– Ладно, Сури. – Персефона посмотрела на волка. – Я хотела бы пригласить тебя внутрь, однако у нас есть куры и свиньи, поэтому – Минна, правильно? – не сможет войти в далль. – Минна их не обидит! – с оскорбленным видом воскликнула девчонка. Завитки вокруг глаз сгустились. – Волки едят кур и свиней. Девчонка ухмыльнулась и сложила руки на груди. – Людей они тоже едят, но ведь она пока не обглодала тебе ногу? Персефона посмотрела на свернувшуюся клубком волчицу, невинную, как пастушья собака. – Выглядит довольно ручной. Что думаешь, Кобб? Бездарный смотритель за свиньями, а ныне не ахти какой сторож при воротах, пожал плечами. – Ладно, только присматривай за ней. Если она на кого-нибудь нападет, то вполне может получить копьем в бок. Персефона вошла в ворота. – Не очень-то гостеприимное место, правда, Минна? – прошептала Сури ей вслед. – Интересно, понравится ли им самим копье в боку, когда они придут в наш лес охотиться на наших зверей? Весна медлила с приходом, не спешила раскрасить бесцветный мир спутанной прошлогодней травы, голых деревьев и серых небес, но жители Далль-Рэна не ждали милостей от природы. Долгая зима наскучила всем, и первым же более-менее теплым деньком люди принялись за работу. Сыновья Киллианов, не знающие устали даже в летний зной, уже сидели на просевшей конусовидной крыше своей хижины. Они привязывали новые пучки соломы взамен унесенных зимним ветром. Бергин-пивовар колол дрова и бросал в огонь, разведенный под кипящими котлами с уже собранным соком деревьев. Остальные возделывали общинный огород – в это время года лишь жалкий клочок слякотной жижи, в которой осенняя ботва смотрелась, словно выбеленные солнцем кости. Кобб отправился на свой пост, Персефона провела Сури по гравиевой дорожке к большому срубу в центре далля. Почти забытые птичьи песни вернулись, с солнечной стороны колодца расцвели желтые и голубые цветочки. Если верить звездам, птицам и цветам, то зима закончилась, однако в тенистых местах все еще лежал снег. Персефона покрепче запахнула шаль – в этом году весна весьма избирательна. Она пришла не ко всем. Персефона остановилась на площадке перед крыльцом и поклонилась каменной статуе богини Мари. Сури посмотрела на нее с интересом. Двери были открыты, впуская солнце в Большой Зал, который с самой осени походил на задымленную деревянную пещеру. Зимой его освещал огонь очага, и двенадцать поддерживающих крышу колонн казались золотыми, но при солнечном свете стало видно, насколько они старые и ветхие. Яркий свет разоблачил не только колонны: сношенная обувь, плащ, свисающий с рогов головы оленя, кубок из бараньего рога, который Освальд швырнул в Сэккета несколько месяцев назад. Деревянный настил вокруг тлеющего в яме костра был покрыт грязью и золой. Солнце раскрывало реальную действительность, которую так умело прятали тени, рождаемые костром. Извечный огонь в центральной яме едва тлел. Хэбет, чьей обязанностью было за ним смотреть, куда-то подевался. Персефона подбросила щепок, и стало чуть светлее. Она пошла к двум стоявшим возле дальней стены креслам и присела на то, что справа. Сури остановилась в дверях. Она покосилась на стропила островерхой крыши, где щиты прошлых вождей клана висели вместе с трофейными головами оленей, волков и медведей. Сури скривилась и с таким видом посмотрела туда, где сидела Персефона, словно между ними расстилалось озеро, а плавать она не умела. Сделав над собой заметное усилие, девочка и волк вошли в зал. – Сколько тебе лет, Сури? – спросила Персефона. – Не знаю… Лет четырнадцать, наверно, – рассеянно ответила девочка, не сводя глаз с балок. – Наверно? – Скорее всего, да. А может и больше. Или меньше. – Ты не знаешь? – Зависит от того, сколько я прожила у кримбалов. Тура считала, что я мэлкин. – Кто?! Что такое мэлкин? – Когда кримбалы крадут ребенка… Знаешь, кто такие кримбалы, госпожа? Персефона покачала головой. – Кримбалы – это лесные существа. Они там не живут, просто приходят время от времени. В Серповидном лесу их много, из-за деревьев там полно дверей. Живут они в Ногге, глубоко под землей, где у них великолепные залы и пиршества. Они танцуют и веселятся так, что ты даже представить себе не можешь. Короче, когда кримбалы крадут ребенка… – Они крадут детей? – О, Великая Праматерь, да! Постоянно. Никто не знает, почему. Просто у них так принято. Короче, когда они крадут ребенка, то уносят его в Ногг, где с ним делают невесть что. Очень редко ребенку удается убежать. Такого называют мэлкин, и он уже не станет нормальным, потому что любой, проведший хоть немного времени в Ногге, меняется навсегда. Так вот, обычно мэлкины старше – лет десяти-одиннадцати, но мне каким-то образом удалось удрать до того, как мне исполнился год. Тогда Тура меня и нашла. – Каким же образом тебе удалось выбраться, если ты еще не научилась ходить? Сури, к тому времени как раз перешедшая через зал, посмотрела на Персефону так, словно та спросила невесть что. – Откуда мне знать, госпожа? Я ведь была младенцем. Персефона недоверчиво подняла брови и кивнула. – Понятно, – сказала она, хотя на самом деле поняла другое: каким бы простым ни был вопрос, для девочки с поясом из звериных зубов и в компании ручного волка простых вопросов не существует. – Ладно, Сури, чего тебе нужно? – Как понять – нужно, госпожа? – спросила девочка. – Зачем ты пришла? – А, ну да… Я пришла рассказать вождю, что мы все умрем. – Девочка проговорила это быстро и непринужденно, словно объявила, что вечером солнце сядет. Персефона прищурилась. – Повтори-ка еще раз. Кто именно умрет? – Мы все. – Кто – мы? – Мы. – Вид у девочки стал недоуменный, и вряд ли в этом были виноваты татуировки. – Ты и я? Сури вздохнула. – Да. Ты, я, смешной дурачок у ворот – все мы. – Все в Далль-Рэне? Девочка снова вздохнула. – Не только в Далль-Рэне – везде. Персефона рассмеялась. – Ты говоришь, что умрут все живые существа? Так ведь это не новость. Сури посмотрела на Минну с мольбой в глазах, будто волчица могла помочь с объяснениями. – Не все живые существа, только люди – как ты и я. – Ты говоришь про рхунов? Умрут все рхуны? Сури пожала плечами. – Видимо, да. – Погоди-ка… Начни с того, когда и как это случится. – Не знаю как, но скоро… Думаю, все случится еще до разгара лета. Точно до прихода зимы. – Она замолчала и задумалась, потом кивнула. – До того, как пойдет снег. К следующей весне наступит самое худшее время. Мы окажемся на лезвии ножа, посреди бури. – Значит, надвигается буря? Девочка нахмурилась и покачала головой. – Не обычная буря, нет, просто что-то плохое… – Она пожала плечами. – Впрочем, может, и буря. – И ты понятия не имеешь, что ее вызовет? – Нет, не знаю. – Мистик сказала это с таким видом, будто причины столь ужасного события не важны вовсе. Персефона откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на девочку. Бедняжка, одинокая, напуганная сирота… – Зачем ты пришла на самом деле, Сури? Ты голодна? После смерти Туры тебе стало одиноко? Сури смутилась. – Не бойся. Я попрошу кого-нибудь выделить тебе место для ночлега. И хлеб у нас найдется. Хочешь хлеба? Мистик задумалась. – Хлеб – это здорово. – Хочешь пожить здесь, в далле? Глаза Сури округлились, она с опаской отшатнулась, глядя на увешанные трофеями балки, и замотала головой.