– Но не ты. Савви пожимает плечами и садится на пень. Я опускаюсь на другой пень рядом с ней, все еще задаваясь вопросом, действительно ли я видела машину моих родителей или я проснусь в хижине и узнала, что это был просто безумный сон, вызванный спреем от насекомых. – Значит, наши родители ненавидят друг друга. – Мы не знаем этого наверняка, – говорит Савви. – Последний раз я видела «Приус», едущий с такой скоростью, когда во флагманском магазине в центре города была гаражная распродажа. – Я впиваюсь зубами в протеиновый батончик. – Кроме того, наши родители были здесь, а это означает, что мои, вероятно, оставили трех мальчиков младше десяти лет с моим ничего не подозревающим дядей и сели на паром в шесть утра. А потом просто… уехали? Обида не знает, где во мне поселиться, и должна ли она вообще у меня быть. Они никак не могут знать, что мне известно об их присутствии здесь. И это не похоже на то, что они уехали, потому что злились на меня. Черт, они здесь, потому что злятся на меня. Но все это не дает мне покоя. Причина проделать этот путь должна быть серьезной. Это может означать только то, что сила, которая заставила их уйти, куда больше – даже больше, чем желание увидеть меня. – О-ох, – говорит Савви, уткнувшись головой в колени. – Я бы хотела, чтобы наши родители просто… успокоились. – Думаю, стоит сказать, что я откровенно врала своим и взломала их электронную почту, чтобы избежать законного обязательства посещать летнюю школу, так что они, вероятно, уж точно не должны успокаиваться, – признаю я. – С другой стороны, твои… неужели они так всполошились из-за насморка? Ты уверена, что они здесь не из-за Джо? – Нет, – жалобно говорит Савви, пряча лицо. – Джо давно уехала. – Ох. Я не уверена, должна ли спрашивать. Отношения с Савви – это как… какая-то близость, понимание где-то в глубине нас, в наших одинаковых глазах, повадках и сорочьих талисманах. И есть дружба, которую мы начали выстраивать. Но не хватает промежуточного звена. Той грани между дружбой и родством, когда ты что-то знаешь о жизни другого и осознаешь свое место и кто ты, когда находишься рядом с этим человеком. – Мои родители – они были такими с тех пор, как я себя помню. Когда я была маленькой, я чихала и сразу же попадала в приемную педиатра. Однажды меня не пустили в школу, потому что у меня был зеленый язык, и мы весь день не могли вспомнить, что накануне я ела «Джолли Ранчер». – Ты что, была супербольной в детстве или что-то в этом роде? – Вовсе нет. Но, казалось, они всегда думали… Она останавливает себя, уставившись на полусъеденный протеиновый батончик в руках, и облизывает верхнюю губу. – Всегда думали что? Она смотрит еще несколько мгновений, ничего не отвечая. Мне пришлось привыкнуть к этому. К паузам Савви, к тому, что она всегда старается тщательно обдумывать слова. Лучше не пытаться подсказывать ей. Обычно она все равно заговорит, но иногда я не могу удержаться. – Они, кажется, думали… ну… они всегда были параноиками, считали, что у меня недиагностированное заболевание сердца. Насколько я знаю, у меня его нет, – быстро добавляет она. – Просто один странный скачок на мониторе в детстве, о котором даже доктор сказал не беспокоиться, но моя мама была уверена, что это что-то другое, и что если я когда-нибудь заболею, то это всплывет и станет настоящей проблемой. – Это… странный специфический страх. Савви кивает, наблюдая за мной, и только тогда я понимаю, что она в замешательстве. Может, он и не странный. Может, это просто специфический страх. – Ни у кого в моей семье не было никаких проблем с сердцем, насколько я знаю. А твои родители думают, что были? – А я разве знаю? Чаще всего я просто бесилась из-за этого. – Савви выдохнула. – Но в конце концов все это как-то стерлось. – Ну, ты как бы противоположность ипохондрику. Я уверена, что даже будь ты на пороге смерти, ты бы вызвала темного жнеца на баттл по питью зеленого сока и пошла дальше своей счастливой дорожкой. Ты самый здоровый человек из всех, кого я знаю. – Да, потому что я должна быть такой. Плясать и петь о том, что забочусь о себе, чтобы родители от меня отвязались. – Она смеется, расслабляя колени и распрямляя спину, как будто слова расшатали что-то в ее суставах, и она не знает, как их удержать. – Не думаю, что я когда-нибудь с кем-то делилась подобным. Я подталкиваю ее колено своим, и это немного успокаивает ее. – Я думаю, что об этом наверняка уже знают твои друзья. Улыбка Савви становится слабой, менее осознанной. Как будто она переосмысляет что-то. – Да, – говорит она и добавляет: – Для ясности – мне нравится то, чем я занимаюсь. Я имею в виду инстаграм. Или… – Тебе нравится проводить время с Микки. Савви молниеносно выпрямляется, что лишний раз подтверждает мою правоту, хотя искренне желаю, чтобы это было не так. Или хотя бы понять, когда мне следовало держать рот на замке. – Ты собираешься уехать? – спрашивает Савви, и ее голос звучит даже тише, чем утром. Я тереблю сорняк, торчащий из земли, протыкая его стебель ногтями, наблюдая, как соки растения окрашивают мою кожу в зеленый цвет. Не существует сценария, при котором мои родители не заберут меня отсюда. Но я не чувствую разочарования так остро, как ожидала. Время, которое я провела здесь – утро, наблюдая за восходом солнца с Савви и Руфусом, полдень на воде с девочками и побеги с Финном за лучшими пейзажами для моих фото, ночи, когда я ела руками еду Лео и Микки – это всегда было слишком хорошо, чтобы продолжаться. Как в приятном сне, но ты знаешь, что это сон. Я одолжила слишком много времени, чтобы дальше находиться здесь. – Я не хочу. Савви отчасти расслабляется, как будто она может отпустить лишь несколько делений напряжения за раз. – Ну, ты уже пропустила летнюю школу, верно? Ущерб уже нанесен. – Есть вторая смена, – жалобно говорю я. – И она начнется только через две недели после окончания лагеря, но я уверена, что они все равно меня заберут. Я даже удивлена, что это не случилось раньше. – Твои родители очень хотят, чтобы ты поступила в хороший колледж или что? Я пожимаю плечами. На самом деле мы не так уж много об этом говорили. Я всегда считала, что буду учиться в ближайшем муниципальном колледже, пока не пойму, чем хочу заниматься, и никто не возражал против этого. – Тогда почему они так зациклены на твоих оценках и записывают тебя на все эти занятия? – Я вроде как не тупая. – Я знаю, – говорит Савви. Не слишком быстро и в то же время очень успокаивающе. – Виктория упомянула, что твои вступительные баллы на практике, очевидно, слишком высоки, чтобы оправдать твою подготовку к SAT. Даже будучи по локоть погруженной в попытки препарировать драму наших родителей, мне странно приятно это слышать. – Я… Я не знаю. Мои оценки всегда были нормальными. Но в этом году… не настолько хорошими, думаю. Чего я не говорю, так это того, что они ухудшились после смерти Поппи. Это случилось прямо перед началом учебного года. Мои оценки были не так уж плохи, и родители переживали не за них – их до смерти напугало мое безразличие. И дело не в том, что мне было все равно. Просто к началу учебного года я была измотана. Все менялось – не только большие, пугающие перемены, но и маленькие, более жизненные. Перестановки в нашем распорядке дня, то, что моим родителям приходилось справляться со мной без Поппи, который во многом помогал. Я не понимала, насколько огромная доля заботы об Эбби Дэй была возложена на него. Я не понимала этого до тех пор, пока родители не изменились, чтобы компенсировать это, и внезапно огромная доля их внимания была направлена на меня. – Они просто начали настраивать меня на занятия по всем предметам, даже по тем, с которыми я справлялась. – И ты ненавидишь это. – Со жгучей, пламенной страстью. – И ты им не сказала. Это не вопрос. Моя репутация человека, который позволяет проблемам загнивать, очевидно, опередила меня. – Сначала все было не так уж плохо, – объясняю я. Протеиновый батончик становится мучнистым на вкус, слишком плотным, чтобы его прожевать. Я сворачиваю остатки и кладу на колено, наблюдая, как он балансирует на нем, в ожидании падения. – Поппи – мой дедушка – он всегда выбивал их из закручивающихся лопастей родительской опеки, когда они заходили слишком далеко. Иногда он даже похищал меня, и мы отправлялись на тропу или на Зеленое озеро с нашими камерами. – Звучит весело. Мои глаза по-прежнему устремлены на батончик, и я даже рада, когда он падает, так как есть на чем сосредоточиться. – Да, – мой голос дрожит. – В любом случае, это своего рода шутка над ними. Чем больше репетиторов они мне назначают, тем хуже становятся мои оценки. – Ты делаешь это специально? Делаю ли? Иногда мне кажется, что последний год выскользнул у меня из-под ног, и я даже не могу измерить его из-за тех вещей, которые произошли. Потеря Поппи. БНИ. Новость о Савви. Остальное – мутная пелена, словно я плыла под водой, пытаясь двигаться по течению, и только сейчас вынырнула на поверхность и поняла, как далеко зашла. – Я так не думаю. Но… когда я начала отставать… – Трудно было нагнать. – Может, если бы они дали мне продохнуть. Если бы у меня было немного времени на… – Я вздыхаю. – Я имею в виду, вся эта подготовка к экзамену по методике Рейнольдс? Я не испытываю к этому ненависть. У меня даже получается. Потому что у нас есть время, чтобы после учебы заниматься своей фигней. Моему мозгу удается обнулиться. Сброситься. Как угодно это называй. – Савви в ответ благодарно кивает. – И я поговорю с ними. Может быть, позже. Когда время будет не таким… – Да, – соглашается Савви. – И это трудно, я думаю. Злиться на то, что они делают, потому что любят нас. У меня в груди защемило что-то, что в этом хаосе мне удавалось игнорировать: я скучаю по ним. Я даже почти хочу, чтобы все вернулось на круги своя, лишь бы только обнять их, поговорить с ними о скучных моментах моего дня, которые никого больше не волнуют, и почувствовать то теплое ощущение, что они – мои, не взирая на все, что происходит вокруг. Но главное – это слово «почти». Потому что сейчас я понимаю, что дело не только в том, что не могу этого сделать – я не хочу. Не хочу возвращаться в мир, где я не знаю Савви. Не потому, что она моя сестра, а потому, что, вопреки всему, она может быть моим другом. – Да. – Я сжимаю в руке обертку от протеинового батончика, набираясь решительности. – Они любят нас. Поэтому должны сказать нам правду. Савви кивает, и мы обе встаем. Я начинаю спускаться по тропинке, но голос Савви останавливает меня. – Надеюсь, ты останешься. По правде говоря, я не любитель обниматься, и потому даже не уверена, для чего наклоняюсь, пока не происходит этого – я обнимаю девушку, которая одновременно является мной и в то же время не мной вовсе, девушку, с которой у нас, казалось бы, нет связи, но в то же время я понимаю ее. Она напрягается, но потом обнимает меня в ответ и крепко сжимает в объятиях. Понимание между нами. Что бы ни случилось, это не конец для нас. Впереди будет еще много ссор, рассветных фотосессий и попыток разобраться в себе. Мы поворачиваемся, чтобы уйти, и я наклоняюсь, чтобы завязать шнурок на ботинке. Только тогда я вижу маленькую надпись на старом дереве, высеченную карманным ножом и выцветшую от времени: «Мик + Сав» большими буквами, обрамленными звездой. Глава двадцать первая