То, что начинается после нашего разговора, я могу описать никак иначе, как засаду. Мы располагаемся на стоянке и ждем. К четырем часам дня мы уже завершаем обход: я после завтрака, Савви перед обедом, Микки сразу после него, а Финн скачет туда-сюда, когда ему вздумается, как будто мы снимаем онлайн-трансляцию щенков, и он возвращается, чтобы посмотреть, не проснулись ли они. – Ладно, а как насчет такого плана. Если все начнет идти наперекосяк, я выпрыгну, прежде чем они успеют уйти, и скажу: «Это я, ваш тайный сын!». И как только мы либо снимем напряжение, либо непреднамеренно раскроем еще один темный семейный секрет, у всех будет хорошее… – Финн, Финн, заткнись, – говорю я, повысив голос примерно на октаву. – Иди позови Савви. Финн хнычет, заметив минивэн, спускающийся с холма. – Но ведь только все начало… – Иди. Дорога длинная и извилистая, так что минивэн то исчезает, то появляется по мере петляния по ней. Но у нас есть около минуты, прежде чем они въедут на парковку. Мы с Савви обсудили, что собираемся сказать, но чем ближе они подъезжают, тем больше я теряю дар речи. Шаги хрустят по гравию позади меня, но когда я оборачиваюсь, то вижу не Савви, а Лео. Истинное свидетельство моего состояния паники – я почти не чувствую боли в животе, напоминающей, что мне еще предстоит разговор с Лео. – Привет, – говорит он, глядя туда, куда я только что смотрела. Черт. Он не знает, что происходит. В хаосе этого утра я не только забыла обо всей этой драме с Лео, я забыла о… самом Лео. – Привет, – говорю я. – Эм, я… – Ты не хочешь… мы могли бы поговорить после ужина сегодня вечером? Я имею в виду после обычного ужина в столовой? – Ох. – Савви выбегает к нам, вернувшись к своей обычной собранности: гладкий хвост, стратегический слой тонального крема скрывает ее заложенный нос. – Э… – Я приготовлю шарики лазаньи. Я киваю, понимая лишь отчасти, на что соглашаюсь. – Конечно, да, да, хорошо, – говорю я, когда Савви доходит до нас. – Круто, – говорит Лео. Я наконец смотрю на его лицо – тревожную, напряженную линию губ, которая отражает попытку улыбнуться. Я пытаюсь выдавить улыбку, и вместе мы образуем чудовищную парочку, без сомнения, оба готовясь сказать то, что другой не захочет услышать. – Увидимся позже. – Увидимся. Он отворачивается в тот момент, когда я слышу хруст колес по гравию и характерный звук подъезжающего старого минивэна. Мы с Савви щуримся, глядя на родителей через лобовое стекло, и я тут же жалею об этом. Рот моего отца ошеломленно открыт, а глаза мамы шире, чем я когда-либо их видела, они мечутся между мной и Савви, словно ожидая, что мы снова превратимся в одного ребенка, а не в двух. Мне не приходит ничего умного в голову, кроме как помахать рукой, что собственно и делает моя дурацкая рука, как будто это общественный призыв, а не приезд родителей, которые собираются тащить меня за ухо через весь Пьюджет-Саунд. После того как они припарковали машину, мама что-то говорит папе, и папа кивает. Он выходит из машины один. – Черт, – бормочу я. Я никогда раньше не видела, чтобы мама от чего-то пряталась. Савви придвигается ко мне чуть ближе, или, может быть, я придвигаюсь к ней. В любом случае, мы оказываемся плечом к плечу, когда подходит отец, очень решительно, не глядя на Савви и не признавая ее, смотря на меня налитыми кровью усталыми глазами. – Танцульки окончены, – говорит он, как будто мы по-прежнему в веселом расположении духа. – Да. Ты мог бы сказать… – неловко пытаюсь я. – Нам позвонили из школы. Интересовались, почему ты еще не записалась в летнюю школу, – говорит папа, продолжая в упор не замечать Савви, так что она с таким же успехом могла бы стать неплохим инстаграмным призраком. – Мы с мамой забираем тебя домой. – Слушай, я знаю, что солгала, но… во-первых, я здесь многому учусь. Латинские корни, окружности и всевозможные бесценные занятия для подготовки к SAT. Но также… – Прости, Эбби, – говорит папа, делая шаг назад. – У тебя есть немного времени, чтобы собрать вещи и попрощаться со своими друзьями, но… – Я не буду прощаться с Савви. Он смыкает рот, и в его глазах мелькает что-то такое, чего я никогда раньше не видела – как будто я предала его. Загнала его в угол, которого он избегал задолго до того, как я появилась, чтобы это сделать. Но есть в нем что-то еще, что вонзает нож еще глубже, заставляя меня сомневаться в себе: удивление. Он не может поверить, что я так с ним поступаю. На мгновение я тоже не могу поверить. Наконец он смотрит на Савви практически с безразличием, как будто хочет только взглянуть, но потом его глаза останавливаются на ней, и в них безошибочно читается узнавание – оно не связано с внешностью, а идет от его сердца. – Я… я уверен, что ты и твоя подруга можете… – Она не просто моя подруга, – пролепетала я. Я поворачиваюсь к Савви, но она выглядит так, будто забыла, как разговаривать, и чувство вины скручивает мой живот при виде ее лица. – Ты знаешь, что она моя… ты сам все знаешь. – Я не… Я достаю брелок – подвеску в виде сороки, сверкающую на солнце. Без слов Савви снимает цепочку с шеи и нерешительно задерживает ее рядом с моей. Дверь машины захлопывается. По лицу мамы текут слезы, такие обильные, что трудно назвать их слезами. – Девочки, – говорит она, обращаясь к нам обеим. – Сейчас не лучшее время для… Я хочу объяснить. Я хочу. Но Эбби, ты можешь просто… сесть в машину и… – Савви! Мы поворачиваемся – моя мама плачет, папа выглядит так, будто не дышал целую минуту, сорочьи подвески болтаются в наших руках – и замечаем, что «Приус» – настоящий «Приус» – подкрался к нам, и родители Савви выходят из машины. Мало того, мама Савви в бешенстве. В цветастом платье с запа́хом и сандалиях на танкетке она вовсе не похожа на женщину, которая вот-вот подойдет к нам так быстро, что я чуть не сверну себе шею, следя за ее передвижением, но в одно мгновение она хватает Савви за руку и испепеляет взглядом мою маму. – Как ты смеешь, – говорит она маме, сжимая руку Савви так сильно, что ее кожа краснеет. – Вы прекрасно знаете правила. – Я не… – Мы решим этот вопрос так же, как и в прошлый раз. Не думай, что мы этого не сделаем, – говорит она, оттягивая Савви назад, как будто кто-то собирается схватить ее. – Пьетра, – говорит папа Савви, который только что догнал ее. – Давай не будем торопиться… – Мы уходим. Сейчас же. Я все жду, когда мои родители начнут защищаться. Мама делает несколько шагов назад, но застывает, глядя на Пьетру, как зверек, осознающий, что его вот-вот сшибет грузовик. – Мама, ты не можешь просто посадить меня в машину, – говорит Савви, наконец обретя голос. – Я здесь работаю. – Черта с два я не могу, – говорит мама Савви, совсем не похожая на ту сияющую, чопорную женщину с рождественской открытки семейства Талли. Мой отец вклинивается в разговор, прежде чем мама Савви чуть ли не как пожарный закидывает ее на плечи. – Я думаю, нам всем нужно поговорить с нашими дочерьми, – говорит он, не глядя на родителей Савви. – Эбби, тебе нужно что-нибудь взять или ты можешь сейчас поехать с нами? – Я… Мне нужно… – Я сообщу Виктории, где ты, – говорит Савви. Затем добавляет, прежде чем ее мама успеет запротестовать: – И куда я уезжаю. Дай мне несколько минут, и я пойду с тобой, хорошо? Мама Савви кивает, не очень спокойно, но с явным стыдом. Она поворачивается к моему папе и говорит: – Да. Думаю, так будет лучше. Но для ясности: я больше никогда не хочу видеть кого-либо из вас рядом с моей дочерью. Я ожидаю, что кто-нибудь, кто угодно возразит ей. Но несмотря на то, что лицо моей мамы по-прежнему выглядит разбитым, ее голос звучит четко: – Понятно. Глава двадцать вторая Родители везут меня в маленький отель на острове, не говоря ни слова, периодически поглядывая на меня в зеркало заднего вида. Я пытаюсь выдержать их взгляд. «Простите, простите, простите» – но каждый раз, они отводят глаза. Никто не издает ни звука, пока мы паркуем машину. Я покорно иду за ними, чувствуя себя ребенком, как никогда прежде, – не только потому, что что я источник восьмидесяти шести видов неприятностей, но и потому, что полностью завишу от них. Я ушла, не взяв с собой ничего, кроме фотоаппарата и связки ключей. У меня даже телефона нет. Мама начинает кипятить горячую воду в микроволновке, как только мы заходим в отель. Я никогда не пила больше нескольких глотков, и, насколько я знаю, она тоже, но чайный ритуал стал своего рода определением. Если есть проблема, мы ее решаем. Если есть проблема, мама заваривает чай. После этого мы все садимся – они на диван, а я на стул на колесиках у стола. Я ерзаю, а они неподвижны, только переглядываются друг с другом в безмолвном разговоре. – Мы не хотели, чтобы вы узнали об этом вот так, – наконец говорю я. – Мы только хотели… Я не знаю. Выяснить, что случилось, наверное.