– Да, но… Это же наша традиция. И… Знаешь… Я как-то не думала, что последний раз был, ну, последним. Мама то и дело разыгрывала эту карту с тех пор, как меня предварительно приняли в Бостонский университет[5]. «Мы в последний раз делаем валентинки для детей из воскресной школы», «Я в последний раз крашу молоко в зеленый на День святого Патрика» и так далее. После каждого упоминания «последнего раза» мама уходила из комнаты искать салфетки. Может, она втайне надеялась на то, что им с папой не хватит денег на мое обучение в Бостонском университете, и больше ничего не будет «в последний раз»? – Мам, я поеду снова, только не этим летом. Я надеялась, что она не расчувствуется. Мне хотелось скорее выйти на пробежку. – Честно говоря, мне на ум пришла еще Эмори. Это привлекло мое внимание. – Эмори? Почему? – Помнишь, как вы с ней вставали ни свет ни заря каждое утро и играли в футбол с местными ребятишками? – с мечтательным видом проговорила мама. – Ей там очень нравилось. В этих поездках она становилась ближе к Богу. Не становилась она «ближе к Богу». Эмори там нравилось потому, что это было наименее религиозное из всех занятий, которые навязывали ей мои родители. – К тому же Эмори это пошло бы на пользу, – добавила мама как бы невзначай, но я знала, что она сказала это не случайно. – В смысле? – Я вчера разговаривала с Дженнифер, – ответила она. У меня екнуло сердце. Неужели Эмори наконец обо всем рассказала маме? – О чем? – осторожно поинтересовалась я. – Ни о чем конкретном. Просто мы за вас переживаем. Вы и раньше ссорились, и нередко, но так серьезно – никогда. Обычно вы быстро мирились. Я нащупала свой крестик и покрутила его между пальцами. – Ханна, объясни, почему вы разругались? Она знала, что сказал папа, но не знала, что Эмори его слышала. Правда, поссорились мы не то чтобы из-за этого. Мне правда хотелось обо всем рассказать маме. В шестимиллионный раз за последние три месяца. Но я не могла. Я поклялась молчать. – Пожалуйста, поговори со мной. Сегодня мама настаивала особенно – непонятно, почему, – но я подозревала, чем это может закончиться. Она умела найти ко мне подход, разрушить мои тщательно выстроенные преграды и заставить меня выдать то, о чем я обещала никому не рассказывать. Я закусила губу и отрицательно помотала головой. – Я не хочу это обсуждать. – Но ты всегда со мной всем делилась, Ханна. Прошу тебя. Ты можешь мне довериться. Я затаила дыхание, стараясь удержать слова, рвущиеся наружу, запереть их под замком – там, где им и место. Я не могла довериться маме. Она бы сразу побежала к маме Эмори. А потом Эмори навсегда возненавидела бы меня за предательство. Надо было спасаться, и как можно скорее. – Это касается только меня и Эмори. – Чтобы скорее завершить разговор, я добавила: – И Иисуса. Мама больше ничего не сказала. Но, открывая входную дверь, я чувствовала на себе мамин взгляд. Спустившись с крыльца, я сразу побежала. Повернула направо, за угол, в противоположную сторону от старшей школы «Футхил». На часах было половина седьмого. Эмори возвращается с репетиций как раз в это время, и мне не хотелось встретить ее. * * * Тем же вечером я села за ноутбук и начала составлять список исповедей, которые мне больше всего понравились. В него вошли Кевин Андерсон, чьи довольно известные родители разошлись не по-хорошему и устроили громкий бракоразводный процесс, Бейли Парнелл, которой пришлось сменить старшую школу после того, как ее застали за употреблением наркотиков в женском туалете на втором году обучения, Скайлар Багатти, с восьми лет страдающая от нервозности и депрессии. И конечно, Кейтлин с ее историей о загадочном слухе. Я отлично помнила, как они стояли за кафедрой и рассказывали свои истории и как я думала, что и в «Завете» им следует опасаться злых сплетен. Но в то же время мне вспоминалось выражение гордости на лице папы. Несмотря на все недочеты нашей школы, он создал нечто уникальное. Подобных исповедей я слышала множество, но эти четыре зацепили меня больше всего, а работать с несколькими историями всегда проще, чем сразу с десятком или около того. Я написала каждому отдельное сообщение, объяснила, что мы с Аароном собираем материал для видео, и предложила встретиться завтра во время обеда в Роще – так называли окруженную деревьями небольшую поляну на краю кампуса. За следующие двадцать минут мне пришли ответные сообщения: все четверо ответили согласием. Я посмотрела на экран и улыбнулась. На душе стало немного легче. Пока неизвестно, насколько моя идея удачная, но я, по крайней мере, делаю хоть что-то. В отличие от папы. Эмори День 278-й, осталось 159 – Ай! – Я дернулась и сердито взглянула на отражение Шарлотты в зеркале. – Сиди смирно. Ты все испортишь. Шарлотта потянула за очередную прядь, обернула ее вокруг другой и закрепила невидимкой. – Ты уж слишком изящную прическу не делай, ладно? Я все-таки иду на матч по лакроссу, а не на выпускной. – Доверься мне. Делается она сложно, а выглядит проще некуда. – Шарлотта принялась заплетать косу. – О-о… Подожди-ка. Хочешь, я вплету бело-зеленую ленту? – Нет уж, спасибо! – Почему нет? – Э-э… Может, потому, что я не первоклашка? Шарлотта посмотрела на меня наигранно-изумленным взглядом. – Похоже, кому-то не хватает духа любви к родной школе! – Шутишь? Я ткнула пальцем в огромные белые цифры «тридцать четыре» у меня на груди. В них было столько «духа любви к родной школе», сколько вообще может поместиться в одного человека. Шарлотта закончила заплетать косу и протянула мне свою пудреницу. – Вот, взгляни. Я развернулась спиной к высокому зеркалу и посмотрела в крошечное зеркальце в пудренице. – Ого! Извини, что я в тебе сомневалась. Шарлотта закрепляла очередную прядь, когда в дверь постучали. – Войдите, – сказала я, думая, что это мама. А когда обернулась и открыла рот, чтобы спросить, почему она так рано вернулась с работы, увидела Дэвида. – О… Привет. – Привет. – Он сложил руки на груди, словно хвастаясь перед нами своими накачанными мышцами. – Я только что из Нью-Йорка. Я стиснула пудреницу в кулаке. – Вот ищу твою маму. Услышал голоса и решил, что она здесь, с тобой. Привет, Шарлотта! – Привет, Дэвид! – чересчур дружелюбно отозвалась она. – Работа в городе. Будет в восемь. Я всегда отвечала Куску Дерьма так коротко, как только могла. Он не заслуживал полных предложений. – А, ясно… Не думал, что она так сильно задержится. Иначе заехал бы в свой лофт[6] по пути из аэропорта. Лофт? Заносчивый придурок. Неужели нельзя сказать просто «квартира»? Я еще крепче сжала пудреницу. – А когда там ее великий благотворительный вечер? – небрежно бросил он. – В эту пятницу, да? Он прекрасно знал когда. Не считая свадьбы, в последний месяц мама только и говорила что об этом благотворительном вечере. Неужели он в самом деле пытался завести светскую беседу? – М-м, – промычала я.