– Прошу прощения. – Жанин наклонилась вперед, чтобы они с дочерью смогли сердито уставиться друг на друга. – Я дождусь хотя бы слова “привет”, а? Я ведь не кто-нибудь, мимо кого ты прокрадываешься, даже не сказав “здрасьте”. – Я не кралась, – возразила Тик. – Ты просто не обращала на меня внимания. – А вот теперь обратила и до сих пор так и не услышала “привет”. – Скажи своей маме, чтобы она надела свитер, – попросила Беа. – Скажи, что она выглядит окоченевшей. – Ты реально выглядишь окоченевшей, мам. – Скажи, что у нее гусиная кожа проступила, – посоветовала Беа. Жанин перевела разгневанный взгляд на мать: – Напомни мне пригласить тебя на следующий футбольный матч. – Твоя мама в поганом настроении, – объяснила Беа. – Она хотела, чтобы я забралась на самый верхний ряд, с моими-то больными ногами, и я не стала этого делать. – Верно, настроение у меня поганое. Как верно и то, что от общения с тобой оно не улучшается, но не льсти себе, причина вовсе не в том, где мы сидим. – А еще она стыдится моей геморройной подушки, я принесла ее с собой, – добавила Беа. Тоже верно. Кем надо быть, чтобы оповещать весь чертов свет о наличие подобного недуга? – Мама, – сказала Жанин, – можешь демонстрировать свой геморрой в натуральном виде всем, кто сидит выше, мне без разницы. – Почему бы и нет, хотя бы затем, чтобы посмотреть, какую физиономию ты скорчишь, – усмехнулась Беа, ни на секунду не поверив дочери. Тик так и не сказала “привет”, но злость Жанин вдруг схлынула, уступив место беспросветной грусти. Глаза у нее наполнились слезами, и ей пришлось отвернуться, чтобы никто не заметил. Этим утром, до того, как они с Уолтом поехали в городскую управу, почту принесли раньше обычного – наверное, почтальон торопился завершить обход, чтобы успеть на матч, – и среди дурацкой рекламы и счетов затесался маленький конверт, адресованный Кристине Роби; почерк был по-юношески аккуратным, а на марке стоял штемпель Индианы. В раздражении от того, что Уолт опять без толку топтался по дому, оттягивая визит в управу, Жанин бросила письмо на столик в прихожей и забыла о нем, но потом, вернувшись, вспомнила. И теперь ей было достаточно одного взгляда на дочь, чтобы понять, почему она сегодня такая сияющая, – из-за того письма. Слезы же навернулись следом за отчетливой мыслью: ничего из того, что в нем написано, дочь ей не расскажет. Блин, да Жанин вообще бы не узнала об этом парне, если бы Майлз не упомянул его в разговоре в полной уверенности, что Жанин в курсе. Когда родители разъехались, Тик покончила с доверительными беседами с матерью, как и с любыми внешними проявлениями дочерней любви. Жанин, понятно, обижалась, но успокаивала себя тем, что дочери в конце концов надоест разыгрывать мелодраму. Разве юные девушки не нуждаются в своих матерях? Пока, однако, не похоже было, что Тик готова сменить гнев на милость. Элементарная вежливость давалась ей с трудом, и Жанин подозревала, что от откровенной грубости ее спасает лишь обещание, данное отцу. Жанин украдкой промокнула глаза рукавом свитера, лежавшего у нее на коленях, и подумала: “Ладно, черт с ним со всем”. Она добыла свой последний шанс на счастье и воспользуется им по максимуму. А те, кто ее не одобряет, пусть катятся ко всем чертям, включая ее дочь, маленькую засранку. Пусть себе скрытничает и таится от матери. Жанин это не колышет. И чтобы доказать себе и миру, что она способна утвердиться в такой позиции, Жанин повернулась спиной и к матери, и к дочери. Внизу футболисты Фэрхейвена и Эмпайр Фоллз возвращались на поле, перерыв между таймами закончился. Жанин изо всех сил изображала пылкий интерес к игре, но не могла не задаваться вопросом, как скоро эти гибкие девочки из группы поддержки, что сейчас исполняли переворот назад, повыходят замуж и потом забеременеют от этих самых парней либо от других таких же из соседнего города. А парни – и на них жизнь обрушится без опоздания. Сперва они запаникуют: неужто им продираться через это в одиночку, затем женятся по-быстрому во избежание столь пугающей участи, а далее бесконечные выплаты за дом, машину, врачам и всем прочим. Радость, которую они извлекают из этого грубого вида спорта, потихоньку развеется. Они осядут в барах, похожих на заведение Беа, где будут скрываться от этих самых девочек и своих детей, и ни им, ни их женам недостанет ни мозгов, ни самостоятельности, чтоб предотвратить все это. В барах будет широкоформатный телевизор, настроенный на спортивный канал, и пиво рекой, и поначалу они станут обсуждать футбол, тот, в который сами играли, и травмы были привычным делом, и пройдет немного времени, прежде чем их травмы мутируют в хронические болячки, и тогда все, приехали. Работа, семьи, дети; их жизнь – бессмысленное существование на износ. Раз в год в буйном порыве они разрисуют лица, набьются в мини-фургон, взятый напрокат у одной из жен, и, наплевав на расходы, двинут к югу поболеть за какую-нибудь именитую команду, если сами всей компанией не переберутся на юг, где приличной работы давно не найти. После игры, полупьяные, они покатят домой, потому что ни у кого нет денег на ночевку. Домой в Эмпайр Фоллз, если такой город еще останется на карте. В их краткое отсутствие кое-кто из их наиболее отважных либо отчаявшихся жен не упустит случая нанять няню и назначить свидание другому мальчику-мужчине, проспиртованному полу-импотенту, как большинство из них, и они отправятся в мотель, чтобы ощутить ветерок дальних странствий, но обнаружат, что едут по такому же растрескавшемуся асфальту в две полосы, по какому ездят всегда, разве что маршрут незнакомый, но ведет он, надо же, практически в то же самое место назначения. Вот и сейчас Жанин сидела бок о бок со своей участью – участью, взгромоздившейся на чертову геморройную подушку. – Ой, оставь ребенка в покое, Уолт, – услыхала Жанин голос матери и увидела сквозь слезы, что ее будущий муж вернулся, прокравшись тихонько по верхнему ряду, как и Тик до него. Надо полагать, он поцеловал падчерицу в макушку и вместо “спасибо” получил отпор, как обычно. – С чего ты взял, что хорошенькая пятнадцатилетняя девочка обрадуется, если старый козел вроде тебя прилюдно ее поцелует? – спросила Беа. – А с того, что я красивый старый козел, – ответил Уолт, чье представление о своей мужской привлекательности было нелегко поколебать. Спустя минуту, однако, он почуял некий раздрай и, спустившись на ступеньку, сел на краю скамьи рядом с женщиной, чей мир только что качнуло в сторону, но все хорошее в нем устояло. Если он не ошибался, глаза Жанин были мокрыми от слез, которые она пыталась скрыть, натягивая свитер через голову. Единственный выход – развеселить ее, и Уолт принялся напевать подходящую к случаю песенку Перри Комо[11]. – “Как билось сердце, когда наши ребята мяч прижимали к груди”, – мурлыкал Уолт, подпихивая Жанин локтем в идиотской надежде, что она подхватит. Чудесно, подумала Жанин. Наконец-то до нее дошло, почему ее будущий супруг без ума от Перри Комо. Вовсе не из-за смазливой внешности певца, его обаяния или откровенной сексуальности. Просто этот обормот был ровесником Уолта. – Знаешь, чего бы я хотела? – сказала она, не глядя на Уолта. – Я хотела бы, чтобы ты оставил меня в покое. – “Память о том годам неподвластна, как ни крути”, – продолжал Уолт, не воспринимая всерьез ее угрожающий тон, тупой сукин сын. – “О мгновеньях волшебных, полных любви”. Дебил, подумала Жанин, утопая в жалости к себе. Она не могла припомнить ни единого волшебного мгновенья, полного любви, за всю свою унылую жизнь, а теперь, сколько бы она ни утверждала обратное, жизнь ее уже течет под уклон. Внизу Фэрхейвен отфутболил мяч на сторону Эмпайр Фоллз, чей принимающий игрок ловко поймал мяч и рванул по полю. Когда он успешно прорвался через первую цепочку защитников и поле распахнулось перед ним, все на трибуне повскакали с мест, наблюдая и надеясь, что ему удастся одолеть дистанцию; все, кроме Жанин, – она знала, ничего ему не удастся, и, оставаясь сидеть, чувствовала кожей надрыв этих возбужденных людей, топавших ногами и пронзительно оравших над ее головой. Она понимала, почему ее мать не полезла на самый верх трибуны, вопреки настоятельной просьбе дочери, – у Беа болят ноги. Но, черт возьми, Жанин так надеялась подняться выше всего этого. Глава 17 Джимми Минти поставил патрульный джип прямо напротив “Гриля”, на другой стороне улицы, там, где Майлз не сможет его не заметить, возвращаясь на работу. Джимми сидел, обмозговывая ситуацию, сложившуюся у него с Майлзом Роби, но почему-то постоянно отвлекался на Билли Барнса, которого не видел много лет. Почему Билли вдруг пришел ему на ум, да еще, мать его, сегодня, Джимми понятия не имел, поскольку изрубить в кровавое крошево ему хотелось бы не Барнса, но Роби. Джимми давно не слыхал о Билли Барнсе, может, он уже и помер. В профессиональный хоккей он точно больше не играл. Джимми внимательно отслеживал игры НХЛ и знал, что Билли в эту лигу так и не попал, хотя все графство Декстер было стопудово уверено, что там ему самое место. С другой стороны, попади он тогда в лигу, к настоящему времени его бы уже списали из хоккеистов. Почему же тогда Джимми до сих пор втайне надеялся, что Билли вдруг возьмет да объявится на льду в одном из турниров НХЛ? И чем же все-таки закончил парнишка, который не умел промахиваться? Джимми Минти было бы любопытно это выяснить. Как ты поступишь, когда ты хорош только в чем-то одном, а потом оказывается, что не настолько хорош, как тебе казалось? Ну, если у тебя есть голова на плечах, наверное, ты поступишь так же, как и Билли Барнс. Исчезнешь. Зачем отираться там, где всякий и каждый помнил, что ты не попал в лигу. Это почему же, допытывались бы люди, и кто бы стал их за это винить. Джимми и сам был бы не прочь порасспросить Билли Барнса. Конечно, некоторые просто поздоровались бы, и все, но вопрос все равно был бы написан на их лицах. Попрощавшись и двинув по своим делам, ты замечаешь, как они наклоняются и шепчут своему ребенку, и ты знаешь, что они шепчут. “Тот парень, которого мы только что встретили? Это Билли Барнс. Лучше всех из наших гонял на коньках с клюшкой. Не умел промахиваться. Однако промахнулся”. “Амбиции, – услышал Джимми голос своего отца. – Они тебя убьют, и не раз”. Уильям Минти давно лежал в могиле, однако наставления старика пережили его надолго. Его единственный сын, оглядывая парковку и обочину у “Имперского гриля”, заставленные машинами, мог бы воспроизвести их в памяти более-менее дословно. – У них все схвачено, – провозглашал отец, восседая в старом ободранном кресле, в которое он усаживался каждый вечер. За ужином отец всегда был молчалив, мрачен, но стоило ему переместиться в гостиную к выпуску новостей с Уолтером Кронкайтом[12], как он становился разговорчив. Кронкайт, судя по тому, как отец понимающе кивал головой, принадлежал к тем, у кого было все схвачено. – Схвачено что? – однажды, набравшись храбрости, спросил Джимми. Отец с любопытством поглядел на сына, словно вообразить не мог, как его отпрыск может быть настолько глуп. – Все, что есть, – пояснил он, кивнув на экран телевизора, и сурово уставился на Кронкайта. – В школе тебе небось говорят, что у нас свободная страна. Джимми не стал отрицать, что в его присутствии не раз высказывалось подобное суждение. – Ага, так вот не верь им. У них все кругом схвачено, они все просчитали. На ком ты женишься. Где вы с ней будете жить, сколько будете платить за жилье. Сколько ты будешь зарабатывать. Кто погибнет в их войнах. Все что ни на есть. Думаешь, у тебя есть право свое слово вставить? Пораскинь мозгами. Джимми пораскинул и пришел к выводу, что такие расчеты – дело довольно сложное. Ведь их нужно было организовать, да так, чтобы все сошлось без сучка без задоринки, а это нелегко. Пришлось бы положиться на тех самых людей, которых отец костерил за то, что они даже пособие по безработице не способны доставить вовремя, разве нет? Джимми поделился своими соображениями с отцом. – И что? Нашел, о чем переживать, – успокоил его отец. – Если мне не веришь, послушай лет двадцать каждый вечер этого знайку, тогда, глядишь, и сам дотумкаешь, что у них все схвачено. С того места, где сидел Джимми в гостиной, был виден дом Роби, стоявший напротив через проулок. Вечерами мать Майлза мелькала в окне их гостиной, иногда останавливаясь, чтобы задернуть занавески. В девять лет Джимми считал миссис Роби самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел, и пытался представить, каково это жить с ней в одном доме. Наверное, все было бы как-то иначе, когда она твоя мать, но Джимми все равно не мог вообразить, что его не будет бросать в жар от миссис Роби, чьей бы она матерью ни была. От него не укрылось, что отец тоже, случалось, поглядывал в окно на миссис Роби. Джимми даже совершил ошибку, сказав Майлзу, как ему повезло, что у него такая мать и он может проводить с ней столько времени один на один, потому что мистера Роби обычно не бывает дома. Он также спросил Майлза, видел ли он свою мать голой, надеясь на детальное описание, и потом Майлз не разговаривал с ним неделю, пока Джимми не попросил прощения; с извинениями он тянуть не стал, опасаясь, как бы Майлз не сказал своей матери, что Джимми – испорченный мальчишка. Поэтому Джимми, размышляя о том, что говорил его отец об Уолтере Кронкайте и остальных, у которых все схвачено, надеялся, что отец не прав. Ему не понравилось, что за него решают, на ком ему жениться. Он хотел сам выбирать – с намерением взять в жены девушку, очень похожую на миссис Роби. Или саму миссис Роби – позднее, конечно, когда он вырастет, а ее муж исчезнет насовсем. – Никто не может просчитать все, – с трепетной надеждой в голосе сказал Джимми. – Разве? – Отец не отрываясь слушал Кронкайта из опасений, как бы телеведущий не запудрил ему мозги. – Ну, может, и не все. Но главное они просчитали, черт бы их драл. Тут и сомневаться нечего. В кратком пересказе отцовская стратегия в том, как следует обходиться с этими людьми, амбициозностью не грешила. Не привлекай к себе внимания, напутствовал он сына. Держи глаза открытыми. Всегда может что-то подвернуться, но не жадничай. Воруй помаленьку. Так спокойнее: если тебя поймают, то на сущей ерунде. Помни о “принципе возни”, изобретенном самим папашей. “Они не станут возиться с тобой, если ты стибрил по мелочи”, – подводил базу отец под свои кражи. В твоей морозилке в подвале образовалась парочка мясистых кусков оленины? Да кто с этим будет связываться? Две или три большие морозилки, набитые похищенной олениной? Это уже перебор. Принцип возни помогал измерять уровень риска в любой ситуации. Ты случайно нашел ключ, отпирающий замок чьей-то кладовой? Тебе повезло. Прибрал к рукам бутылочку дешевого вискаря? Кто из-за этого станет затевать возню с полицией и расследованием? Еще не факт, что бутылки с дешевым пойлом пересчитаны, а если и так, то, пропади одна бутылка, они решат, что обсчитались. Фирменная выпивка и большие упаковки? Этому они ведут учет. Это они постараются разыскать и вернуть. Лучше воровать дешевое. Когда оно закончится, сопрешь еще. У тебя есть ключ, храни его. И никому не показывай. Если не жадничать, ключ тебе долго прослужит. Украдешь много – они сменят замок, и нет у тебя больше ключа. Уильям Минти увлекался ключами. Он вытачивал их в подвале на станке, купленном почти задарма, когда обанкротились “Метизы” Оулрада. Джимми резко выпрямился – старенький “вольво” поравнялся, а затем припарковался параллельно с его джипом. Водитель вылез, обошел автомобиль, открыл дверцу у пассажирского сиденья и помог выйти своей спутнице. Одета она была нарядно, но внешность так себе. Мужчина был в хлопковых брюках и твидовом пиджаке поверх голубой рубашки с расстегнутым воротом, в руках он держал коричневый бумажный пакет. Джимми Минти его сразу возненавидел, причем еще до того, как он вышел из машины. Мало кто припаркуется рядом с полицейской машиной, им же отсюда еще выезжать. Кем бы ни был этот придурок – профессором, судя по всему, – он был чересчур, сука, самоуверен. Он и его невзрачная дамочка пересекли Имперскую авеню, даже не взглянув в сторону Джимми, и когда они исчезли внутри “Гриля”, Джимми изогнулся посмотреть на талон техосмотра на ветровом стекле “вольво”. Не просрочен, а жаль. Часы Джимми показывали половину седьмого. По его прикидкам Роби должен был вот-вот появиться. Отвезти Синди через Железный мост к дому Уайтингов и вернуться в ресторан – на это не требовалось много времени. Разве что старина Майлз напросился на чашечку кофе. Подобный поворот Джимми не слишком нравился, и все же он улыбнулся. Миссис Уайтинг в Бостоне, как ему было известно, и ее дочка с Майлзом могут устроиться прямо на диване в гостиной, где Роби ей и вставит. Такого пошиба удовольствия для Майлза не жалко. Пикап с открытым кузовом под звуки рожка вывернул на Имперскую авеню. В кабину набились четверо старшеклассников – хорошо, если двое из них были пристегнуты, – еще трое стояли в кузове, самый высокий дул в длинный пластиковый рожок. Водитель заметил патрульный джип в последнюю секунду и тормознул так резко, что ребята в кузове в панике ухватились за что попало, а рожок перелетел через борт, покатился, дребезжа, следом за пикапом и замер под автомобилем Джимми. Не двинуть ли за ними, подумал полицейский, отчитать по всей строгости и, может, даже выписать штраф, но затем отказался от этой идеи. Они всего лишь дети, раззадоренные классным футбольным матчем. Они и так перепугались, увидев его, и в придачу потеряли рожок. Теперь они сбавят скорость, по крайней мере на некоторое время. А кроме того, если он бросится за ними в погоню, то наверняка потеряет парковочное место. Словно в подтверждение его опасений на противоположной стороне улицы остановился еще один автомобиль, из которого вышел еще один тип в твидовом пиджаке. Зачем им униформа, этим профессорам из колледжа? Женщина этого парня как две капли воды походила на ту, первую; проведи они конкурс на самую никакую женщину, эти двое поделили бы седьмое место, но если конкурсанток обязать надеть купальники, тогда только девятое. Его отец был прав на этот счет. Ты женишься не на той, на ком хочешь. Ты женишься на лучшей из оставшихся. Твид женится на твиде, фланель на фланели. Однако по части смертоносности амбиций у Джимми Минти имелись сомнения. Профессора. Наверное, из-за них ему вспомнился Билли Барнс. По окончании старшей школы Билли уехал в Университет штата Мэн, где ему дали хоккейную стипендию. Он вступил в братство и однажды пригласил Джимми на вечеринку в выходные, чтобы тот своими глазами увидел, чего он лишился. Вечеринка выдалась забойной, что и говорить, и была в полном разгаре, когда явился Джимми. На самом деле он приехал загодя, но потом долго кружил, набираясь мужества, чтобы постучать в дверь братской общаги. Осмелел он, только когда прикончил последнюю, шестую, банку пива из упаковки. Джимми позвонил в звонок, и дверь открыли. На пороге стоял крупный парень с большим стаканом пива в левой руке и отрубившейся голозадой девушкой, переброшенной через его правое плечо; длинные темные волосы девушки свисали вниз, почти касаясь коленей здоровяка, ее голубые джинсы и трусы болтались вокруг лодыжек. Джимми, делая вид, будто привык к подобным зрелищам, представился другом Билли Барнса, и здоровяк ответил: – Да мне пофиг. Иди налей себе. А нюхнуть не хочешь? – Что? – Джимми был возмущен и растерян. – Доллар за понюхать один раз, – пояснил здоровяк, и тут подошел еще один парень и сунул мятую бумажку в нагрудный карман своего названого брата; только теперь Джимми заметил, что карман у здоровяка оттопыривался. Новый парень попросил Джимми отойти в сторонку, затем взял девушку за лодыжки и приподнял их так, чтобы ее колени легли ему на плечи. Затем, потянувшись вперед, он глубоко вдохнул. – Это, – сообщил он, закончив и отпустив ноги девушки, – исключительно ароматная киска. – Ну, – обратился здоровяк к Джимми Минти, – хочешь нюхнуть или так и будешь стоять тут и пялиться? – Я ищу Билли Барнса, – напомнил Джимми Минти. Парень кивнул в пьяном недоумении. – Отличная свежая киска, а ты ищешь Билли Барнса. – Он пожал плечами: – Каждому свое. Да уж, веселье было буйным. Джимми выпил пива из одной из трех одинаковых кег, не зная, можно ли ему повторить, если он не член братства. Ему представлялось сомнительным, что за упоминание имени Билли Барнса полагается больше, чем одна дармовая порция, но он ошибался. Когда он опять подошел к кегам, один из братьев повернул краник, даже не взглянув на него, словно восприятие у него срабатывало только на пустой стакан, а человека, который его держал, он в упор не видел. Пиво медленно текло из крана, и парень не прекращал разговора с девушкой (полностью одетой), у него и в мыслях не было следить за тем, чтобы пиво не перелилось через край. Когда Джимми прервал их беседу вопросом, не видел он Билли Барнса, брат наморщил лоб: “Кого?” На следующее утро Джимми проснулся с такой жестокой головной болью, что не мог пошевелиться, он даже не осмеливался открыть глаза. Он смутно сознавал, что ночь провел беспокойно, ему снились кошмары, один за другим. Когда он наконец открыл глаза, то обнаружил, что находится в чьей-то комнате. Он лежал и пялился в потолок, на большее он был не способен, поскольку любое наилегчайшее движение вызывало дикий приступ тошноты и боли. В комнате было тихо, из чего Джимми заключил, что он здесь один. С облегчением он снова закрыл глаза и, вероятно, опять уснул, потому что, когда опять открыл глаза, головная боль, хотя и тошнотворная по-прежнему, уже не была такой пронзительной. Теперь его тревожило другое: хозяин комнаты может объявиться в любой момент и потребовать у Джимми ответа на вопрос, что он здесь делает. Джимми для него – совершенно незнакомый человек, если только, по счастливой случайности, это не комната Билли Барнса, но шансы на такой исход были явно малы. Он плохо помнил, что происходило прошлым вечером; единственное четкое воспоминание – как он спрашивал о своем приятеле снова и снова у разных людей и у него складывалось впечатление, что Билли Барнса в братстве не слишком ценят. Чему он не сильно удивился, поскольку в старшей школе друзей у Билли, считай, не было, только ребята из хоккейной команды, да и то лишь потому, что Билли мог обвести на льду кого угодно в графстве Декстер. Как бы то ни было, если это не кровать Билли, ее, пожалуй, стоит освободить как можно скорее. Джимми в последний раз закрыл глаза, сосчитал до трех, сел и спустил ноги на пол. Затем опять закрыл глаза, выжидая, когда волна неистовой боли схлынет. А когда дождался, в тот же миг в сереньком свете раннего утра узрел две вещи. Во-первых, он был голым, и ему тут же вспомнилась голозадая девушка, которую прошлым вечером все кому не лень нюхали за деньги, и вдруг дикая мысль промелькнула в его разламывающейся голове: уж не случилось ли и с ним нечто подобное после того, как он вырубился? Не перенесли ли его в эту комнату, раздели догола, а потом предлагали как образчик самца любопытствующим участницам вечеринки? От этой мысли его бы непременно вывернуло наизнанку, не заметь он кое-чего еще, и тошнота уступила место леденящему ужасу. Застиранная белая простыня, на которой он спал, была закапана вплоть до подушки чем-то красным, и когда при ближайшем рассмотрении подтвердилось, что эта липкая сырость является именно тем, чего он боялся, – кровью, – Джимми мгновенно вскочил и попятился прочь от кровати, пока не уперся задом в стену. Это вызвало очередной приступ жуткой головной боли, и столь острой, что Джимми сполз по стене, да так и остался – подтянув колени к груди, обхватив руками лодыжки и уткнув голову в колени. Он опять закрыл глаза, проваливаясь в благословенную блаженную тьму, чудесным образом отменяющую весь мир вокруг.