Священник кивает и смотрит на меня с неприкрытой жалостью – той, что заползает под кожу и поселяется там навеки. Той, что определяет твою сущность. – Ты добьешься своего, Аврора. Аврора. Я не называла ему своего полного имени. Только Рори. – Аврора? – приподнимаю я бровь. Улыбка меркнет, и мужчина прочищает горло. – Твой отец рассказывал мне, забыла? Да. Конечно. Но почему он тогда выглядит таким… виноватым? Я смотрю на отца Доэрти, и в ту же секунду меня посещают две мысли. Первая: у мужчины завораживающие глаза – удивительного фиолетового цвета с голубым переливом. Под таким взглядом душа тотчас наполняется теплом. И вторая: однажды мы встретимся вновь. И в следующий раз он изменит мою жизнь. Навсегда. Я протискиваюсь мимо женщин, плотно обступивших полукругом уличного певца. Друри-стрит представляет собой буйство цвета, запахов и зрелищ. Здания с облезшими до кирпича стенами, разрисованными яркими граффити. Азиатский рынок за углом, парковка, автобусная остановка и винтажные магазинчики – все это так и просится на фото, и я не могу удержаться, потому останавливаюсь на полпути и делаю снимок, запечатлевая своей старой камерой красоту этой улицы. Размытое очертание промчавшегося мимо автобуса, как будто мазнули цветной кисточкой. Клик. Двое мужчин, идущие мимо надписи на стене «Долой капитализм!». Клик. Одиноко лежащая на асфальте бутылка среди оберток от фастфуда, напоминающая унылого пьянчугу. Клик, клик, клик. Оказавшись наконец напротив уличного певца, стоящего на краю тротуара у раскрытого чехла от гитары, что полон свернутых записок и мелочи, понимаю, почему его дед с самоуверенностью истинного христианина уверял, что я узнаю его внука. В жизни не видела мужчины вроде него. Он красивый и искренний, но вовсе не поэтому выделяется среди остальных. Он ослепителен. Словно его обаяние обладает чарующей силой. Парень будто высасывает кислород из всего, что находится поблизости, и тем самым приковывает к себе взгляды. Мэлаки словно нарочно создан, чтобы самым чудовищным и поразительным способом разбивать сердца. Неприятности сулит в нем буквально все: потрепанные джинсы, грязные ботинки, белая футболка и кожаная куртка, изношенная десятилетием ранее. Он напоминает повесу из семидесятых. Кумира. Музу Терри Ричардсона[5]. Предшественника Брюса Спрингстина[6]. Его голос льется медом и согревающими специями. Он уносит меня мыслями туда, где я никогда не бывала, хотя этот голос отнюдь не прекрасен. Он мрачный, хриплый и прокуренный. Когда кто-то случайно задевает мое плечо и подталкивает ближе к Мэлаки, я покидаю свои грезы и понимаю, что за песню он поет. «One» группы U2. Странное совпадение. Стараюсь убедить себя, что это ничего не значит. Я в Ирландии. U2 – достояние нации. Мэлаки поет, крепко зажмурившись. Словно во всем мире существуют только он и его гитара. Жаркой волной по коже пробегает тепло, и я вздрагиваю от удовольствия. Тепло. Я всегда находила в уличных исполнителях некую меланхолию. Ведь люди проходят мимо, не слыша их музыку, их искусство, их страсть. Но сейчас именно этот парень никого не замечает. Роли поменялись. Зрители готовы есть с его ладони. Все женщины под сильными мелодичными чарами. Мэлаки как Гарри Стайлз: девушки мечтают затащить его в койку, а старушки – усыновить. Мужчины испытывают противоречивые чувства: нетерпение, раздражение и зависть. Это заметно по тому, как они притоптывают ногами, смотрят на часы и, подталкивая, уводят своих жен и девушек. Песня заканчивается, Мэлаки Доэрти медленно открывает глаза и смотрит прямо на меня, будто знает, что я здесь. Будто видел меня закрытыми глазами. Растерявшись, я, желая сделать хоть что-то, кидаю купюру в его гитарный чехол и отвожу взгляд, с ужасом осознав, что бросила те пятьдесят евро, что дал его дедушка. Люди вокруг шепчутся и присвистывают. Думают, что я сделала это умышленно. Чувствую, как пылает лицо. Он наверняка считает, что я хочу с ним переспать. Хочу ли я? Наверное. Но стоит ли ему знать? Черта с два. Слишком поздно забирать деньги, потому что иначе я буду выглядеть чудачкой. А между чудачкой и девицей легкого поведения предпочту прослыть последней. Сгорая от стыда, я делаю шаг назад. Мэлаки наклоняется, хватает меня за запястье и тащит на себя. По венам мигом распространяется волнующий жар. Я охаю. Смотрю вниз на свои ботинки, но парень, присев, заглядывает мне в лицо и ухмыляется. – Есть у вас пожелания, баронесса Ротшильд счастливого случая? – протяжно спрашивает он. «Можно забрать деньги? Мне нужно угостить тебя выпивкой, чтобы ты рассказал о моем отце». Елейным, но, честно говоря, безумным взглядом пытаюсь передать эти намерения. – Ничего не могу придумать. – Кошусь в сторону, притворяясь невозмутимой, а втайне мечтаю провалиться сквозь землю. Есть плюс: я больше не думаю о своем мертвом отце. Вот и прогресс намечается. – «Копакабана»! – поступает предложение. – «Девушка из Кавана»! – кричит кто-то другой. – «Член в коробке»! Мэлаки оглядывает толпу и смеется. В ту же секунду, как он отводит взор от моего лица, у меня словно отбирают тепло. Однако от его раскатистого смеха возникает ощущение, будто в животе разливается горячий воск. Мэлаки выпрямляется. – Что за звонкий болгарин это предложил? Парень в зеленом берете и оранжевом твидовом пиджаке поднимает руку и машет. – Не болгарин, а англичанин, – самодовольно усмехается он. – Господи, это еще хуже, – невозмутимо заявляет Мэлаки, и все заливаются смехом. Я пользуюсь передышкой, чтобы замедлился пульс, и улыбаюсь вместе с остальными. Ха-ха, как смешно. Мэлаки возвращается на место и перекидывает через плечо ремень от гитары. У него стройное, но мускулистое тело человека, работающего не в спортзале, а на поле. Мэлаки показывает гитарой на меня, и все поворачиваются в мою сторону. – Я не в восторге от девушек, которые не знают, чего хотят. – Он поднимает темную густую бровь. – Однако нутром чую, что ты заставишь меня передумать. Мэлаки начинает играть. Я – может, потому, что пристыженная, ранимая и грустная, – капитулирую перед его мелодией, закрываю глаза и отпускаю все плохое. И кажется, эту песню сочинил он сам, потому что слова незнакомы, но настолько хороши, что вполне могут стать хитом. Теперь Мэлаки поет совсем иначе, не так, как исполнял «One». Каждое отдельное слово прорывает ему плоть. Волдырем, шрамом, ожогом. Слабость, ненависть, страсть, Как бы хотелось твою душу пламенем объять, Среди потерянных девочек и скверных мальчишек в гóре, Ты найдешь меня, окунешь в лед и заглушишь фурором. Хочу видеть мир твоими глазами и влюбиться, Но больше всего на свете боюсь, что ты не остановишься, Потому что в моей сказке нет красавицы, Только одинокое печальное чудовище. Я двигаюсь, хотя этот парень и не дотронулся до меня, и чувствую его прикосновения, хотя он даже пальцем меня не задел. Его дед прав. Мэлаки – проблема. Зрители так притихли, что я начинаю сомневаться в том, что все это происходит на самом деле. Перестаю покачиваться и открываю глаза. С изумлением вижу, что вся улица смотрит на него. Даже официантки в ресторанах и кафешках стоят на пороге и с восхищением слушают его голос. А что до Мэлаки? Он смотрит на меня. Я подхватываю камеру и делаю фото, как он поет. Закончив, Мэлаки делает легкий поклон и ждет, когда стихнут аплодисменты и выкрики. Он игриво шевелит бровями, не сводя с меня глаз, словно обещает, что мы переспим. Это глупо, потому что мне восемнадцать и я не сплю с кем попало. Пока я спала только с одним человеком – с выпускником Тейлором Киршнером, потому что мы долго встречались и не хотели уезжать в колледж, неся бремя неудобной девственности. Но Мэлаки я верю. Мы переспим. Верю, потому что он как раз такой. Таким, полагаю, был и мой папа. Совершенно безбашенный, духовно страдающий, морально надломленный Ромео, который сломает вам кровать, разобьет сердце и сломит силу воли с вашего позволения. Без злого умысла. И не потому, что хочет. Просто такой уж он по натуре. Он рушит все на своем пути. Этот недооцененный, красивый и гениальный парень наделен талантом, о котором никогда не просил, но он умело им пользуется. Его дарование, обаяние и красота – оружие, и в эту секунду оно направлено против меня.