Но почему-то Майлз на это не велся. * * * Они припарковались за мусорными баками, как обычно, и вошли в ресторан через заднюю дверь. Каждый день на этой неделе, приезжая и уезжая, Майлз невольно ожидал увидеть Джона Восса, как он вышагивает по двору, глядя себе под ноги, нетерпеливый и настороженный, голодный и неприкаянный. Когда новость о его бабушке облетела город, а парень исчез, Хорас Веймаут, чувствуя себя виноватым, поскольку слишком долго хранил чужую тайну, и более не видя вреда в том, чтобы эту тайну обнародовать, рассказал Майлзу, как он в прошлом месяце шел мимо старого дома у свалки и что он там увидел. Выла собака, привязанная цепью к штырю, и сам парень издавал жуткие гортанные звуки, избивая ее палкой. Животное, отчаянно пытавшееся убежать, в панике носилось кругами, все более сокращавшимися, пока цепь целиком огромным шаром не намотало на штырь, а собака не рухнула набок. Но даже теперь, когда бежать было некуда, бедняга пыталась вырваться, и цепь лишь туже затягивалась на ее горле. Только когда она поняла безвыходность своего положения, парень отбросил палку и принялся утешать объятое ужасом существо, остерегаясь, однако, клацающих с испугу челюстей. Постепенно собака затихла и жалобно заскулила. Тогда парень сам встал на четвереньки и медленно подполз к собаке, ласково уговаривая псину, поглаживая ее израненные бока, пока наконец она не простила своего мучителя и не лизнула его лицо. Хорас сообразил, что парень и сам плачет и просит у животного прощения, но соблюдая по-прежнему осторожность, потому что сбитая с толку, встревоженная собака внезапно прекращала лизать и норовила укусить. Потом она опять скулила, а парень бормотал: “Я понимаю, понимаю”, как будто и сам не раз побывал в ее шкуре. Ничего более ужасного и душераздирающего Хорас, по его словам, в жизни не видел. Его первым порывом было обратиться в полицию – и сейчас он жалел, что не сделал этого. Но тогда он пожалел парня. Хорас слыхал о его семейных обстоятельствах и о том, как к нему относятся в школе, да и по себе знал, каково это, когда тебя считают ненормальным. Сообщи он властям об увиденном в ту ночь, парня, вероятно, отобрали бы у бабушки и отправили в Сандерленд, в исправительное учреждение для подростков, место реально ужасное. Хорас также рассказал Майлзу о том, чего не было в новостных репортажах. На свалке, в том же месте, где откопали разлагающиеся останки Шарлотты Оуэн, обнаружили трупы нескольких собак, все со следами пыток либо жестокого избиения. С дочерью Майлз всем этим делиться не стал, разумеется, она и так была расстроена исчезновением парня, но о мешке для грязного белья рассказал и, ради ее же безопасности, сказал Тик то, в чем сам был уверен: с Джоном Воссом с младенчества обращались отвратительно, и что-то в нем сломалось, и одной лишь добротой его не починить. Тик кивала, но с некоторым сомнением, и в итоге Майлз так и не понял, что именно она уразумела из этой беседы. Ему вспомнилось, как минувшей зимой он объяснял ей, почему он и Жанин разъехались навсегда и их развод неминуем. В обоих случаях ему казалось, что более всего его дочь хочет, чтобы он побыстрее закончил этот разговор. Хорас и Уолт играли в джин, когда в зал вошли Майлз и Дэвид. Уолт уже разделся до рельефно облегавшей его мускулатуру белой футболки в рубчик. “Сколько их у него?” – подумал Майлз. – Здравствуй, Уолт, – вздохнул он. – Привет, Хорас. Бастер. – Больше никаких двойных смен, – сказал Бастер. Хотя его глаз почти полностью открылся, он производил впечатление человека, исчерпавшего до капли всю свою энергию. – Хочешь пойти домой? – И никогда больше не возвращаться, – добавил Бастер, снимая фартук через голову. – Я только приму душ, я быстро, – сказал Майлз. – Потом можешь отваливать. – Ты видел белый лимузин, командир? – спросил Уолт. – С массачусетскими номерами? (Майлз кивнул.) Как он катил по Имперской авеню до самых фабрик? Только не говори мне, что ни к чему это не приведет. Выйди на улицу и понюхай воздух. И ты почувствуешь запах денег. За окном Майлз увидел “хендай” Шарлин, поворотник мигал – Шарлин намеревалась въехать во двор. Вечером их будет шестеро: Майлз рассаживает посетителей и работает на подхвате, Дэвид у печи с помощником, отвечающим за салаты и десерт, Шарлин и еще одна девушка в зале плюс новый посудомойщик, нанятый вместо Джона Восса. Команда “Имперского гриля” в полном составе. У Беа, где столиков поместится в два или три раза больше, им придется удвоить, если не утроить штат. Дэвид должен будет обучить кого-нибудь варить макароны так, чтобы не слипались, и Шарлин уже выдвинула свою кандидатуру. Майлз не возражал, но ему очень не хотелось лишаться официантки, умеющей держать зал как никто. Забавно, но Шарлин еще и рвалась распоряжаться алкоголем, что удвоило бы ее чаевые. И все же он понимал, что в сорок пять, после двадцати с лишним лет и не сосчитать скольких миль, накрученных в зале “Гриля”, она хотела и, наверное, нуждалась в переменах. Он понял кое-что еще о женщине, которую любил со школьной скамьи. Она и его брат – любовники, и, по-видимому, уже давно, но держали это в тайне, чтобы не причинить ему боль. Дэвид, скорее всего, ратовал за честность, но Шарлин настояла на своем – “нет, пока рано”. Понимание пришло к нему поэтапно, начав с сентябрьского вечера в “Фонарщике”, когда, войдя в бар, он застал Шарлин, сидевшую в одиночестве за полукруглым столиком. Рядом с ее пивом стоял бокал с водой для Дэвида, и эти два напитка создавали ощущение интимности даже в отсутствие одного из участников. Позднее, когда она провожала его брата до машины, Майлз наблюдал за ними в окно, и то, как они стояли рядом на парковке, застряло в его памяти, о чем Майлз поначалу даже не подозревал. Он посмотрел на Дэвида, который тоже следил, как Шарлин заезжает во двор, и улыбался, пока не почувствовал на себе взгляд. Дэвид развернулся к Майлзу. Тот приподнял брови в немом вопросе: “да?” Его брат кивнул: “да”. Возможно, им было что еще сказать на эту тему, но зазвонил телефон. – Майлз Роби? – произнес незнакомый голос. – Да-а. – Вы в курсе, что ваша жена стоит на Имперской авеню, выкрикивая непристойности и нанося удары ногой по вашему джипу? – Минутку. – Майлз передал трубку Матёрому Лису: – Это тебя. Когда он вышел из душа, опять зазвонил телефон, на этот раз в квартире. “Жанин”, – подумал он. Майлз не хотел разводиться с женой, и по мере приближения их окончательного разъединения ему нередко приходило в голову, что он и в самом деле будет скучать по ее воплям и стонам, долгим тирадам, громким скандалам и рыданьям навзрыд. За долгие годы он успел ее изучить и знал, что вместо головы у Жанин паровой котел, и, признаться, предвкушал тот момент, когда Уолт Комо примет на себя ответственность за регулировку предохранительного клапана. Майлз понятия не имел, что заставило Жанин остановиться посреди Имперской авеню и обрушиться на свой автомобиль, но не сомневался, что ее новый муж заслужил право попытаться обуздать свою жену. К разочарованию Майлза, Уолт лишь побледнел, положил трубку, но с места не двинулся. Приготовившись услышать голос Жанин, Майлз обнаружил, что ошибся. – Ты еще не закончил красить церковь? – строго спросил отец, после того как Майлз согласился оплатить разговор. Макс совсем рехнулся или просто забыл, что свой предыдущий звонок он начал именно с этого вопроса? – Нет, папа, не закончил. – Хорошо. Не стоит тебе работать на этих людей. Он знал, что лучше не уточнять, но не удержался: – Каких людей, папа? О ком ты говоришь? – О ватиканских держимордах. Они заявились в “Капитан Тони”, подхватили Тома под руки, стащили с табурета и увели. – Ватиканские держиморды? – Они самые. – Макс был явно доволен хорошей слышимостью на линии. – Случилось это вчера. С тех пор я его не видел. Голубок церковный нашел свой универсал? Майлз ответил утвердительно, но ради разнообразия на провокацию решил не поддаваться. На этой неделе отец Марк на попутках добрался до побережья, чтобы выручить обратно приходскую “краун викторию”. – Точно там, где я и говорил, спорим? – Я правильно тебя понимаю, папа? – сказал Майлз. – Ты хочешь вознаграждения за то, что указал, где ты бросил украденную машину? – Я ничего не крал. – Разве? А как насчет двадцатки из кармана моей рубашки? Макс проигнорировал вопрос: – Куда, по-твоему, они его увезли? – В безопасное место, где о нем могут позаботиться. – Здесь он был в полной безопасности. И мы заботились о нем. Я-то думал, что живу в свободной стране. Или вам, католикам, свобода не нужна? – Чего тебе нужно, папа? – Можешь прислать мне немного денег, если хочешь. Ты не поверишь, какие тут цены на пиво. А ведь еще даже сезон не начался. Перевод: лишившись отца Тома, Макс лишился и дармовой кормежки. И следом другая мысль: – Как они узнали, где он? – Кто? – Твои ватиканские держиморды. – Голубок, должно быть, им сообщил. – Не думаю. А хочешь узнать, что я думаю? Когда кончились деньги, ты позвонил в епископат. – Ты просто не хочешь прислать мне денег, – объявил Макс. – Почему ты всегда просишь у меня? И никогда у Дэвида? – С тобой лучше получается. Бывают люди мягкотелые и те, у кого кора потверже. Ты пошел в свою мать. А Дэвид больше похож на меня. – Для человека, который не мог усидеть дома, ты чересчур крепко веришь в генетику. – Я никогда не сомневался, что твой брат – мой, если ты об этом. Как и в том, что и ты тоже мой. Именно об этом, осознал Майлз. – Мужчина знает, когда ребенок его, а когда нет. Тик твоя? – Да. – Откуда ты знаешь? По анализу крови? На лестнице, ведущей в квартиру, раздались шаги. Шарлин, если он не ошибался, хотя нетрудно было вообразить, что это шаги его матери, вызванной из небытия их дискуссией, чтобы внести необходимую ясность. – Сколько тебе прислать, папа? – Я пока не бедствую, – ответил Макс, словно и он тоже устал от этой беседы. – Дам тебе знать в случае чего. Первого числа зайди ко мне домой, забери мой квиток на пособие и пришли сюда, окей? – Окей. Дверь Майлз оставил приоткрытой, и Шарлин предупреждающе постучала, прежде чем сунуть голову в проем. Обычно, застав Майлза в одном полотенце, обернутом вокруг чресл, она отпускала какую-нибудь колкую шутку. Но не на этот раз. – Тебе лучше спуститься, – только и сказала Шарлин, закрывая за собой дверь. – Командир! – встрепенулся Уолт. * * *