– Все образуется, хорошо? Я не ответила. Он подался вперед и посмотрел мне прямо в глаза. – Ханна, ты не обязана меня прощать. Я поступил неправильно. Но пожалуйста, не теряй веры в меня. Я все сделаю, чтобы искупить свою ошибку. Ты мне веришь? Вдруг мне вспомнились слова Эмори. Отец – твоя слабость, Ханна. Ты веришь всему, что он говорит. Всему, во что верит он. У тебя ни о чем нет собственного мнения! – Ханна, прошу тебя! Я понимала, что папе очень важна моя поддержка. И какой смысл отказывать в ней сейчас? – Я тебе верю, – сказала я. Он притянул меня к себе и обнял. – Вот и умница. Ну, нам пора, – добавил папа, выпуская меня из объятий. – Мы же не хотим опоздать. Он вышел из машины и закрыл дверь. Я наблюдала за тем, как он идет через парковку, здоровается с проходящими мимо учениками и обменивается с ними дружескими рукопожатиями. Я подождала в машине первого звонка, и только потом вышла и неспешно направилась к входу. Сегодня мне не хотелось спешить. Из церкви лилась популярная веселая мелодия. Папе хотелось, чтобы атмосфера на службе по понедельникам была «расслабленной и приятной», а не «угнетающей и церковной». Я зашла в зал, приблизилась к первому ряду и опустилась на свое привычное место в первом ряду подле Алиссы. Она сидела, откинувшись на спинку скамьи и вытянув ноги. – Утречко, – пробормотала она, приоткрыв один глаз. А потом снова задремала. Мне ужасно хотелось поделиться с ней своими печалями, но я обещала маме молчать. «Давай не будем никому об этом рассказывать, – попросила она вчера, когда я вернулась с пробежки. – Ты же знаешь, как быстро у нас в церкви разлетаются новости». Я подалась вперед и приветливо помахала Джеку и Логану – они сидели рядом с Алиссой в одних наушниках на двоих и смотрели видео на YouTube с записью выступления хора а капелла. – Доброе утро, – сказал Логан. Я вытащила из рюкзака карточки, по которым готовилась к тесту по химии, и начала их просматривать. Не успела я дойти до третьей, как Алисса выпрямилась и показала пальцем на сцену. – О-о, смотри. Мой будущий муж сделал себе такую симпатичную стрижку на прошедших выходных! Аарон вышел на сцену в голубой футболке с логотипом нашей школы, джинсах и черных суконных ботинках от «Томс». Он взял гитару и подошел к скамье у кафедры. Сегодня он не надел бейсболку – наверное, чтобы похвастаться новой стрижкой. Ко мне в голову редко забредали мысли об Аароне – возможно, потому, что Алисса и так достаточно думала о нем за меня и, пожалуй, еще человек за шесть. Не то чтобы я ее не понимала. Он и правда был симпатичным, уверенным в себе, но не заносчивым, нет. А это придавало ему еще больше шарма. Однако сейчас, увидев его на сцене, я подумала только о маминых вчерашних словах: «Аарон – ценная находка для нашей школы, но ему приходится много платить за работу». Перевод: если бы не он, я бы пошла учиться в Бостонский университет в следующем году. – Мне надо повторять, – сказала я Алиссе, стуча пальцем по карточкам. Она выхватила их у меня из руки. – Что может быть важнее чувственной прически моего будущего мужа?! – Мировой голод. Судьба женщин в развивающихся странах. – Я отобрала свои карточки. – Тест по химии. Алисса посмотрела на сцену, и я проследила за ее взглядом. Аарон перебирал нотные листы, лежавшие рядом с ним на скамье. Он взглянул на первый ряд, кивнул нам и широко улыбнулся. Я нахмурилась. Когда Аарон отвернулся, Алисса хлопнула меня по руке. – Видела, как этот мальчишка мне улыбался? Победа у меня в кармане! Я еле сдержала смех. – Мальчишка?! Она закатила глаза. – Не смейся. Не такой уж он и старый. – Он на пять лет старше тебя! – Четыре, – поправила меня Алисса. – Мне в следующем месяце восемнадцать. – Ну и что? Он, считай, наш преподаватель! – Только до июня, – ответила она и подмигнула. Свет приглушили, и на сцене зажглись огни. То, что обычно происходило дальше, всегда казалось мне нелепым, но я успела к этому привыкнуть за три с половиной года. Папа выбежал на сцену с приколотым к толстовке микрофоном и принялся бешено размахивать руками. Он остановился в центре, перекатился с пятки на носок и окинул нас взглядом. А потом поднял руки в воздух и прокричал во все горло: – Да здравствует день, подаренный нам Господом! – Возрадуемся и поблагодарим Его! – закричал в ответ весь зал. – Отлично! – Папа опустил руки. – Ничего себе, вы удивительно бодрые для утра понедельника. Аминь! – Аминь! – отозвались мы. Папа настаивал на том, чтобы его звали «пастор Жак», потому что «пастор Жаккар» звучало чересчур напыщенно, и все равно никто не мог это правильно произнести. Все мне завидовали и говорили, что им тоже хочется такого папу, что он для них больше друг, чем пастор, и ему они могут рассказать секреты, которые ни за что не доверили бы своим родителям. Раньше я этим гордилась. А в последнее время жалею, что он мой папа, и я не могу поговорить с ним по душам, как остальные ученики нашей школы. – Прежде чем перейти к сегодняшней службе, позвольте сделать несколько объявлений, – сказал папа, меряя шагами сцену. – Как вам известно, школа у нас особенная. Мы собираемся все вместе в понедельник. В течение недели общаемся в небольших группах, обсуждаем, что у нас происходит в жизни. Каждое воскресенье возвращаемся сюда, в церковь, с нашими родными. Мы сближаемся, – добавил он, сплетая пальцы. – И мы по-настоящему понимаем друг друга, верно? Краем глаза я заметила, как ученики согласно кивают – все, включая Алиссу. – Аминь, – прошептала она. У папы было доброе сердце, но мне не нравилось, как он говорил о нашей школе, будто это восхитительная утопия для подростков, которую он создал собственноручно, исключительно своими усилиями, рай, в котором все дружат, открыто говорят о своих чувствах и никогда никого не задевают ни словом, ни делом. Чудесная картинка; вот только лживая. Мы осуждали друг друга, только за спиной и шепотом, и критерии у нас были особые: например, насколько он или она хороший христианин. – День открытых дверей, который проходит у нас ежегодно, состоится через три недели, и мне потребуется помощь каждого из вас. Я окинула взглядом пустые задние ряды. Когда я училась в начальной школе, папе приходилось отказывать сотням поступающих, но к средней школе ситуация изменилась. Желающих попасть к нам становилось все меньше, и папа начал увольнять учителей, урезать программу, занимать средства у более крупных церквей. Однажды вечером, за ужином, он рассказал нам с мамой о своей новой стратегии: – Сосредоточимся на творческой стороне нашей школы. У нас уже есть великолепные танцевальная и актерская группы, хор, участвующий в конкурсах, и заслуживший награду хор а капелла. – Он похлопал меня по руке. – Да и мы в Лос-Анджелесе, в конце концов! Мама хмыкнула. – Мы в округе Ориндж. Лос-Анджелес от нас в часе езды. – Это мелочи, – отмахнулся папа. Следующие полгода он искал инвесторов, занимался развитием танцевального и драматического кружков, нанимал новых управляющих, увеличивал их бюджет. День открытых дверей всегда проводился на широкую ногу, но сейчас папа особенно старался заполнить зал и выкладывался по полной. И теперь я знала почему. Из-за Аарона. Из-за меня. – Пусть каждый из вас подумает над тем, почему учится именно здесь, – говорил папа, медленно расхаживая по сцене и время от времени останавливаясь, чтобы улыбнуться тому или иному ученику. Таким образом он сближался с аудиторией, вовлекал ее в разговор. Однажды папа признался, что выискивает в толпе людей, которые не прислушиваются к его словам, или тех, кому, как он считает, особенно важно их услышать, и намеренно смотрит прямо им в глаза. – Возможно, вы не могли найти друзей, умеющих вас понимать, или чувствовали себя потерянными, обязанными делать то, что вам казалось неправильным. Я услышала, как несколько человек в разных концах зала тихо произнесли «аминь». Папа отошел на другую сторону сцены. – Или вы пришли сюда, чтобы развить данные Богом таланты в музыке или танце? Неважно, что привело вас в нашу семью; здесь – ваш дом. Папа все нарезал круги по сцене, поглядывая на зал и не спеша продолжать речь. Затем он добавил: – Наверняка у каждого из вас есть знакомый, которому это место помогло бы не меньше, чем вам. Я тут же подумала об Эмори. В детстве она часто ходила со мной в церковь и никогда не пропускала мои выступления в хоре, но с годами я начала замечать, что она чувствует себя не в своей тарелке. На прошлый канун Рождества, когда я пригласила ее на праздничную службу, она сказала, поморщившись: «В этом году я – пас. Это не мое. Ты же понимаешь, правда?» Я искренне ответила, что понимаю, но все равно немного обиделась. – Хорошо, закройте глаза и представьте этого человека, – сказал папа, все еще меряя шагами сцену. – На счет «три» произнесите его имя вслух. Готовы? Раз. Два. Три! Зал заполнился шумом. Мне не хотелось называть Эмори, но в голову больше никто не шел, так что я пробормотала нечто несвязное себе под нос – все равно все имена смешались друг с другом.