– Зависит от обстоятельств. Это решение влияет не только на меня. Наверное, я хочу, чтобы все были счастливы. – Это не вариант, – не хотел, чтобы это прозвучало так резко, но я начинаю паниковать. – Почему ты никогда не можешь подумать о себе? Почему это всегда должно касаться всех остальных? – Ну а может, это тебе стоит начать думать об остальных, – огрызается он. Это последнее, что я ожидал услышать. – Что? – Мы – группа. Мы жертвуем ради друг друга. Посмотри на Джона и Энджела. Как ты и сказал, они тоже недовольны. Но они терпели все это ради нас. – И это неправильно. – Правда? – спрашивает Зак. – Это мы должны быть жертвами? – Жертвовать можно, пропустив вечеринку или быть в разлуке с семьей дольше, чем ты хочешь. А не терять себя. – Ну, может быть, это слишком оптимистично, – говорит Зак. – Я тоже шел на жертвы. Это не мой стиль музыки. Я вырос, сочиняя свои песни и слушая свою музыку. Я не напрашивался в бойз-бэнд. Наше выступление в лагере было задумано просто для развлечения. Потом все начало происходить так быстро, у нас появилось название группы, у Джеффа были на нас планы, вы с парнями были так взволнованы, и я понял, хей, это не то, чего я хочу, но теперь я в этом замешан. Ведь если я сосредоточусь на том, чего хочу, мы все проиграем. Так что я смирился с этим. Я спросил Джеффа, можно ли написать несколько песен, и даже попытался написать так, чтобы ему понравилось, но ничего не вышло. Я лишь имею право подписаться под ненавистной песней, к которой даже не приложил руки, и это мой утешительный приз. Я снова и снова прокручиваю в голове его слова, дабы убедиться, что правильно его расслышал. – Подожди, ты… не хочешь быть в группе? – Это не имеет значения. – Нет, имеет, – возражаю я. – Если ты не хочешь быть в этой группе, то и не нужно. Он выглядит раненым. – Ты хочешь, чтобы я ушел? – Нет. Я не хочу, чтобы ты отдавал всю свою жизнь ради того, что делает тебя несчастным, только из-за того, что остальные нуждаются в тебе. – Это не делает меня несчастным. Я просто хотел бы быть автором песен. И писать музыку в своем стиле. – Хорошо, но «не несчастный» – это уже плохо. – Я в порядке. – Итак, ты хочешь остаться в группе? Ты счастлив? Он пожимает плечами. – Что это значит? – спрашиваю я. – Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал. Ни хрена себе, просто получить ответ от Зака – это мучение. – Скажи, чего хочешь ты. – Я не знаю, хорошо? Не знаю, чего хочу. Я еще не думал об этом. – Ну, мне нужно, чтобы ты пошел и подумал, – говорю я. – Потому что я боюсь, что однажды приму неправильное решение от твоего имени. И еще, для меня действительно важно, чтобы ты заботился, глубоко заботился о наших отношениях и о том, что будет дальше. Мы должны быть вместе, даже если все станет запутанным. Если ты прямо сию секунду скажешь мне, что никогда не захочешь делать каминг-аут, это прекрасно, и мы с этим разберемся. Вместе. – Я забочусь о тебе, – говорит он. – И я забочусь о наших отношениях. – Хорошо, но, честно говоря, тебе нужно научиться заботиться о себе. Потому что я не хочу быть в отношениях с тем, кто воспринимает все как должное. – Рубен… – Кроме того, просто чтобы внести ясность, – добавляю я. – Я признаюсь всем. Не знаю как, но я это сделаю. Я сделаю это в одиночку, без Зака, хоть и буду чувствовать себя так, словно случайно ступил в пустую шахту лифта. Если я не сделаю этого сейчас, они еще крепче запутают нас в свою паутину. И хотя мне становится дурно, зная, что Chorus настроит всех против нас, зная, что, если Джефф прав и мир отвернется от Saturday, все будет испорчено. Для нашей команды. Для Джона и Энджела. Для Зака. Даже если я буду самым эгоистичным, отвратительным человеком на планете. Даже тогда. Я сделаю это. – И мне не нужно разрешение Джеффа, – добавляю я, мой желудок сжимается. – Или Джона, или Энджела. Так что не вбивай себе в голову, будто если ты не признаешься, то будешь тормозить меня. Что бы ты ни решил, остаться в группе или покинуть ее, сделать каминг-аут или скрываться, или даже если тебе просто нужна моя помощь, чтобы разобраться во всем этом… Я буду здесь, и мы пройдем через это вместе. Но если ты не можешь дать мне ничего большего, чем «хочу, чтобы все ладили»? Тогда я просто… я не думаю, что смогу так… – Хорошо, – шепчет он. – …больше, – заканчиваю я. Он сглатывает, и мы сидим в долгом молчании, прежде чем он находит слова. – Значит, между нами все кончено? Когда я услышал эти слова, меня затошнило. Мой разум теряется. Как мы пришли к этому? – Надеюсь, что нет, – говорю я. – Просто … дай мне знать, когда поймешь, чего ты хочешь на самом деле, хорошо? Он молча кивает. Кажется, будто я только что уничтожил нас. И я не знаю, как это исправить. Хуже того, я не уверен, будет ли это правильно. Потому что, даже если этот спор был вызван разочарованием и паникой, я почти уверен, что имел в виду каждое слово. Мы заканчиваем разговор, я выхожу из кабинета, но не знаю, куда иду. В ушах звенит эхо разговора, и мой разум отказывается воспринимать происходящее. Сейчас дома только мы с мамой; папа на работе, а мамина студия открывается для занятий только в середине дня. Пыхтящий звук в коридоре подсказывает, где она, и я следую за звуком ее тяжелого дыхания в наш домашний тренажерный зал. Это залитая солнцем комната с панорамными окнами, так что мы можем позаниматься внутри, представляя, будто на природе. Мама на беговой дорожке, в наушниках, пристально разглядывает себя в зеркале перед собой. Она замечает меня, когда я прислоняюсь к дверному проему, и замедляет шаг, останавливаясь. – Привет, – говорит она. Затем, изучив мое измученное лицо: – Ты в порядке? Я знаю, что, если расскажу ей обо всем, она примет любую сторону, кроме моей. Она прочтет мне лекцию о том, что я эгоист и еще неопытный, потом я разозлюсь на нее за эти намеки и буду в ужасе от того, что она права, поэтому буду обороняться. И мы будем кричать друг на друга, пока моя печаль не превратится в ярость. Но я буду молчать и притворяться, как в детстве, когда она утешала меня, а не презирала. Когда я поцарапал колено, или ввязался в спор на детской площадке, или уронил стакан воды, она бросала все и обнимала меня, пока все снова не налаживалось. Поэтому, когда она протягивает ко мне руки, я понимаю, что чаще всего именно она успокаивает меня. Я игнорирую тот факт, что она в середине тренировки и вся в поту. Просто подхожу к ней, она заключает меня в объятия и шепчет: – Милый, что случилось? Поговори со мной, – и на секунду я притворяюсь, что могу. Но не говорю ни слова. Глава 26 Зак Звонок заканчивается, и я не могу пошевелиться. Его слова разрывают меня на части. Они меня убивают. «Я не думаю, что могу так продолжать». Я знаю, что он говорил и другие вещи, но это было, безусловно, громче всего. Это трезвонит у меня в голове, снова и снова. Судя по его голосу, он уже отказался от наших отношений, уже решил, что я не смогу ему дать того, чего он хочет. Значит, мы просто катимся вниз. Значит, скоро он расстанется со мной, и все потому, что я не знаю, чего хочу. Я сижу неподвижно, уставившись на пустой экран своего компьютера, мои глаза наполняются слезами. Это действительно только что произошло. После того, что случилось с папой, я понял, что если кто-то откроет дверь, то он уйдет рано или поздно. Так что, возможно, Рубен не говорил, что собирается сейчас порвать со мной, но по крайней мере он уже открыл дверь. Я иду в ванную, запираюсь и стягиваю кофту через голову. Каждое движение кажется медленным и трудным, словно высасывает все силы. Мне нужно принять душ. Уделить секунду, чтобы все смыть и сбросить с себя. Я включаю воду и вхожу в душевую кабину. Наклоняю голову и позволяю воде стекать по лицу, путаясь в моих идеальных волосах Зака Найта. Ну и пофиг. Я даже не хочу, чтобы мои волосы были такими длинными. Никогда не хотел.