Еще как. Страх развеялся, и внезапно за рулем “линкольна” Майлз почувствовал себя легко и свободно – ощущение, коренным образом отличавшееся от того случая, когда он утратил контроль над учебной машиной и влетел в чужой гараж. – Заводишь мотор и управляешь движением, – чеканила миссис Уайтинг. – Тебе придется то жать на газ, то давить на тормоза изо всех сил. Не часто, но иногда. Теперь ты знаком с машиной и знаешь, что между этими крайними пределами тебе нечего бояться, правильно? Они все еще стояли уткнувшись бампером в траву, на покатом участке школьной собственности, не предназначенном для транспортных средств. – А теперь как? – спросил Майлз. – А теперь выпутывайся из ситуации, в которую ты угодил. Положись на свой здравый смысл. Майлз кивнул, сделал глубокий вдох, снял ногу с тормоза и двинул по гаревой дорожке. Взбираться на обратном ходу на холм, поросший травой, было бы рискованно, и он просто вырулил на овальный трек; к его счастью, легкоатлеты тренировались сегодня где-то в другом месте. Он почти одолел четверть мили беговой дорожки, отыскал глазами следы от шин на влажной траве там, где он спускался несколькими минутами ранее, когда до него донесся крик: “Эй! Эй! Стой, черт тебя дери!” В зеркале заднего вида Майлз узрел апоплексического мистера Брауна, преследовавшего “линкольн” на своих двоих. Неизвестно, бежал ли он за ними всю дистанцию целиком или же заметил их лишь на финальном повороте. Как бы то ни было, тренер по бейсболу нагнал машину свекольнобагровым и задыхающимся, а затем лег на капот, блокируя путь к бегству. – Роби! – прохрипел он, увидев, кто сидит за рулем. – Я должен был догадаться. (Майлз из вежливости опустил стекло, чтобы мистеру Брауну было сподручнее на него орать.) Черт побери! Ты о чем думал? Ты хоть представляешь себе, сколько стоил этот трек? Миссис Уайтинг выпрямилась на сиденье, и тут мистер Браун слегка оторопел. – Я представляю, – сказала миссис Уайтинг. – Я его оплатила. А теперь прочь с дороги. – Ох, миссис Уайтинг, я вас не заметил, – сменил тон мистер Браун. – Я понятия не имел… – Слышали, что я сказала? Тренер проворно отпрыгнул, и Майлз медленно, по следам от шин, взбирался на холм, пока “линкольн” рывком не выехал на черный асфальт, а бывший инструктор по вождению не исчез из зеркала заднего вида. Синди Уайтинг, впавшая в коматозное безмолвие с того момента, как села в машину, вдруг ожила и робко, почти испуганно улыбнулась Майлзу, поймав его взгляд в зеркале. В прямоугольном зеркальце Майлз увидел только часть ее лица, от рта до глаз, и на секунду ему почудилось, что он видит кого-то другого, вроде бы даже знакомого, но не может вспомнить, кого именно. – Завел и правь, – подытожила миссис Уайтинг; улыбка играла на ее губах. Часть Третья Глава 15 Майлз собирался закрыть ресторан к одиннадцати. Игра начиналась в половине второго, и он хотел забрать Синди Уайтинг сразу после полудня – в надежде уберечься от лишних неловкостей и неудобств. Человек более лицемерный убеждал бы себя в том, что он старается ради эмоционального комфорта Синди Уайтинг, но Майлз не обманывался на свой счет. Он рассчитывал добраться до “Имперского поля”, прежде чем там соберется толпа, и им удастся занять места в нижних рядах на “домашней” трибуне. Подъем к верхним рядам с Синди на ходунках продлится вечность и попутно предоставит всем и каждому в Эмпайр Фоллз возможность обсудить появление Майлза Роби в компании с искалеченной бедняжкой Уайтинг, которая некогда пыталась покончить с собой из-за этого парня. А также прикинуть, не вознамерился ли Роби жениться на ее деньгах, как только его развод будет официально оформлен. И в понедельник утром в ресторане до его ушей долетит немало шуточек на эту тему. Ночь он провел почти без сна, воображая, как они судорожно поднимаются и спускаются по трибуне, а если и отвлекался от этого видения, то лишь затем, чтобы поразмыслить о словах Шарлин, сказанных в “Фонарщике” после отъезда его брата, – мол, она бы занялась с ним любовью, но боится его разочаровать. Он должен был – осенило Майлза в три утра – предложить ей рискнуть. Но, в конце концов, эту тему затронула она. И она не прогнозировала, дескать, а вдруг он разочаруется, но говорила наверняка, невзирая на его уверенность в обратном. Выходит, она не оставила ему выбора и даже не объяснила по-дружески, чем вызваны ее опасения. Верным ли было ее решение? В поисках ответа на этот вопрос – и передышки от долгого восхождения по ступенькам в паре с Синди Уайтинг – он попробовал представить, как Шарлин в своем побитом “хендае” едет за ним в “Гриль”, проскальзывает через черный ход и поднимается по узкой лестнице. Эту часть с предвкушением интимных наслаждений он вообразил легко. Как и поцелуй в темноте и тепло, исходящее от тела Шарлин, когда он обнимет ее. Они работали бок о бок многие годы, и он знал, как она пахнет и даже каково ее тело на ощупь, и ему хватило ума не загромождать свою фантазию диалогами. Пусть Шарлин и любит поговорить, но легче вообразить тишину, чем то, как она произносит слова, которые он жаждет от нее услышать. Однако далее в фантазии произошел фатальный сбой. Когда дело дошло до раздевания, он обнаружил, что перед ним стоит вовсе не Шарлин. Перед ним была Синди Уайтинг, и не нынешняя постаревшая Синди, но молодая женщина, пылко тянувшаяся к нему, несмотря на его уже солидный возраст. “Милый Майлз, – шептала она, словно давая понять, что ни возраст, ни лишний жирок его не портят. – Милый, милый Майлз”. Так что он снова еще один томительный час взбирался и спускался по трибуне; осечка в работе воображения угнетала его сильнее, чем бесконечный подъем. По крайней мере, на трибуне они оба одеты. К четырем он все-таки заснул, будильник прозвонил в пять пятнадцать. Осоловелый, не выспавшийся, он долго стоял под душем, тщетно пытаясь смыть с себя минувшую ночь, и еще до открытия ресторана он уже всюду опаздывал. Вдобавок его упования на то, что с утра в день матча в “Гриле” будет тихо, не сбылись: на завтрак собралась целая толпа, никуда не спешившая, разговорчивая, исполненная предчувствий и задора. К одиннадцати Майлзу удалось выпроводить последних посетителей, но ему не хотелось оставлять Дэвиду, Шарлин и всей вечерней смене неприбранный ресторан, когда “Имперский гриль” вновь откроется в шесть, работы у них будет невпроворот. Уборку он закончил в начале первого, к двенадцати тридцати смыл с себя запах колбасного жира, в час заехал за Синди, в час пятнадцать нашел место для парковки в переулке у “Имперского поля”, и только в час двадцать пять они начали подниматься по холодным металлическим ступеням гостевой трибуны. Ходунки Синди оставила дома, решив, что ей достаточно надежного костыля с одного бока, а с другого – надежного Майлза Роби. И к тому времени, когда Майлз, свирепо глянув на женщину в верхнем ряду, вынудил ее подвинуться, чтобы они с Синди сели у прохода, команда Эмпайр Фоллз уже проигрывала 7:0; первые 6 очков Фэрхейвен заработал на розыгрыше. Майлз в поту и изнеможении опустился на скамью. – Ой, Майлз, смотри! – воскликнула Синди. С верхнего ряда им была видна река по всей своей протяженности. В первую неделю октября воздух был свежим, бодрящим, листва достигла максимума живописности, а в реке Нокс, сверкая, отражалось голубое небо. Эмпайр Фоллз выглядел улучшенной версией самого себя, и это чудо свершилось за одну ночь. Синди взяла Майлза под руку, прижимаясь теплой грудью к его локтю, и после стольких месяцев воздержания Майлз ощутил некое возбуждение, которое он старательно игнорировал. – Знаешь, чего мне сейчас не хватает? – спросила Синди, и Майлз приуныл. Попкорна? Шоколадного батончика? Господи, неужели ему не дадут посидеть спокойно? – Солидности. Я чувствую себя прямо-таки школьницей! Майлз понимал, о чем она. Он бы тоже сейчас предпочел школьницу рядом, если это автоматически означало, что и он превратится в школьника. – Разве что спутник твой староват, не повезло. К сожалению, юмором Синди Уайтинг никогда нельзя было укоротить. Вцепившись обеими руками в предплечье Майлза, она сказала с той же интонацией, что и минувшей ночью в его сне: – Милый Майлз… Ни с одной другой душой в целом свете я не захотела бы оказаться рядом. – Используя его бицепсы как опору, она подтянулась на руках и поцеловала его в щеку и длила этот слюнявый поцелуй, пока не раздался стук – костыль, провалившись в щель между рядами, с грохотом полетел вниз. – Ой, какой кошмар, – весело сказала Синди. – Видишь, до чего доводит страсть. – Вот, – Майлз показал ей укус, оставленный Тимми получасом ранее, – до чего доводит страсть. Две вмятинки, маленькие белые точки, были хорошо видны. Рана походила на укус змеи, чем она и показалась Майлзу в первый момент. В считаные минуты рука распухла до размеров боксерской перчатки; правда, теперь опухоль уже немного спала. – Бедный Майлз. – Спутница легонько погладила рану. – Больно? – Нет, – Майлз выдернул руку и энергично потер ее о вельветовые брюки, – но чешется зверски. И вдруг сообразил, что это ему напоминает. Ядовитый плющ, о который он обжегся много лет назад на Винъярде. Как и тогда, зуд возобновлялся с новой силой, стоило прекратить чесаться. – Перестань, дурачок, так она еще больше раздуется. – Наплевать, – ответил Майлз, скребя кожу ногтями. Откровенно говоря, ему было не наплевать. Он отчаянно надеялся, что к вечеру опухоль спадет и ему не придется объяснять брату, что у миссис Уайтинг его опять порвали. Невероятно, но животному снова удалось напасть на него внезапно. Майлз был настороже и расслабился только перед самым выходом. Синди попросила достать ей шарф из шкафа в прихожей. Дверца шкафа была распахнута, Майлз заглянул внутрь, увидел шарф, висевший на крючке поверх полок, но стремительный бросок кошки заметил слишком поздно. – Я же говорила, – прокомментировала Синди, когда он перестал чесаться. – Только хуже стало. – Но легче, – соврал Майлз, думая, что скальпель был бы сейчас в самый раз. – Если мне понадобится прививка от бешенства, счет я пришлю твоей матери. В очередном посещении асьенды Майлз видел лишь один плюс. Поскольку миссис Уайтинг отсутствовала – уехала в Бостон, по словам ее дочери, – Дэвид не набросится на него за то, что он опять не поднял вопрос об алкогольной лицензии. – Ни за что не догадаешься, где я на днях обнаружила таблеточку, – сказала Синди, имея в виду Тимми. – Она пропала днем раньше, и когда я пошла на кладбище, гляжу, вот она, сидит на папином памятнике. (Майлз поморщился. Она ждет, что он в это поверит?) Конечно, я не раз брала ее с собой, и она там освоилась. Но ты мне не веришь, так ведь? Вообще-то Майлз не знал, что в этой истории считать наиболее смелой выдумкой – то, что кошка сама по себе навещает могилу Ч. Б. Уайтинга, или то, что Синди бывает там одна? Майлз достаточно хорошо изучил миссис Уайтинг и сомневался, что та наведывается, хотя бы из приличия, к месту упокоения человека, память о котором настойчиво пытается стереть, и, следовательно, ее дочери пришлось бы проделать этот путь самостоятельно. Он не мог не восхищаться упорством Синди, но не ее побуждениями. Сам он побывал на могиле матери лишь однажды, и этот визит произвел на него впечатление не слишком складной мелодрамы. Что полагается делать, стоя у могилы? Заводить беседу с каменным надгробием? Сажать цветы? На могиле матери он чувствовал себя дальше от нее, чем стоя у плиты в “Имперском гриле”, или проезжая мимо заброшенной рубашечной фабрики, или опускаясь на колени на ее любимом месте в Св. Кэт. Даже в асьенде Уайтингов, где его мать в итоге умерла, она являлась ему незваной и по этой причине казалась куда более реальной. Посещать ее могилу было все равно что пытаться вызвать ее с того света по некоей надобности, и он не удивился, когда ему не ответили. Тогда он дал себе слово: если выяснится, что жизнь после смерти действительно существует, он не станет отлеживаться в своей яме, поджидая посетителей. – Я положила цветы и на могилу твоей мамы, – продолжила Синди. – Я всегда так делаю. Ты не знал? – Нет, – ответил Майлз, с притворным интересом следя за происходящим на поле. – Ужасно так говорить, но мне она была милее, чем родная мать. Когда она заболела, а тебя не было в городе… Майлз встал: – Схожу-ка я за твоим костылем, прежде чем кто-нибудь на него позарится. Она подняла на него увлажнившиеся глаза: – Никто не украдет его, Майлз. – И, заметив, что ему не по себе, добавила: – Прости. Такой прекрасный день, я не хотела портить тебе настроение. – Ты и не испортила, – заверил Майлз. – Я скоро вернусь. – А я буду ждать тебя не сходя с места, – сказала она с тем же ироничным смешком, к какому часто прибегала в юности. Когда Майлз сошел вниз, рев прокатился по трибунам: Фэрхейвен добавил себе очков. Вскоре гвалт стих, и Майлз услышал, как его окликают по имени. Это был Отто Мейер мл., пристроившийся у сетчатой ограды. Отто был из тех мужчин, кто умудряется непостижимым образом, будучи взрослым, выглядеть как юнец, и Майлз, глядя на него, всегда видел девятилетку, одиноко возвышавшегося на питчерской горке со страдальческой гримасой на лице. Его отец, страховщик, без устали предлагал гражданам застраховать свою жизнь, и чувство собственной значимости требовало, чтобы его сын, названный в честь отца, был питчером, хотя тренер, мистер Ласаль, видел в нем прирожденного кэтчера. Натуральный дублирующий кэтчер (кем парень и стал позднее, в старшей школе). Но Отто Мейер старший был непреклонен, и его сына сделали-таки питчером, при этом мистер Ласаль отказывался выпускать мальчишку на поле, когда исход игры еще не был предрешен, и лишь изредка разрешал ему выйти в концовке матча на семь-восемь подач. Отто Мейер мл., однако, и в этом коротком выходе добивался феноменального результата: по меньшей мере полдюжины его мячей отбивали, что было своего рода рекордом. Хуже того, ему приходилось, сидя на скамье запасных, слушать, как отец с трибуны пристает к тренеру, пока тот наконец не сдастся и не отправит Отто младшего на горку. Папаша уже лет десять как умер от закупорки сосудов, но дух старика, кажется, до сих пор преследовал Отто. Его сын Дэвид играл в футбол, и Мейер не пропускал ни одного матча, даже когда играли на выезде, но если он подбадривал либо ругал игроков, то только вполголоса. Он также никогда не усаживался на трибуне, но перемещался вдоль поля от одной зачетной зоны к другой. Однажды Майлз спросил его, зачем он так делает, спросил из интереса, понимает ли сам Отто причину своего поведения, и Отто сказал, что в состоянии неподвижности он чересчур нервничает. Майлз истолковал это иначе. Присутствуя на каждом матче и оставаясь практически невидимым, он делает подарок своему сыну, чтобы тому легче было пережить игру. – Привет, Мейер. Мужчины пожали друг другу руки. – Я только что видел Кристину вон там, на трибуне, – сообщил Мейер. – Она рассказала тебе про свою картину? Майлз наскоро прокрутил в голове их недавние беседы: – Кажется, нет. – Ее работу, одну из двух в их параллели, взяли на городскую выставку. – Дорис Роудриг выбрала картину Тик? – Не будь идиотом, – фыркнул Мейер. – Судить я пригласил профессора из колледжа. Кристина тебе ничего не говорила? Разом сконфуженный, обиженный и гордый, Майлз покачал головой. Их отпуск, начинал понимать он, был коротким периодом гласности, когда Тик делилась с ним кое-чем из происходившего в ее жизни, той информацией, какую в детстве она выкладывала без понуканий. Майлз надеялся, что эта открытость будет иметь продолжение, но всего одного месяца в новом учебном году хватило, чтобы дочь опять отдалилась от него. Возможно, виноват в этом он сам. На днях он чересчур резко выступил против молодого Минти, что лишь убавило у Тик охоты откровенничать с ним. – В последнее время, – сказал Майлз, – она прячется там, где я не могу ее найти. Если я и узнаю что-нибудь, то лишь путем наводящих вопросов, переходящих в допрос. А матери она рассказывает еще меньше. – Она старшеклассница, Майлз. Они все как нелегалы. Оба помолчали, наблюдая за никудышной игрой, потом Майлз сказал: – Наверное, из нашего развода она сделала вывод, что никому из нас нельзя доверять. Может, она и права. – He-а, ты заблуждаешься. Просто она понимает, что рано или поздно ты сам обо всем узнаешь. – Думаешь?