— Милая, сейчас я скажу то, что должен сказать, потому что люблю тебя. — О боже... — пробубнила я. Иногда Джордан брал на себя роль отца, даже хотя был ненамного старше меня, и это вызывало такую же реакцию, как и когда мой отец читал мне нотации. — Он милый. Черт, он горяч. Он кажется приятным. И я понимаю, что ты чувствуешь связь. То, что вы делаете, когда он рисует, а ты танцуешь. Я понимаю это, это прекрасно. Но... — Я знаю-знаю. Он бездомный, он, вероятно, трахнутый на голову или бывший наркоман или бог знает кто еще! — сказала я, подбрасывая руки в воздух. Я ругала себя больше, чем набрасывалась на Джордана. Джордан поджал губы и пошевелил шеей. — Ох, верно. Я забыл, что Бёрд знает все. — Не я тут читаю нотации, — сказала я. — Я не хочу, чтобы тебе было больно. — Слишком поздно, — пробормотала я, немедленно пожалев об этом. — Что-то случилось? — спросил он. — Нет. Ничего не случилось. Судя по всему, я даже не могу заполучить бездомного парня, — сказала я. — Так из-за этого ты такая странная? — спросил он, вставая с футона. — Я не знаю. Я больше не хочу говорить об этом. Ты не должен волноваться насчет Эша. Он не заинтересован, и бог знает, когда покажется снова. Ты знаешь, что он любит исчезать. Мы просто друзья. Взгляд Джордана задержался ненадолго, как если бы он решал, должен ли накричать на меня из-за моего вранья. Но он выбрал сдаться. Он поцеловал меня в макушку. — Хоть ты и была сварливой сучкой на этой неделе, я все равно люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — ответила я. Я подразумевала это, но просто устала быть отвергнутой, и вкладывать энергию в искреннее признание в любви еще больше утомляло меня. Ох, и реакция Джордана была еще одной причиной, по которой я не хотела говорить ему. Я знала, что никто, даже Джордан не сможет понять, что происходит между мной и Эшем. Люди видели нас только снаружи. Мои шрамы, его ситуацию. Мы видели друг друга изнутри. 12 глава Бёрд Ошеломленная, я сидела на полу танцевальной студии. Я никогда не заходила так далеко в процессе прослушивания. В этот раз это был телевизионный сегмент на шоу награждения. Я могу попасть на телевидение! — Хорошо, дамы, начинаем! — окликнул нас хореограф, который вел прослушивание. Он инструктировал нас еще пару минут, и я чувствовала себя готовой. Я плавно переходила от одного движения к другому, каждый шаг укоренился в моей мышечной памяти, как если бы я выучила их заранее. Когда мы протанцевали последний тур, я знала, что великолепно справилась. Если они позволили мне пройти так далеко, мои шрамы, должно быть, не проблема. Вместе с другими девушками мы наблюдали как хореограф и два других человека придвинулись друг к другу и говорили. Они бросали на нас быстрые взгляды, пока обсуждали нас. Я могла поклясться, что видела, как несколько раз они смотрели на меня. После того, что казалось мучительно долгим процессом отбора, они сказали, что выбрали танцоров. — Миллер. Стоктоун. Линн. Мунн... — Список продолжался до тех пор, пока нас всех не поблагодарили. Кэмпбелл произнесено не было. Этот раз ударил больнее, чем другие. Конечно, я могла бы воодушевиться этим. Я подобралась немного ближе к настоящему выступлению, и это означало, что они были непредубежденными. Я знала, что чертовски хорошо справилась. Я знала это. Иногда ты просто знаешь. Но этого оказалось недостаточно, и я задавалась вопросом, смогу ли я когда-либо сделать достаточно. Как обычно я отрицала все сомнения, что на постоянной основе обосновались в моих мыслях. Я буду в порядке. Эта боль может длиться немного дольше, но это просто часть шоу-бизнеса. Я подписалась на это. Я сглотнула тяжелый комок в горле и отправилась в уборную, так быстро как могла. Мой мочевой пузырь был готов взорваться, пока я ждала результатов, и единственная хорошая новость, полученная от них — я, наконец, могла облегчиться. Я рванула в кабинку, захлопнула дверь, защелкнула замок и почти вслух вздохнула, когда начала писать. Спустя какое-то время вошли девушки. Они болтали и смеялись. Еще несколько кабинок захлопнулось, и затем они продолжили свой разговор. — Вы видели девушку, которая буквально выбежала отсюда? Мне показалось, она была действительно опустошена. Я думала, что она расплачется. — Ты имеешь в виду ту со шрамом? — Да. Мне так жаль ее. Мне интересно, что произошло? — Вероятно, автомобильная авария или что-то подобное. Или же Фредди Крюгер нанес ей визит. Несколько из них рассмеялись. — Так говорить жестоко, — сказала другая. — Ох, да ладно. Она выставила себя на всеобщее обозрение. — Свои танцевальные способности. — Нет, весь образ. Они никогда не возьмут танцора с весом в сто пятьдесят килограммов независимо от того, насколько он хорош. Они никогда не выберут танцора с подобным лицом. Это ЛА, место на Земле, в котором всегда встречают по одежке. — Так не должно быть, — сказал та, которая указала им на жестокость с их стороны. — Послушай, я уверена, что она прекрасный человек. И она правда очень хорошенькая, судя по ее не изуродованной стороне. Но нереалистичные ожидания не делают никому одолжений. — Наверное, — ответила девушка. В этот момент я рыдала в свой компрессионный рукав, чтобы не издавать звуков. Из-за нескольких слов я мгновенно превратилась в девятиклассницу старшей школы, когда несколько чирлидерш сказали мне не беспокоиться насчет прослушивания, потому что я не подхожу под их физические стандарты. Я была маленькой. Побежденной. Внутри меня была огромная яма размером с шар для боулинга, наполненная отчаянием. Может, она была права. Может, я обманывала сама себя. Я всегда представляла, что произойдет вот такая подобная сцена, и я с высоко поднятой головой заткну их фразой: «Мое лицо может быть покрыто шрамами, но я никогда не буду таким же уродливым человеком внутри, как вы». Но сейчас я просто хотела уменьшиться до размера атома и исчезнуть. Уже давно я не чувствовала себя настолько уродливой. Незначительной. И я не чувствовала триумфа или дерзости. Я хотела забыть весь этот опыт и никогда не говорить об этом. Поэтому я ждала, когда они уйдут. Я выскользнула из кабинки, вымыла руки и промокнула лицо салфеткой, но мои глаза были опухшими. Я покинула уборную так незаметно, как могла. Девушки стояли группкой дальше по коридору, но одна из них заметила меня и выпучила глаза. Я опустила голову и прошла мимо них. Они начали шептаться, но я покинула зону слышимости так быстро, как могла. Я просто хотела, чтобы последние несколько часов моей жизни исчезли. Эш Я чувствовал себя дерьмово из-за того, как в панике убежал из квартиры Бёрд. Я пойму, если она не захочет снова видеть меня, но я хотел — нуждался — увидеть ее. Мою музу. Я всегда насмехался над этим словом. Клише. Слабое. Сентиментальное. Я был независимо потрясающим. Эксцентричным. Увлекал за собой. Мне не нужна была муза. Но, видимо, тут уже не было выбора. Я понял, что муза не просто вдохновляет. Она вырывает из тебя искусство, как хищник вырывает кишки. Хаотично, жестко, но у художника нет выбора в этом вопросе. Муза решает. Медленно Бёрд вытаскивала художника, которого я похоронил, художника, которым я боялся стать вновь. Художника, который умер, когда погибла моя сестра. Влюбленность в Бёрд станет последним толчком, который вытащит меня из самоизгнания. Если просто наблюдение за ней вынудило меня взять в руки баллончики с краской, то, что я сделаю, когда по-настоящему буду с ней? Когда мы целовались, я был в ужасе, что этой волны сексуальной энергии может быть достаточно, чтобы щелкнул переключатель. Но я не позволил себе возбудиться. Вместо этого я начал беспокоиться, а когда я беспокоился, мое волнение также могло стать спусковым крючком. Я принял больше лекарств чем обычно, и подумал, что это работает, потому что чувствовал себя дерьмово, но не чувствовал, что теряю контроль. Но Бёрд уже так глубоко вросла в меня, что я не мог держаться на расстоянии. Теперь, когда мы поцеловались, она была воплощением сексуальности и искусства, две мои любимые вещи воплотились в одном величественном, ярком человеке. Поэтому я обнаружил себя у ее двери. Я стоял там примерно десять минут, прежде чем постучал. Я был готов что меня прогонят, или что я не найду радостную Бёрд, которая всегда была готова творить. Я постучал. Ничего. Я ждал. Снова постучал. Ждал. Я собрался уходить, хоть и знал, что она была там. Я мог слышать ее передвижения за дверью. Когда я повернулся, то услышал, как отодвигается засов, и дверь распахнулась. Никакого приветствия. Я осторожно повернулся и двинулся к двери. Дверь была широко распахнута — знак, что мне разрешено войти, но меня не будут приветствовать. Я заслуживал холодного приема. Я шел неспешно, кинул сумку на обычное место. Я бы хотел, чтобы мои шаги не издавали никакого шума, но мои ботинки, ударяющиеся о деревянный пол, привлекали еще больше внимания к неловкому молчанию.