и на моем участке, ты бы лучше о деле подумал. Даже в такой безлюдный вечер выручка здесь побольше нашей, потому что у них есть лицензия на алкоголь. Сегодня мы молодцы, но выше, Майлз, нам не подняться, а расширяться некуда, помещение не позволяет. Единственный выход для нас – превратиться в настоящий ресторан и зарабатывать настоящие деньги, торгуя выпивкой. И не говори мне о миссис Уайтинг, – добавил Дэвид, предугадав ход мысли Майлза, – я о ней слышать больше не хочу. – Ну, “Гриль”-то все же ее… Дэвид, сдернув свою куртку с перегородки, уже вылезал из-за стола: – Раза два-три в год она вызывает тебя к себе, чтобы убедиться, что ты не сдвинулся с места, которое она тебе отвела. “Мамочка, а можно я?..” – спрашиваешь ты, и тебе отвечают “нет, нельзя”, и ты поджимаешь хвост, пятишься к двери, и на этом все заканчивается. Ты слишком долго проучился в католической школе, Майлз, там тебя оболванили. Научили быть послушным. Тебе скажут “нельзя”, и ты просто принимаешь это на веру. – Дэвид… – попыталась вмешаться Шарлин, но его было не унять. – Ты будто не замечаешь, что каждый раз ты возвращаешься от этой тетки весь в царапинах. – В подтверждение своих слов Дэвид схватил Майлза за запястье и поднес его руку к свету. Царапина, оставленная Тимми, покрылась коркой и выглядела еще уродливее, чем раньше. Она походила на канаву, засыпанную песком. – Ты хоть раз задумывался, что за этим стоит? – Ее кошка-психопатка, что еще, – огрызнулся Майлз. – Нет, все не так просто. Она играет тобой. Ты для нее как мотылек, которого она насадила на булавку. Иногда она дает тебе потрепыхаться чуток, а потом пришпиливает обратно. И не надо рассказывать мне, что не ты один ходишь исцарапанный, – предупредил Дэвид следующий ход Майлза. – Знаю, полгорода в царапинах. И я знаю, что она владеет всем, чем только можно владеть в Эмпайр Фоллз. Но пойми наконец, тобой она владеет, только потому что ты ей это позволяешь. С булавки можно и соскользнуть. – Дэвид, – предприняла вторую попытку Шарлин. – Нет, у меня просто сердце кровью обливается, когда я смотрю на все это. Каждый год ты уезжаешь на две недели на тот остров в гости к своей мечте. Задумайся, Майлз. Островок в океане, иной мир за много миль отсюда, на желанном безопасном расстоянии. То, о чем ты можешь мечтать сколько угодно, но не добиваться желаемого, да никто от тебя этого и не ждет. И знаешь, это еще не самое печальное. Самое печальное то, что ты не любишь Мартас-Винъярд. Любила его мама. Это она отправилась туда и влюбилась в остров, не ты, Майлз. Тебя, маленького мальчика, просто потащили за собой и покатали на желтеньком спортивном автомобильчике. Ты так и остался тем маленьким мальчиком. – Дэвид, прошу тебя, – взмолилась Шарлин. – Отвяжись, Шарлин! – рявкнул Дэвид. – Ему давно надо было это услышать. – Он повернулся к Майлзу: – Да, хороший у нас вечерок выдался в “Гриле”. Даже потрясающий. Беда в том, что ты настолько слеп, что не видишь, к чему это может привести, поэтому я объясню. Тебе выпал шанс порулить. Так рули, Майлз. Хватайся за чертов руль. Если разобьешься, – он поднял ущербную руку, – и что? Сделай это. Если не ради себя, то ради Тик. Она потихоньку впитывает твою пассивность и пораженчество. К тридцати годам она начнет каждый год копить на двухнедельный отпуск на Мартас-Винъярд, поскольку будет думать, что это было твое любимое место. – Дэвид, – тихо сказала Шарлин, – посмотри на своего брата. Замолчи на секунду и посмотри на него. Впрочем, к этому моменту все в зале смотрели на них. Даже пышноволосая пианистка прекратила играть. Дэвид, сам того не замечая, говорил все громче и громче, пока не привлек внимание всех присутствующих к их столику. – Охренеть, – буркнул он, осознав это обстоятельство. Затем порылся в кармане и бросил деньги на стол. – Я еду домой. Мне жаль, что я испортил праздник. – Зачем тебе уезжать, Дэвид. Останься. – Майлз с трудом узнавал собственный голос. – Как раз есть зачем, – ответил Дэвид. – Кто же, кроме меня, позаботится о моей плантации марихуаны. Майлз промолчал, а Шарлин лишь покачала головой, и тогда Дэвид наклонился к брату, оказавшись с ним лицом к лицу: – Я пошутил, Майлз. У меня один куст в подвале под инфракрасной лампой. Не веришь, приезжай с проверкой в любое время. Никто не станет мудохаться из-за одного растения. Даже Джимми Минти. * * * – Знаешь, – сказала Шарлин, вернувшись за столик, – если бы вы с братом почаще разговаривали друг с другом, не было бы этих разборок. А то вы копите свое говно месяцами, а потом вас как прорвет, и мало никому не покажется. – Не меня прорвало, – напомнил Майлз. – Его. – Верно, – согласилась Шарлин. – Но сегодня он выдал больше слов, чем произносит за год, и уже сейчас хотел бы половину взять назад. – Думаешь? – Да, Майлз, думаю. Может, так оно и было. Шарлин проводила Дэвида до его пикапа; ее не было минут пятнадцать, и Майлз бы решил, что она тоже уехала домой, если бы не подглядывал в просветы между ламелями на жалюзи: оба стояли на парковке, и Шарлин сердито выговаривала Дэвиду. В ее отсутствие Хорас Веймаут, до которого, надо полагать, донеслись речи Дэвида, прислал на их столик мартини с водкой, и Майлз осушил бокал в три глотка. После чего заказал еще два, отправив один Хорасу, и тот поднял свой бокал с мрачным видом, подтвердив этим жестом, что ситуация требует экстраординарных мер. Майлз приканчивал второй мартини, когда снова появилась Шарлин. Ни два бокала из-под мартини, ни перемена в его состоянии не укрылись от ее острого глаза. – Твой брат любит тебя, – втолковывала она Майлзу. – Он не хотел тебя обидеть. Он лишь беспокоится о тебе, как и ты беспокоишься о нем. Вы бесите друг друга, в этом и проблема. – Неудивительно. Иногда я сам от себя в бешенстве, – сказал Майлз и немедленно устыдился своей страдальческой интонации. – Вот и Дэвид говорит, что лучше бы ты бесился по иным поводам. – Из-за миссис Уайтинг, например. – Хотя бы. Но он считает, что ты вообще слишком обходителен с людьми. И вечно прогибаешься. – По-твоему, он прав? – О черт, Майлз, не знаю. Но знаю, что ты самый рассудительный человек из всех, кого я встречала в своей жизни. Ты добрый, терпеливый, великодушный и незлопамятный, и ты, похоже, не понимаешь, что такие качества в мужчине могут дико раздражать, что бы там ни писали в женских журналах. – Я их не очень-то читаю, Шарлин. – Конечно, нет, солнце. – Она взяла его за руку. – Просто… понимаешь… это как Дэвид говорит о вашей семье. Майлз никогда не слыхал, чтобы Дэвид высказывался насчет их семьи. Если он и пришел к каким-то выводам касательно семейства Роби, с братом своими соображениями он не делился. – У Дэвида есть такая теория: если взять понемногу от каждого из вас – мамы, папы, него и тебя, – мог бы получиться один цельный человек. Твой отец заботится всегда и только о себе самом, мама постоянно заботилась о других и никогда о себе. Дэвид думает только о настоящем, а ты – только о прошлом и будущем. – Первый раз такое слышу, – честно признался Майлз. – Когда он тебе это сказал? Шарлин проигнорировала вопрос: – Он считает, что если вы бы переняли кое-что друг у друга, то всем жилось бы лучше. К примеру, в тебе нет ничего от отца, совсем ничего. Разве это хорошо? Майлз постарался отнестись к этому серьезно.