Последнюю часть фразы я выкрикиваю в закрытую дверь. Киган смотрит на меня и приподнимает бровь. – Знаешь, мальчик, мне кажется, что ты мог бы лучше, – говорит он, опуская гантель на пол. Щеки пылают, я хмурюсь и возвращаюсь к тренировке. Очень трудно сохранять доброжелательный вид во время интервью, но мне это удается. Потому что, в отличие от некоторых, я прекрасно понимаю, что эмоции не должны мешать работе. Я был мил с Заком настолько, насколько это возможно, с тех пор как мы покинули отель. В автобусе я спросил Зака, как он себя чувствует (хорошо, спасибо). Спросил, как ему спалось (ага, отлично). Я спросил, слышал ли он о клубнике в шоколаде, которую продают в Бельгии, и думает ли, что нам удастся ее попробовать (не знаю, наверное). С каждым вопросом он все больше отстранялся от меня, глядя настороженными карими глазами. Как будто я угрожал ему оружием, а не задавал обычные повседневные вопросы. Время от времени я поглядывал на Джона, чтобы узнать, не заметил ли он. Парень всю поездку смотрел в окно и яростно кусал нижнюю губу. Энджел на протяжении всего пути разговаривал по телефону. На самом деле интервью – это первый раз, когда кто-то вообще вспомнил о моем существовании с того момента, когда Джон оставил меня в спортзале. Мы с Джоном сидим на кремовом диване, а Энджел и Зак расположились в креслах по обе стороны. У стены сидит Эрин и листает iPad, Киган покачивается на скрещенных ногах, осматривая комнату, а Пенни с нетерпением наблюдает за нами. Сегодня у нас берут интервью две девушки лет двадцати, обе одеты с ног до головы в одежду дорогих брендов. Они милы и, к счастью, не пытаются давить на нас своими вопросами, как некоторые другие. Сегодня шуток меньше, чем обычно. Напряжение висит в воздухе, как одеяло, высасывая весь кислород, гася наш огонь. Джону лучше всех удается игнорировать сложившуюся обстановку. Сейчас он рассказывает историю становления Saturday. Он отвечает на большую часть вопросов о группе. В конце концов, он учился этому всю свою жизнь. – На самом деле поначалу мы с Энджелом не были близки, – говорит он. – Рубен был моим лучшим другом, и именно он как бы втиснул меня в группу на концерте в конце года. – Парень изображает, как запихивает что-то маленькое в отверстие, и девушки смеются. – Они не захотели выступать с сыном известного продюсера? – спрашивает одна из них, сверкая глазами. Уфф. Щекотливая тема. Но Джон не дрогнул. – Они не знали! Я держал это в секрете, вымышленное имя, все такое. Вот почему я уверен, что нравлюсь им таким, какой я есть. – Он подмигивает. – Кроме, может быть, Энджела? – спрашивает вторая девушка. Энджел поднимает руку. – Могу я для протокола сказать, что Джон – мой мальчик? – Твой мальчик? – неуверенно переспрашивает девушка. – Я не имею ничего против Джона. Он классный парень. – Энджел перегибает палку с этим «признанием», а Джон изображает пальцами сердечко и прижимает его к груди. Девушка усмехается и наклоняется вперед. – Итак, когда вы, ребята, познакомились, они знали тебя как Ричи. На тот момент это было твое имя? – Да. Если вы уточните у правительства, то меня до сих пор так зовут. Но что они понимают? Джон улыбается сам себе. – Зачем ты сменил его? – На самом деле это забавная история. Однажды девушка увидела меня на улице и упала в обморок, представляете? Просто, бам, женщина упала посреди тротуара. Она приходит в себя и говорит мне: «Боже мой, вы так великолепны, я думала, что увидела ангела в реальной жизни». Так это имя и прилипло. Он рассказывает это совершенно спокойно. Фанаты пошучивают, что он рассказывает разные истории всякий раз, когда его спрашивают о происхождении прозвища, и я уверен, что эти девушки в курсе, потому что они не выглядят удивленными. – Значит, вы двое хорошие друзья? – спрашивает одна из них, и я сразу замечаю изменение тона. Я гримасничаю. – Ага. – Все дружат? До нас дошли слухи, что, возможно, есть те, кто недолюбливает друг друга. Ну, это было мягко сказано. Не может быть, чтобы этот вопрос прозвучал случайно. Если бы Chorus не хотел, чтобы мы комментировали слухи, этот вопрос запретили бы задавать. Очевидно, они хотят, чтобы мы воспользовались случаем, чтобы пресечь слухи. Джон, конечно же, отвечает. Он не выглядит даже немного удивленным, услышав такой опасный вопрос. Я начинаю подозревать, что его отец попросил парня искоренить все сплетни еще до того, как мы пришли сюда. Как будто эти вопросы были спланированы. – В этих слухах нет ни капли правды. Мы как семья. Даже ближе, чем семья. Мы выбрали друг друга, понимаешь? Всегда были вместе, но гастроли сближают так, как мы даже не могли предположить. Принудительная близость, судя по всему, – шутит он. Выгляжу ли я так же встревоженно, как ощущаю себя? Потому что если бы сейчас я пил стакан воды, то подавился бы. Я украдкой смотрю на Зака. Краска сошла с его лица, он выглядит так, будто сейчас упадет в обморок. Мы с Заком ошеломленно сидим в молчании, когда в разговор вклинивается Энджел. – Я даже не в курсе, о каких слухах идет речь, – говорит он, изображая недоумение. – Зак, ты, случайно, не знаешь, что могли услышать эти милые дамы? Я в растерянности. Зак пугается и чуть ли не задыхается, когда произносит ответ: – Понятия не имею. Он прочищает горло, и Эрин протягивает ему бутылку с водой. Он принимает ее, но не пьет. – Нет, серьезно, это просто глупый слух. Не думаю, что кто-то из нас будет злиться друг на друга лишь из-за того, что тот попал в список. Это еще одна из его колкостей, которую можно понять, только если знаешь всю ситуацию. Даже не могу ответить, потому что лишь я знаю истинный смысл. Мы бы не стали злиться друг на друга из-за этого. Он мне не нравится, потому что мы поцеловались, и для него этот поцелуй значил гораздо больше, нежели для меня. Он все усложнил. Мое зрение расплывается. Где-то вдалеке Энджел жестикулирует Заку. – Вот именно. Я не собираюсь злиться на своих друзей только потому, что у людей нет вкуса. Интервьюеры разражаются смехом, и это происходит как в замедленной съемке. Энджел смеется и качает головой. Я шучу. Я шучу. Вроде того. Я расслабляю челюсти, и все наконец-то встает на свои места. – Именно, – отвечаю я чересчур громко. Головы всех присутствующих поворачиваются в мою сторону. – Я уверен, что говорю от лица всех членов группы, когда утверждаю, что не верю в то, что дружбу можно испортить бессмысленными вещами. Но честно? Даже если бы мы и не ладили, то это не было бы столь очевидно. Я, например, много лет провел в музыкальном лагере. Любой, кто там работал, знает, как часто возникают беспричинные ссоры. Девушки оживленно кивают, и раздается чей-то смех, но я не могу понять, чей именно. – Но шоу продолжается, понимаете? Ты не можешь закатить истерику на сцене, потому что тебе приходится играть с кем-то, кто тебе не нравится. И лично я, знаете ли, не ребенок. Я всегда буду относиться к своим коллегам с уважением. Вот так. Я тоже умею говорить двусмысленно. Я так переполнен довольством и триумфом, что только через секунду понимаю, что у интервьюеров странное выражение лица. Они улыбаются, конечно же, но это совсем другая улыбка. Голодная. Я прокручиваю в голове свои слова и замечаю, что в моем голосе появилась резкость. Пассивно-агрессивная злоба. Я говорю, как моя мама. Повисает ужасающая тишина, и Энджел начинает громко смеяться. – Коллеги, – говорит он, – видите, наш Рубен лучше всех, он всегда так спокоен. И когда узнаешь его ближе, то понимаешь, что под словом «коллеги» он подразумевает своих самых лучших друзей. Серьезно! Например, однажды он собрался на свидание, о котором я был не в курсе, потому что он сообщил нам, что идет на важную встречу! Эта история – чистейшая ложь. Но я безмерно благодарен способности Энджела придумывать всякую чушь на ходу. – О! – Одна из девушек цепляется за эту информацию, ее глаза сверкают. – У тебя есть девушка, Рубен? Я чувствую, как Эрин сверлит меня взглядом: «Не смей». Конечно, я не посмею. Как и всегда, я играю в их игру, несмотря на то, какую боль это мне причиняет. – Сейчас нет. Все еще в поисках той самой. Интервью продолжается, но я знаю, что все испортил. Напряжение тяжелее, чем когда-либо, и оно пробралось прямо в желудок, где засело, как камень. До конца интервью я почти не разговариваю. Все, что я могу делать, – это воспроизводить свои собственные слова. Знаю, какой будет реакция на этот поступок. И самое страшное, что это будет правдой. Я сорвался, облажался, и теперь люди узнают об этом. И я даже не могу винить никого другого. Пятьдесят на пятьдесят, как сказал Джон. Он оказался прав? Неужели все это время я был в ярости? Ранил всех вокруг, даже не замечая этого? После окончания интервью я не могу взглянуть кому-либо в лицо. И я ничуть не удивлен, когда Эрин отводит меня в сторону, пока мы садимся в автобус, чтобы отправиться на следующую встречу. – Сегодня днем, когда мы вернемся в отель, Джефф хочет поговорить с тобой и Заком, – говорит она. Ее голос осторожный и извиняющийся. Это предупреждение. Настоящее дерьмо вот-вот начнется.