– Видишь ли, – признался Мейер, – боюсь, пару недель назад я нагрузил ее сверх меры. И сразу же об этом пожалел. – Парнишка Восс? Отто кивнул с виноватым видом: – Она тебе говорила? – Конечно, нет. – Я слыхал, вы наняли его в ресторан. Ты явил невероятную доброту. Он проблемный парень. – Проблемный в каком смысле? – Майлз припомнил загадочное предостережение Хораса. – В школе его выбрали мальчиком для битья. Я не совсем понимаю почему и хотел бы узнать о нем побольше. Вроде бы родители его бросили. Живет с бабушкой где-то на старом шоссе. – Я отвозил его туда прошлым вечером, – сказал Майлз, вспоминая то странное место. Ни света в доме, ни единого признака жизни. – Между прочим, второй рисунок, отобранный на выставку, его. Майлз ощутил во рту привкус страха. Вчера в ресторане он тоже испугался, когда в его душу закралось опасение, что дочь как-то связана с этим несчастным. И вот теперь ему противна мысль о том, что рисунок парня будет висеть рядом с рисунком его дочери на ученической выставке. Но хуже всего, что благотворительный импульс иссяк, Майлз взъелся на сирого и убогого. Внезапно он ощутил присутствие матери за спиной. И на кладбище ходить не надо. – Он показал себя хорошим работником. Правда, я от него и двух слов не добился, но Шарлин намерена его разговорить. – В обществе Шарлин у меня всегда слова застревают в горле, – рассмеялся Мейер. – Я начинаю з-за-з-за-икаться. Майлз улыбнулся, припомнив, как в последнем классе старшей школы он признался Отто, что влюблен в Шарлин, лишь затем, чтобы услышать, как Отто, потупившись, сознается в том же чувстве, что и объясняло, почему он столь охотно после уроков сопровождал Майлза в “Имперский гриль”, место заведомо не прикольное, где они пили колу. Было что-то очень трогательное в шутке его старого приятеля. Мейер, насколько знал Майлз, был счастливо женат. Но, как и Майлз, в Эмпайр Фоллз он прожил практически всю жизнь, покидая город лишь на короткие периоды, сперва ради учебы в колледже, потом, много позднее, ради аспирантуры, и наверняка груз детской и подростковой идентичности по-прежнему давил ему на плечи – Отто-Задротто, такое было у него прозвище. А то, что со временем он стал директором старшей школы, лишь подтверждало самые черные подозрения его одноклассников. – Немного обидно, что такой ответственный матч проводят, когда сезон еще толком не стартовал, – пожаловался Отто. Майлз кивнул, но сожалений не разделил: – Я думал, что ответственный матч – это когда обе стороны понемногу набирают очки. Пока очки преимущественно набирал Фэрхейвен. В последние двадцать лет число школьников в обеих школах неуклонно сокращалось, но в Эмпайр Фоллз много заметнее, школа тащилась в хвосте перворазрядных и вот-вот должна была скатиться во второй разряд. Команда Фэрхейвена, где ситуация была стабильнее благодаря колледжу и парочке заводиков, умудрявшихся оставаться на плаву, не вычеркнула Эмпайр Фоллз из своего турнирного графика, но потребовала, чтобы матч отыграли как можно раньше – в качестве разминки для более важных встреч. Но для Эмпайр Фоллз – как это заведено у отвергнутых любовников – игра оставалась Матчем с большой буквы. Отто Мейер наблюдал, как команда Эмпайр Фоллз, пообнимавшись с тренером, гурьбой бежит к линии розыгрыша. – Не понимаю, – вздохнул он. – Наши ребята достаточно рослые, злые и тупые, и почему каждый год с ними разделываются как с малявками. Словно в ответ ему, трибуны опять взревели. Фэрхейвен перехватил мяч и занялся делом. – Черт, – помотал головой Мейер. – Эй, кстати, о малявках. Ты ведь будешь снова баллотироваться в школьный совет? Проклятые фундаменталисты наложат запрет на все библиотечные книги, достойные прочтения, если мне никто не поможет. Не могу же я собрать совет из одних боевитых евреев, сам понимаешь. Это Мэн, да нас здесь не так уж и много. Между прочим, кое-кто из ваших будет даже похуже тех, кто тестирует крепость веры укусами ядовитых змей. Он не сильно преувеличивал. Многие католики, нехотя признавал Майлз, в своем рвении переисуситъ собратьев-евангелистов заходят слишком далеко, но предпочитал думать, что к такому более склонны прихожане Сакре-Кёр, а не добрые католики из Св. Кэт. – Посмотрим, – ответил Майлз. – Я божился, что этот срок для меня последний, но… – Господи, – вдруг вырвалось у Мейера, – о чем мы говорим? Обсуждаем чертов школьный совет. Будто не мы только вчера бегали по этому полю, как эти ребята сейчас. – Пока, Мейер, – сказал Майлз. – Я бы и рад поболтать, но моя девушка уронила свой костыль под трибуну. Мейер расплылся в улыбке: – Я так и подумал, что это Синди Уайтинг с тобой. Хочешь знать правду? Я слегка удивился, увидев ее, она стала такой привлекательной. Майлз рассмеялся. Мейер был одним из добрейших людей на свете, и таким образом он намекал, что если Майлз решит жениться на деньгах, он не имеет ничего против. И как часто случалось, когда он пересекался с Мейером, Майлз спросил себя, почему они больше не близкие друзья. Их приязнь друг к другу ничуть не уменьшилась с годами, и у Майлза нередко складывалось впечатление, что Мейеру не помешал бы хороший друг. Одна из странностей среднего возраста, заключил Майлз, в том, что человек вдруг обнаруживает, что он принял идиотское решение, сам того не сознавая, как бы невзначай, отдалившись, к примеру, от своих друзей. Майлз быстро нашел нужную секцию; под трибуной воняло так, словно на протяжении десятилетий пожилые болельщики школьной команды тайком сливали туда содержимое своих калоприемников. К тому времени, когда он отыскал костыль, зацепившийся неведомо как за металлическую опору, тошнота уже подступала к горлу. Неужели кто-то подвесил костыль? Не могла же эта штуковина приземлиться настолько аккуратно. Поставив ногу на пересечение опор и подтянувшись, Майлз сумел постучать по дну скамьи, на которой его дожидалась Синди. Когда она наклонилась за костылем, Майлз увидел ее лицо, светившееся надеждой и радостью, и ему вдруг захотелось остаться под трибуной навсегда. Или еще лучше – дать деру. Когда игра закончится, Синди, сидящую в одиночестве на вершине трибуны, непременно заметят и доставят домой. * * * Вернувшись на трибуну с двумя бутылками газировки, Майлз обнаружил, что его молитва о ком-то, кто позаботился бы о Синди Уайтинг, дошла до Господа и ответил он в той манере, в какой предпочитает иногда исполнять просьбы, небрежно сформулированные. Компанию Синди составил Джимми Минти, оба махали ему, пока он взбирался по ступенькам, старательно подавляя воспоминание о том, что сказал Дэвид прошлым вечером: “Имперский гриль” у Джимми Минти под колпаком. – С чего вдруг вы сядите на вражьей стороне? – поинтересовался Джимми. Он был в штатском и рвался пожать Майлзу руку, хотя у того в каждой руке было по бутылке колы. – Вам стыдно за родной город? – Мы поздно пришли, – объяснил Майлз, протиснулся мимо полицейского и Синди, а затем грозно пялился на ту же самую женщину, которая и раньше не желала шевелиться, пока она опять не подвинулась. Фэрхейвен, отметил Майлз, забил еще один гол по ходу игры, счет стал 17: пусто. – Поэтому нам приходится седеть рядом с победителями, – добавил он, лишь слегка выделив голосом звук и. – Ну, я бы не сказал, что с этим матчем уже всё, – поспешил возразить Минти. – Мой паренек Зак играет будь здоров как. В жизни не видал, чтобы мальчонка так рвался в бой, как он сегодня утром. – Он в команде? – спросил Майлз. Полицейский слегка напрягся. Он был почти уверен, что Майлз в курсе, и получалось, что над ним подтрунивают. – Который из них он? – спросила Синди тем же невинным тоном, что и ее спутник, только куда более заинтересованным. Джимми Минти положил ей ладонь на плечо, придвинулся поближе и вытянул руку с отогнутым указательным пальцем, чтобы она сразу поняла, куда нужно смотреть, а именно через все поле. Номер 56 отсиживался в данный момент на скамье штрафников, пока судья решал, что делать с мячом. – Кто он в команде? – Лайнбекер, мисс Уайтинг, – ответил Минти, не убирая руки с ее лопаток. – На защите он. Поэтому он и угодил на скамью. Это же его работа патрулировать линию розыгрыша. Подкатываться к противнику, когда тот с мячом. Гонять квотербека, чтобы он не сделал бросок. Надо кой-чего соображать, чтобы играть лайнбекером, и, думаю, им заинтересуются, если он будет гнуть свою линию. Колледжи, я имею в виду. Для профи ему роста маловато, а я не допущу, чтобы он жрал стероиды. Я ему сказал – если хоть раз застукаю тебя с чем-то, чего нельзя купить в торговом центре, загребу тебя самолично ровно как за кило кокаинового крэка. – Я и не знал, что крэк продают килограммами, – заметил Майлз. – Неважно как, но им торгуют, – сдал назад Джимми Минти. – Но мы этого не потерпим, это я вам говорю, и пусть не надеются. – А почему ты не работаешь сегодня на матче? – В форме то есть? Вишь ли, Майлз, я больше не охраняю порядок на стадионах. Почти все ребята, что стоят у ворот и снаружи на парковке, охранники. – Из кармана спортивной крутки он вынул изящную портативную рацию и показал ее собеседникам: – Я на службе, однако. На матче Эмпайр Фоллз – Фэрхейвен только и жди заварушки, еще бы, такое событие. Заварушка? Майлз улыбнулся, пытаясь сообразить, когда он последний раз слышал это слово. Если уговоришь себя не убивать Джимми Минти прямо сейчас, то общение с ним кажется довольно забавным. При условии, конечно, что не будешь смущаться из-за подтекста собственных шуток. – Пока вроде играют законопослушно, – сказал Майлз, – но обещаю разыскать тебя, как только начнется заварушка. Джимми Минти нехорошо усмехнулся. Теперь он был уверен: над ним смеются. – Ищи, а то давай сам подавляй беспорядки. – Он пихнул Синди локтем в бок, приглашая повеселиться вместе с ним. – Я бы поглядел на это, а вы, мисс Уайтинг? Старина Майлз подавляет беспорядки. Внизу пантер[9] Эмпайр Фоллз вбегал рысцой на поле. – Черт, – сказал Минти. – Опять прыгать за мячом. Этак наша защита за пол-игры вымотается в хлам. Показательно, что в команде Эмпайр Фоллз лучше всего умели бить по подброшенному мячу, и пантер, призванный исполнять этот трюк, не подкачал, запустив мяч в небо ярдов на шестьдесят. К несчастью, мяч угодил прямиком в объятия принимающего игрока из Фэрхейвена, прежде чем авангард Эмпайр Фоллз одолел ярдов двадцать, следуя за мячом; дальше они продвинуться не успели, поскольку игрок с мячом промчался мимо них, пока они расставляли блокировщиков, и им пришлось разворачиваться и бежать обратно. В итоге сам пантер вытолкнул вражеского пантера из Фэрхейвена, готовившегося отбить мяч, со своей зачетной зоны, и опять усталая защита, встав в кружок, обнималась на поле, а Зак Минти, пытаясь водушевить товарищей, стучал по их шлемам сзади и скандировал кричалки; по своим местам они разбежались, лишь когда судья из Фэрхейвена подошел к линии розыгрыша. Джимми Минти снова приобнял Синди Уайтинг, указывая на поле: – Вон он, мой Зак. Теперь мы защищаемся. Мяч у них. Несомненно предчувствуя драку, квотербек из Фэрхейвена завладел мячом, отбежал в свою зону и высмотрел принимающего, метавшегося вдоль боковой линии. Пас у него получился прекрасный – выгнутая дугой спираль, – и буквально все, включая судей, следили за полетом мяча. Майлз, однако, смотрел туда же, куда и Джимми Минти. Номер 56, выждав секунды две, пока мяч не взлетит повыше, вмазал головой в шлеме, а затем накладным плечом квотербеку по почкам. Далее, обхватив квотербека за бедра, он приподнял парня и швырнул на покрытие с такой силой, что тот дважды ударился головой. Минти старший вскочил на ноги. – Да-а! – заорал он, потрясая кулаком в воздухе. – О, да-да! Вы это видели? – Он возбужденно тыкал пальцем. Синди, впрочем, как хорошо и не без причины помнил Майлз, никогда не была прилежной ученицей. Она любовалась траекторией мяча, и, несмотря на настойчивость Джимми Минти, ей явно не хотелось следовать его указаниям. Зак Минти вскочил на ноги и заторопился к центру поля, а квотербек Фэрхейвена остался лежать распростертым на травке, то ли страдая от боли, то ли понимая, что прямо сейчас его услуги не требуются: мяч у принимающего, который вынесет его за пределы зачетной зоны. Тренер Фэрхейвена, также видевший нападение на своего игрока, бросился на поле, тыча пальцем попеременно то в квотербека, то в Зака Минти, который, уперев руки в бока и качая головой, наблюдал, как радуются в зачетной зоне Фэрхейвена. Один из судей рысцой выбежал на поле, кивнул и показал на номер 56. После краткого судейского совещания рефери вынул желтый флажок и швырнул его к ногам молодого Минти. – У-у, дай им сыграть, реф! – вопил Джимми Минти, закономерно не получая поддержки гостевой трибуны. – Это вам не бадминтон! – Ему больно? – спросила Синди. Квотербек Фэрхейвена до сих пор лежал не шевелясь. – Не-е, его просто зашибли малёк, – успокоил ее Минти. – Отлежится и оклемается. Ликование Фэрхейвена завершилось, и публика сфокусировалась на побитом квотербеке. Через минуту ему удалось сесть, затем он кое-как поднялся, распластав руки на плечах тренера и товарища по команде. Когда они втроем двинули к боковой линии, номер 56 подбежал к ним и предложил свою помощь. Тернер Фэрхейвена поначалу твердо отказал ему, но Зак Минти упорствовал, и в конце концов ему разрешили заменить игрока из Фэрхейвена и водрузить руку все еще не очухавшегося квотербека на свое накладное плечо, чтобы помочь вынести парня с подгибающимися коленками с поля. Глаза Джимми Минти наполнились слезами. – Парень – высший сорт! – сказал он, кивая на разворачивающуюся внизу немую сцену. – Так ведь разве не за этим мы заводим детишек, а, приятель? Майлз тоже был тронут происходящим, однако разделить специфические эмоции Джимми был не в силах. Когда парня благополучно усадили на скамью, на трибунах вежливо и нестройно зааплодировали, но стоило Заку Минти выбежать на поле, как аплодисменты трансформировались в овацию. – Вот такие фишечки и приносят славу нашему футболу, – сложив ладони рупором, говорил Джимми Минти прямо в ухо Синди, иначе она бы не расслышала то, что ему непременно хотелось донести до нее посреди рукоплесканий и гвалта.