Ее рот распахивается. – Нет. Я ухмыляюсь. – Ага. – Не может быть. Зак, он горяч. Мама назвала моего парня сексуальным – это довольно странно, и я надеюсь, что это больше никогда не повторится. Но на этот раз я пропущу это мимо ушей. – Я знаю. Она прижимается ко мне, устраиваясь поудобнее. – Давай, расскажи мне все-все-все. Не ожидал, что это произойдет сейчас. Но знаете что? Я собираюсь это сделать. Глава 23 Рубен Я бросаюсь к отцу, как только он возвращается с работы. – Наконец-то хоть какие-то новости, – говорю я, когда он снимает пальто возле входной двери. – Скорее всего, Энджела поместили в реабилитационный центр. Руководство сказало, что о его полном восстановлении говорить еще рано, но он ежедневно проходит физиотерапию, а это уже что-то, верно? Информации не так много, но по сравнению с теми туманными сообщениями, которые мы получили от Chorus две недели назад, это практически золотая жила. Гораздо информативнее, чем «у Энджела все в порядке», «мы подтверждаем, что реабилитация будет продолжаться» и «мы вернемся к работе как можно скорее». Что касается Энджела, оба раза мы общались с парнем по FaceTime, когда он был на больничной койке. Но в последний раз, когда мы разговаривали с ним прямо перед выпиской, он так же, как и мы, был в неведении относительно того, сколько времени займет его выздоровление. Затем, как только он вышел из больницы, мы вообще перестали о нем что-либо слышать. Отчасти я понимаю, что это связано с тем, что Энджел находился в реабилитационном центре. Будучи в неведении о местоположении и длительности лечения парня, я и остальные члены нашей группы чувствовали себя так, будто он «исчез» из Chorus. Папа смотрит на меня и приподнимает густую бровь. – И тебе привет. Мой день был замечательным, спасибо, что спросил. – Извини. Привет. – Я шагаю рядом с ним по просторному, чистому коридору в гостиную. – Просто разволновался. Что скажешь? До сих пор плюсы наличия отца-физиотерапевта заключались, в основном, в том, что он знал различные полезные разминочные упражнения, которые помогают проще переносить танцевальные тренировки. Но то, что сейчас он высказывает свои неодобрительные замечания касательно выздоровления Энджела, заставляет меня взглянуть на знания отца в совершенно ином свете. – Что я думаю? – повторяет отец. – У меня не так много информации, от которой можно оттолкнуться. – Нам известно, что он уже неделю как выписался из больницы и начал работать над своей подвижностью, – отвечаю я. Папа пожимает плечами и опускается на диван, когда мама заходит в гостиную, чтобы поприветствовать его. – Это зависит от многих факторов, – отвечает он. – Насколько обширными были травмы, как они заживают, следует ли он указаниям врачей, были ли какие-то травмы, которые не заметили при первичном обследовании… – Но если бы Энджел был по-настоящему сильно ранен, он бы еще не приступил к терапии, верно? – спрашиваю я и сажусь рядом с отцом. – Значит, он должен быть в порядке? Папа берет мою руку и сжимает ее. – Да. Это может занять пару месяцев или больше, и я думаю, что пройдет много времени, прежде чем он снова будет танцевать со всеми вами, но… – Но он будет в порядке, – заканчиваю я. От облегчения на душе становится светлее. Конечно, Chorus уверял нас, что Энджелу становится лучше, но они уже столько раз отрицали серьезность ситуации, что их слова не стоят и гроша. – Итак, до его выписки осталось три недели, – говорит мама. – Откуда ты знаешь? – спрашиваю я. Она лишь криво улыбается. – Наверное, я ясновидящая. Задаешь глупый вопрос – получай глупый ответ. Конечно же, она знает. Она провела половину своей карьеры, занимаясь хореографией в киномюзиклах, прежде чем открыть свою джазовую студию после моего рождения. Невозможно работать в такой сфере и не услышать хотя бы о нескольких случаях чьей-то реабилитации. Точнее, о нескольких дюжинах. – Исходя из того, что ты мне рассказал, я не думаю, что ему потребуется больше двадцати восьми дней, – говорит мама. – Меня больше беспокоит то, как вы возобновите турне, когда Энджел выбыл из строя. Сочувствие СМИ вряд ли впредь вам поможет и уж точно не заменит той славы, которую вы потеряете. Или продажи билетов, если уж на то пошло, – добавляет она. – Не знаю, – говорю я. – Думаю, вам придется поставить Энджела в центр, пока у него гипс. Но это будет выглядеть странно, когда гипс снимут, а он все еще не будет участвовать, – добавляет она. – Наверное. Но люди просто должны будут понять. – Вы можете только надеяться на то, что они поймут, – говорит мама. – Но у крупной публики короткая память. Они могут не простить отсутствие шоу в течение следующего года. Как по мне, лучше заменить его, пока он полностью не восстановится. Другими словами, она относится к Энджелу, как к скаковой лошади? Конь повредил ногу, его снимают с соревнований и заменяют кем-то другим? В голове бурлит масса слов, но я не решаюсь их произнести. Я уже достаточно оскорблен ее ответом. – Мы бы не поступили так с нашим другом. Мама пытается обменяться возмущенным взглядом с папой, у которого на лице одно из его «сразу после того, как я закончу работу» выражений. За последние пару недель они оба неоднократно говорили о том, каким резким я стал с тех пор, как уехал в турне. Насколько менее сговорчивым. Ну, мама прокомментировала, а папа хмыкнул, что было достаточно близко к согласию. – Не надо так драматизировать, Рубен, – говорит она. – Это просто бизнес. Группа важнее отдельных людей. – Он незаменим. – Нет незаменимых людей. И если тебе придется выбирать между Энджелом и своей карьерой, я надеюсь, ты сделаешь правильный выбор. «Нет незаменимых людей». Так же, как Зак и я, если мы осмелимся совершить каминг-аут. Так же, как и Джон, если он слишком часто будет перечить желаниям отца. Приятно знать, что я не могу рассчитывать на поддержку родителей, если потеряю все, что у меня есть, лишь из-за того, что я гей. Здесь мы возводим стены, чтобы скрыть от платящих зрителей все происходящие внутри зверства, и избавляемся от хромых лошадей. Говорим, что они просто устали. Продолжаем гонку. – Не то чтобы это зависело от меня, – произношу я уныло. – Это звучит как отличная отговорка, чтобы не задумываться о своем будущем, – отвечает мама. – Ты думаешь, я хочу быть здесь и сейчас? – спрашиваю я. – Не то чтобы мне нравилось, когда меня вот так оставляют в стороне. Но если Chorus не хочет, чтобы мы были в курсе их долгосрочных планов насчет Saturday, это значит, что их либо не существует, либо их не интересует наше мнение. В любом случае от нас ничего не зависит. Мама закатывает глаза. – Ага. И то, что ты две недели слоняешься по дому, определенно лучшее решение. – Это не каникулы. – Но ты относишься к этому как к каникулам! – Нет. Я все еще тренируюсь, я репетирую… – Ты почти не обновлял свои социальные сети. – Chorus этого не хочет. – Рубен, перестань говорить со мной так, будто я твой враг. Я пытаюсь помочь тебе с идеями! Как насчет завтрашнего визита Зака? Я уверена, что ты сможешь сделать прямой эфир или что-то в этом роде, чтобы группа оставалась на слуху. Если ты напишешь Дэвиду сегодня вечером, то к завтрашнему дню у тебя будет его разрешение на фото. Это называется проявлять инициативу. Ты уже взрослый парень, пора бы и самому это понимать. Я игнорирую подкол. – Это последнее, что они когда-либо одобрят. Они боятся, что общественность узнает о нас с Заком. Они даже не разрешают нам фотографироваться рядом друг с другом, не говоря уже о том, чтобы записывать прямой эфир без Джона у меня дома. Это первый раз, когда я упоминаю о цензуре в разговоре с родителями. Я говорю об этом со всей возможной эмоциональностью, чтобы до них точно дошло, что я чувствую по этому поводу. Думаю, в каком-то смысле это тест. Я хочу, чтобы они попробовали. Чтобы они подошли и сказали: «Что ты имеешь в виду? Это ужасно. Хочешь поговорить об этом? Как мы можем помочь?» Вместо этого папа достает свой телефон и бормочет «рабочая почта», а лицо мамы омрачается. – Ну… Думаешь, ему вообще стоит приезжать в таком случае? Может, тебе стоит подождать до следующего собрания… Ее слова меня шокируют.