— Разве что в аренде инструментов! Потому в магазине Разумовского надо заплатить минимум восемь злотых! Все настолько дешевое, что даже такие мастера, как Букета, иногда что-то арендуют. Ты вообще ничего не знаешь про цены! Попельский протянул руку, оперся о стену, снял котелок и склонил голову. На его лысину падал лунный свет. Леокадия неожиданно подумала, сияние луны — это тоже волны и частицы? И тогда Попельский хлопнул себя ладонью по лбу. Потом расцеловал Леокадию в обе щеки. Кузина знала, что он сделал это из благодарности. За какую-то мысль, какое-то указание для следствия, которое она ему невольно подсказала. — Мужчины от природы религиозны, — повторила Леокадия свое глубокое убеждение. — И эгоистичны, — добавила она, увидев, как кузен оставляет ее посреди улицы, сворачивает налево и быстрым шагом направляется в управление полиции, чтобы отдать должное слепому божку. IX Антоний Коцибала был дворником на Лычаковской, 6. Он был шестидесяти лет, но казался гораздо старше. Его скверный вид объяснялся постоянным недосыпанием, вызванным тем, что Коцибала одновременно имел целых три занятия. Кроме работы дворника и ночного сторожа, старик выполнял еще одну, которая идеально соответствовала алкогольным потребностям окружающих батяров. Когда закрывались последние кабаки на Лычакове, а это обычно происходило около часа ночи, пьяницы, ругаясь, искали возможности выпить еще. Удовлетворить ее можно было в двух местах: или в подвальных барах, о которых знали лишь посвященные, или у нелегальных продавцов. Скрытая торговля водкой стала обыденным заработком дворников, поскольку они были словно созданы для этого. Во-первых, ночью все равно почти не спали, во-вторых — клиенты просто с улицы могли постучать им в окно и купить товар, наконец, в-третьих, пьяные бродяги держались вдали от дворов и дверей квартир, благодаря чему не нарушали ночного покоя порядочных жильцов, которые могли сразу сообщить в полицию о шуме и подозрительных сделках. Поэтому Антоний Коцибала, как и его многочисленные лычаковские товарищи, имел сразу три профессии: был дворником, ночным сторожем да еще и подпольно торговал водкой. Последнее занятие было очень прибыльным, и благодаря нему Коцибала мог отдать трех своих сыновей в школу строительных мастеров, двух дочерей — в торгово-экономическую школу, а сам дважды в месяц ходил на Мостки, где напивался в дым, а потом забавлялся с пышнотелыми девушками, к которым питал особую слабость. Полицейские с расположенного поблизости IV комиссариата на сделки Коцибалы смотрели сквозь пальцы. Они всегда заглядывали к дворнику после какой-нибудь кражи или нападения и расспрашивали его о том, не отмечался в последнее время кто-то из бандитов необыкновенной щедростью. Таким образом можно было вынюхать вероятных виновников, которые просаживали свои деньги у Коцибалы. Полицейские благодарили его тем, что не слишком интересовались его делами, которые приносили старику немалый прок. И дворник прекрасно осознавал, что полицейская благосклонность продлится до времени, и касается, собственно говоря, только знакомых стражей порядка с IV комиссариата. Поэтому вид чужих блюстителей закона всегда вызывал у Коцибалы панический страх. Полицейские из другого комиссариата могли быть непредсказуемыми. И уже совсем непредсказуемым был тот, кто стучал сейчас в его окно. На нем не было полицейского мундира, но любой ребенок на Лычакове знала, кто такой этот лысый угрюмый мужчина. В отличие от дворника, маляр и строитель Теодор Букета спал мертвым сном. Он уже давно заметил: чем больше грехов на его совести, тем крепче он спит. Понятие чистой или нечистой совести было для мастера Букеты само собой разумеющимся. Он считал себя человеком порядочным, постоянно при этом обманывая заказчиков, которые были богатыми и, по его представлениям, должны были делиться с более бедными соседями, а в первую очередь с ним самим. Хуже всего Букета обманывал тех богачей, которые были незнакомы с техническими и строительными вопросами. Ему казалось, что именно они больше всего его презирают. «Я в этом не разбираюсь, потому что меня создали с высшей целью, мне не приходится пачкаться в известке, как тебе, несчастный работяга», — так мастер интерпретировал любое техническое невежество своих работодателей. И тогда, разгневанный этим кажущемся пренебрежением, завышал стоимость заказа, покупая больше материалов, чем это было нужно. Остатки продавал, а полученные таким образом доходы тратил на конных скачках на Персенкивцах. Заказчика, который разбирался в ремонтных работах, Букета уважал как брата, а брата не годится обворовывать, даже если он богатый. Несколько дней назад к нему обратилась некая дама из высших кругов. Мастер с удивлением тер глаза. Эта женщина не только знала толк в строительном деле, но и имела смелость считать, что некоторые его услуги слишком дорогие! Кроме того, несмотря на почтенный возраст, она была неплоха по части красоты, изысканно одета и элегантна, что в сочетании с ее самостоятельностью и решительностью как-то странно возбуждало Букету. Поэтому он решил ее обмануть, во-первых, потому, что по его принципам ни одна баба не будет им командовать, а во-вторых — чтобы унизить ее в своих глазах, а это уже имело для него почти эротическое значение. Поэтому, начав ремонт ее огромного жилища на улице Понинского, он купил на Рынке в Зюдгоффе пять ведер краски, тогда как четырех было более чем достаточно. Немного погодя почувствовал заметное беспокойство, когда один из его подмастерьев оговорился, без какой-либо связи, в конце концов, с этой сделкой, что их заказчица — кузина Лыссого, с которой он, несомненно, живет на веру. Однако страх перед комиссаром не нарушил в настоящее время Букету сна, поскольку чем больше грехов было на совести мастера, тем крепче он спал. Этой ночью ему снилось, что дверь пронзительно скрипит. Надоедливый звук повторялся все чаще, как будто кто-то крутил ручкой несмазанной шарманки. Дверь открывалась и закрывалась, а сквозняк, образовавшийся таким образом, овевал лицо спящего. Букета открыл глаза. То был не сон. Возле спальной ниши стояло трое человек: его жена Анеля, дворник Коцибала и незнакомец, который открывал и закрывал створку двери. Букета протер глаза и внимательно присмотрелся к третьему лицу. И вдруг почувствовал спазм гортани и влагу под мышками. — Даже животное не заснуло бы в такой духоте. — Лыссый развеивал дверью застоявшийся воздух в нише, а в протянутой руке держал какой-то счет. Мастеру Букете стало так же нехорошо, как несколько минут перед тем дворнику Коцибале. Через четверть часа Букета и Коцибала сидели в каморке дворника над бутылкой самогона. — Тот Лыссый какой-то не того. — Коцибала сделал пальцем круг на лбу. — Чтобы так прийти к тебе, Тоська, и платить счета в темноте! — Гопи[53] є гопи. — Букета наполнив чарки. — Я могу и ночью взять! Но чтобы так посреди ночи за кирку спрашивать! О какой-то аренде инструментов! — Хорошо, что больше ничего не спрашивал. — Коцибала облегченно перевел дыхание и поднял рюмку. — Я с пулицаями-то имел дело много лет назад, как пiд гарою[54] пнул в задницу какого-то шмайґелеса[55]. — Букета тоже облегченно вздохнул. — Ну, гоп в тот глупый клюв! * * * Доходил второй час. Время тайных визитов в борделях и апогея пьянства в нелегальных барах. В это время порядочные супруги уже давно спят, а непорядочные приобретают или передают сифилитическую заразу. В этой поре утомленные чахоточные шлюхи на Мостках теряют остатки надежд на клиента, старые ляфіринди[56] проститутки в малинах, никому не нужные и равнодушные, заглядывают пьяницам в глаза, непокорные студенты и украинские радикалы произносят путаные тирады, осуждая общественный строй, азартные игроки, проиграв все до нитки, стоят в подъездах с пистолетом у виска, а больные, измученные бессонницей полицейские ведут безнадежные расследования. Попельский мчался на своем «шевроле» сквозь ночной город и улыбался сам себе. Он любил это время львовских батяров. X Комиссар начал от склад машин на Пекарской, 13. Кроме кооператива «Инструменты» на Казимировской, это было первое из двух подозрительных мест, которые только что назвал ему мастер Букета. Попельский припарковал авто и, не выходя из него, внимательно осмотрел здание. Оно было чрезвычайно искусно и симметрично спроектировано. Похоже было, что к главному зданию прилепили одноэтажный домик, увенчанный с обеих сторон большими балконами. Полицейский вышел и прочитал вывеску над подъездом. «Ал. Сокальский. Машины и инструменты». Надпись на витрине сообщала, что склад и магазин предлагают «арматуру, насосы, различные газовые и водопроводные трубы, а также инструменты, машины и технические устройства для разных потребностей». Нигде и слова не было об аренде инструментов. Комиссар прошел мимо спущенных жалюзи на дверях и окнах, а потом завернул на двор. Справа были двери, которые могли вести в склад с другой стороны. Но не заметил рядом ни одного звонка. Попельский чиркнул зажигалкой и в ее свете внимательно осмотрел дверь. Они оказались замазаны каким-то маслом и заржавели. Над ними виднелась надпись «Служебный вход». Вернулся к машине и вытащил из нее экземпляр «Нового века», который оставил там в воскресенье. Обернул ладонь газетой, чтобы не запачкать руку, и несколько раз грохнул кулаком в дверь. Почти сразу послышался лай собаки и шаги. Дверь приоткрылась, и в щели, перегороженной цепочкой, Попельский увидел юношу в форменной фуражке, а за ним — большую собаку. Молодой сторож присмотрелся к значку Попельского, убрал куда-то овчарку и шикнул на нее. Потом впустил полицейского внутрь. Они оказались в маленьком коридорчике, откуда несколько ступенек вело в большие сени, загроможденные ящиками. Слева находилась комнатка сторожа, где стояла настольная лампа, которая была единственным источником света в темном помещении. — Скажите-ка мне, пожалуйста, — Попельский заинтересованно взглянул на открытую книгу, что лежала в свете лампы, — у вас можно одолжить инструменты? — Не знаю, — ответил сторож. — Об этом надо спросить шефа, пана Сокальского. Но он работает в обычное время. Я ничего не знаю, ибо только сторожу. Утром ухожу, возвращаюсь вечером. Не вижу никого, кроме своего напарника. — Как вас зовут? — Ежи Грабинский, гимназист. Подрабатываю здесь после уроков. — Проведите меня в контору. — Попельский заметил, что книга, которую читал молодой сторож, — это латинская грамматика, открытая на разделе «Синтаксис». — Пожалуйста, сюда, — сказал юноша, зажигая свет и двигаясь вперед. Попельский поднялся по лестнице за своим чичероне и через мгновение оказался в маленькой конторе, стены которой были окрашены в желтый цвет. Этот цвет, который вызвал у Попельский ассоциации с клоакой, должен был сделать светлее крохотное помещение, зарешеченное окошко которого выходило на двор. Этот цвет показался комиссару гнетущим. Если бы так покрасили стены в его кабинете, он никогда даже не заглянул бы туда, опасаясь нервного расстройства. Посередине стояли три стола, заваленные бумагами, копировальной калькой и грязными стаканами после чая. На подоконнике стоял засаленный примус. Канцеляристы, что работали здесь, были такими же любителями порядка, как аспирант Цыган Стефан. — Возвращайтесь к своему четвероногому другу, — услышав вой и лай, которые доносились из каморки сторожа, Попельский улыбнулся гимназисту, — а я здесь немного поработаю. Мне нужно посмотреть, что в этих шкафах. — Но я не знаю… Наверное, я должен позвонить пану Сокальскому… А сейчас полтретьего… — Даже если небо упадет на землю, юноша, — комиссар снял пиджак и повесил его на спинку стула, а рукава сорочки натянул нарукавники, которые валялись на столе, — то я и так пересмотрю содержимое этих шкафов. Сейчас или позже. А у тебя есть две возможности. Первая — позвонить своему работодателю, разбудить его посреди ночи и получить нагоняй за то, что впустил меня сюда без ордера на обыск. А вторая — вернуться к упорядоченному миру латинской грамматики и продолжить изучение coniugatio peripkrastica passiva[57]. — Ох, если бы оно было таким легким, как вы говорите. — Гимназист улыбнулся и вышел из конторы, сопровождаемый собачьим воем. Через полчаса Попельский снял нарукавники и надел пиджак и котелок. Закурил папиросу, откинулся на стуле, сплел ладони на затылке и выпустил облачко дыма под потолок. Фирма Ал. Сокальского явно не занималась арендой инструментов. Попельский не нашел в бухгалтерских книгах никаких фактур или чеков. Каким образом мастеру Букете пришло такое в голову? Он мог соврать, чтобы избавиться от ночного посетителя. Но это было бы глупо. Достаточно было сказать «не знаю». Но если Букета не врал и фирма Ал. Сокальского действительно арендовала инструменты, то документация о выдаче и возврате должна находиться где-либо. Комиссар тяжело поднялся и вышел из конторы. Когда приблизился к каморке сторожа, пес угрожающе зарычал и разбудил парня, который спал, положив голову на латинский словарь. Попельский подождал, пока Грабинский очнется. — Мне нужны другие документы. Другие папки. Они где-то здесь? Вы что-то знаете? Должен найти мужчину, который позавчера одолжил кирку! — Я не знаю! — ответил Грабинский и грохнул кулаком по раскрытой книге. — Дайте мне покой, пан начальник! Я уже ничего не знаю! — А с чем вы так морочитесь? — Попельский повернул голову и прочитал заголовок на странице. — Commentarii de bello Gallico[58]. Мучаетесь с Цезарем? — Да, с проклятой латынью! Проклятущая косвенная речь! — гимназист злобно глянул на Попельского из-за проволочных очков. — Не знаю я ничего про какие-то другие папочки! Знаю одно. До экзамена по латыни мне осталось пять часов, а я не могу найти в словаре этого идиотского слова! — Может, вам помочь? — Попельский затушил окурок в пепельнице. — Этот оборот, spe sublata. — В глазах юноши блеснуло раздражение. — Я не могу найти этого чертова sublata. В переводе сказано, — парень постучал пальцем по запрещенной учителями гимназий книжечке с переводами текстов, — «лишив себя надежды». То есть sublata — это participium perfecti[59]от какого глагола, что означает «лишить». Но от которого, к черту? Я не знаю этого слова! Его нет в словаре! — Tollo, tollere, sustuli, sublatum. — Попельский улыбнулся. — Participium образуется от другой основы. Ужасное слово, да. Руки опускаются. Когда я изучал Цезаря в пятом классе гимназии, то перерыл весь словарь, ища это глагол. Страница за страницей. И нашел. Ибо я очень упрям и всегда все нахожу. Даже тогда, даже в основном тогда, когда уже поздно. Парень быстренько проверил глагол в словаре и облегченно вздохнул. Протер очки и погладил собаку. — Осталось повторить только один раздел, — весело сказал он. — Спасибо, пан комиссар. — Документация. — Попельский оперся локтями на стол, вызвав этим грозное рычание собаки. — Мне нужна документация аренды инструментов. В конторе ее нет. Может, она где-нибудь? — Я ничего не знаю. — Грабинский покачал головой. — Позвоните мне, — Попельский вытащил «Вальдманн» и на скомканном экземпляре «Нового века» записал свой домашний номер телефона, — если узнаете что-то о картотеке арендованных инструментов. А я вас отблагодарю какой-нибудь лексикографической или грамматической подсказкой. Вам известно, например, от чего образовано perfectum слова «tetigi»? Попельский показал на это слово в тексте Цезаря, вышел со склада и скрылся в темноте арки. Грабинский не захлопнул за ним двери. — Вы спрашивали про кирку? — Комиссар услышал голос сторожа. — Кто недавно арендовал кирку? — Да. — Попельский порывисто обернулся. — Это мы арендуем инструменты, — проговорил Грабинский. — Кто? — Мы, сторожа. Не всегда выписываем квитанции. Подделываем немного. Поэтому не рассказываем об этом, особенно если спрашивает начальство. Попельский подошел к парню и схватил его за галстук. Вытащил с собой на улицу. За дверью скулила собака, царапая когтями железо. — Этот человек одолжил кирку? — Попельский вытащил портрет Ирода и подсунул Грабинскому под глаза.