Что до меня? Очевидно же, я влачу жизнь короля рок-н-ролла, спасибо огромное. – Колония для прокаженных. Он прочитал о ней в книге. – Райнер хмыкает. – Хочешь сказать, он посмотрел видео, – безучастно замечаю я. Райнер мрачно посмеивается: – Наверное, мужик. Наверное. – Ты предупредил его, что сейчас там прокаженных нет и в помине? – спрашиваю я. С Эштоном Ричардсом явно что-то творится, и никто ничего не говорит, потому что все носятся с продвижением его нового альбома. – Он не слушает. Ему нужно на реабилитацию. – Да неужели? Но я не продвигаю идею сдать Ричардса на лечение, поскольку это поставит крест на «Проекте Рори». Мне придется закончить песни и передать их Джеффу. А это значит, что Рори сбежит обратно в Америку до того, как мы разберемся с нашей ситуацией. Такой вариант событий я просто не готов принять. – Я по-прежнему считаю, что мы можем приковать его к моему дивану и заставить работать, – предлагаю я. – Да? Тогда поезжай и забери его. Накину тебе отличные премиальные, когда это все кончится. – Райнер. – Я прижимаю кончики пальцев к векам, размазывая по всему лицу розовую краску. – Я не могу уехать из Толки. Таково условие нашего контракта. Ты, как никто другой, знаешь почему. Еще несколько минут мы пререкаемся, а потом Райнер интересуется, как дела у Кэллама, таким самодовольным способом намекая, что, отказавшись от поездки, я многое потеряю. Я спрашиваю, что за хрен этот Кэллам, и Райнер сообщает, что он парень Рори. Я в курсе, но мне по душе прикидываться, будто мне плевать на него, будто его имя ни о чем не говорит. Я знаю, куда клонит Райнер. Он напоминает, что Греция – отличная возможность отбить Рори у Кэллама, который собирается приехать завтра, в канун Нового года, и спасти их сношения. То есть отношения. Да, отношения. Хотя вертел я все это. Слушайте, меньше всего мне хочется намеренно саботировать их отношения. Вообще-то… нет. Это неправда. Звучит довольно благородно, но смысл в том, что в этой дуэли благородным я быть не собираюсь. Я буду драться, кусаться и нарушать все джентльменские правила, чтобы завоевать Рори. Швырну ему в глаза песок. Только бы победить. Вот в чем правда, и самое ужасное, что по ночам я все равно сплю сном младенца. Хотя не понимаю, откуда взялось это выражение. Младенцы спят кошмарно. Я скорее сплю как напившийся до комы придурок. Как только мы с Райнером приходим к консенсусу, я подсовываю салфетку с известиями под дверь Рори и покидаю дом, чтобы попрощаться перед отъездом с родными, даже если поездка всего на сутки. По моем возвращении Рори полностью собрана, угрюма и готова к отъезду. Кажется, она плакала с тех самых пор, как я трахнул ее шоколадным батончиком. Мне плохо, но будет еще хуже, если она останется с Принцем в старомодных штанах. Он наскучит ей до смерти, а я не хочу, чтобы ее смерть была на моей совести. В полной тишине я везу нас в аэропорт. Только когда мы удобно устраиваемся в креслах первого класса, Рори снова открывает рот. Думаю, чтобы назвать меня козлом, но она удивляет: – Откуда у меня шрам? Я расплескиваю на колени содовую. Душевное «гори в аду» услышать было бы приятнее, чем этот вопрос с подвохом. Я хмурюсь, пытаясь выиграть время, но сердце сбивается с ритма. – Ты меня спрашиваешь? Сверля меня взглядом, Рори кивает. – Разве не ты говорила, что родилась с ним? – Мысленно представляю, как бегу с тележкой по проходам супермаркета, лихорадочно покупая себе время. – Такова версия моей матери, но я начинаю в ней сомневаться. Мисс Патель из газетного киоска сказала, что за моим шрамом скрывается ужасная история. Твой дед зашел в магазин и не дал ей рассказать. – А еще мисс Патель верит в призраков и в то, что люди с голубыми глазами видят все в голубом цвете. Вообще-то это наглая ложь, но я скорее выпрыгну из самолета, воспользовавшись трусиками Рори как парашютом, чем причиню ей боль правдой. Дело не в том, что я не хочу рассказывать Рори правду, а в том, что лучше подождать, подготовить ее, постепенно ввести в курс дела, потому что слишком многое предстанет в новом свете. – Я все равно хочу знать, что это за слухи, – упирается она. – Да, конечно, понимаю. Дело в том, что я не очень лажу с деревенскими сплетнями. Я не добавляю, что большинство сплетен в Толке обо мне. – Но твой дед знает, – стоит на своем Рори. – Почему он утаивает от меня правду? – Чтобы защитить? – Я вытаскиваю туристический журнал и с притворным интересом листаю его. Мысленно представляю, как громко орут красные сирены: «Черт, черт, черт!» Маленькие Мэлы бегают по кругу и дерут на голове волосы. Она нас спалила! Кто-нибудь, помогите! – Я спрошу у него. – Рори отстукивает пальцами по колену и кусает губу. – Спроси. Она смотрит на меня с подозрением. Думаю, Рори знает, что я в курсе, и невозможность быть с ней до конца откровенным меня убивает. Как бы хотелось мысленно передать ей, что скоро я все объясню. Что все постепенно. Что она еще не все обо мне знает и сначала ей действительно нужно понять, а потом принимать решение. Все мы щадили юную американку с рюкзаком за спиной, с камерой и с обреченной на провал мечтой. Я спал с Рори, целовал, обещал жениться и похитил все ее секреты, но сам не рассказал единственную заветную правду, ради которой она проделала весь этот путь в Ирландию. Рори захлопывает рот, потом снова его открывает: – Ты не рассказываешь, на чей день рождения ходил, и отказываешься поделиться слухами про меня. Ты не разговариваешь о смерти Кэт. Покажи хотя бы песню, чтобы я сняла ее для своего проекта. Кстати, у меня все получается. Спасибо, что спросил. Я прекрасно понимаю, как, должно быть, мучительно ей жить в Толке. Люди либо ненавидят Рори, поскольку из-за нее была позабыта Кэтлин, либо жалеют, поскольку из-за нее случилась с Гленом та беда. Рори – единственная, кто всерьез воспринимает этот проект, и она беззащитна рядом со мной, чудовищным козлом, и этим самым Ричардсом. Я отрываю задницу от кресла и, вытащив из заднего кармана блокнот, протягиваю ей. Рори открывает на первой попавшейся странице и плавно скользит зелеными глазами по тексту, строчка за строчкой. Беззвучно шевеля губами, она читает слова: Он зовет тебя «любимая», А я – «дорогая». Ты твердишь, что счастлива. А по мне – гибнешь, утопая. Мы слишком много наобещали. Теперь я думаю, едва ли ты это помнишь. Звони в прессу, Ты в замесе. Из-за тебя я впал в чертову тоску, Пока все укреплял, вычищал, приукрашивал и исправлял. Когда ты заметишь этот знак? Я устал. Он зовет тебя «любимая», А я – «дорогая». Ты твердишь, что спасена. А по мне – на месте застряла. Хочешь правду – крепко целуй Или хотя бы не протестуй.