У меня зудит горло, пальцы сжимают Китти, как спасательный круг. Вместо этого я хочу камеру Поппи. Я желаю ее, даже если это будет означать, что она окажется вся в грязи и что Дейл не увидит моих фотографий, и мы закончим обратный путь, не сказав ни слова. Но вместо того, чтобы сбивать меня с курса, боль подпитывает меня. Дает мне что-то, что сглаживает расстояние между мной и этими абсолютно незнакомыми людьми. Они знали Поппи. Они понимают, каким особенным он был. Я иду вперед. – Вы могли бы зайти, – предлагаю я. – Пока его не продали, я имею в виду. Дейл отпускает мое плечо, и Пьетра делает неловкий полушаг. – Не думаю, что твоим родителям это понравится. Я качаю головой. – Они скучают по вам. Пьетра испускает нервный вздох, который мог бы перерасти в смех, устремляя глаза в небо. Я внимательно наблюдаю за ней – за этой женщиной, которая явно взвинчена до предела, и надеюсь, что она сломается и случайно раскроет что-то еще, но в то же время – что она этого не сделает. Чем ближе подхожу к правде, тем страшнее она кажется. – Они так сказали? – говорит Дейл. Я поворачиваюсь к нему. – Да. – Ложь. – Ну… я знаю, что это так. Прошлой ночью… – Эбби, дорогая, мы ценим то, что вы пытаетесь сделать. Ты и Савви, – говорит Пьетра. У нее такой же граничащий с отчаянием взгляд, как у моей мамы, и от этого я чувствую, что у меня сдают нервы. – Но ты должна понять, что то, что произошло… этого уже не исправить. Я не могу в это поверить. Мне очень нужно в это не верить. Может, мы с Савви и родственники, но мои родители и ее родители – они семья. Или когда-то были. Достаточно одного взгляда на свадебную фотографию, одного взгляда на потускневшие сорочьи подвески, чтобы понять это. И для меня это то, что нельзя отмотать назад. – Простите. Я не знаю, что случилось, я просто… Пьетра снова начинает медленно идти, больше смиряясь, чем злясь. – Не извиняйся. Я знаю, что Савви подговорила тебя на это. Я открываю рот, чтобы протестовать, но улавливаю в ее глазах проницательный блеск. Это заставляет меня улыбнуться, а затем она улыбается в ответ – меня раскусили, и мы обе слишком хорошо знаем Савви, чтобы притворяться. Тем не менее, она не до конца меня раскусила. Она думает, что Савви подговорила меня узнать правду. На самом деле Савви подговорила меня найти способ, чтобы наши родители оказались вместе в одном пространстве. – По крайней мере, подумайте о том, чтобы пойти на вечеринку по случаю закрытия «Бин-Велл» в конце лета, – тихо говорю я. – Если вы действительно проводили там время, Поппи хотел бы, чтобы вы пришли. Пьетра открывает рот, чтобы мягко отшить меня, я полагаю, но Дейл говорит: – Мы подумаем об этом. Но только если ты выставишь несколько своих снимков на этой вечеринке. Они действительно потрясающие. – У тебя тот же светлый взгляд, как и у твоего дедушки, – соглашается Пьетра. Я стараюсь не позволять смущению проглотить меня целиком. Но это какой-то другой вид смущения. Под ним есть трепет, движение под поверхностью. Как будто они говорят на полном серьезе. Может, я действительно так хороша в этом деле, как всегда говорил Поппи. – Вы хорошо его знали? На этот раз я спрашиваю не из любопытства. Я искренне хочу знать. – Я работала на него. Я пытаюсь проглотить свое удивление, но не уверена, насколько успешно у меня получается. Но она не смотрит на меня – ее глаза и мысли где-то в другом месте. – Но вы… – Я опускаю голову, зная, что нет способа закончить эту фразу, не показавшись грубой. – Я искала себя, как и многие девушки в двадцать лет, сталкивалась с трудностями. Что бы это ни было – вряд ли это были серьезные трудности, судя по тому, с какой ностальгией она говорит об этом. Достаточно ностальгически, чтобы решиться попытать счастье. – И так вы познакомились с моей мамой. Она поворачивает голову к началу тропы, которая появилась перед нами раньше, чем я ожидала. – Ты напоминаешь мне ее. Я задерживаю дыхание, чтобы не рассмеяться. Я совсем не похожа на свою маму. Она организованная, умная и… в общем, больше похожа на Савви, чем на меня. – Прямолинейная, – уточняет Пьетра. – В хорошем смысле, я имею в виду. Ты похожа на человека, который не боится высказывать свои мысли. Ну, в этом она ошибается, как свидетельствуют последние шестнадцать лет моей жизни. Но, возможно, это начинает меняться. – Я думаю, вам и моим родителям стоит поговорить о том, что произошло. Дейл издал вздох позади меня. – Я думаю, нам стоит отложить этот вопрос до той поры пока мы все не остынем. Пьетра уже переключила рычаг и вернулась в режим матери-курицы, разглядывая порез на моем лице. – Может, куркума, – говорит она. – Это природный антибиотик, и у меня точно завалялось немного в аптечке в машине. О, и кокосовое масло, чтобы предотвратить образование рубцов. – Ты будешь пахнуть как фермерский рынок, когда она с тобой закончит, – сообщает мне Дейл. Я киваю, следуя за ними к их машине. Факт, что за прекрасным современным лекарством, которое находится в офисе лагеря, стоят столетия науки, в данной ситуации теряет всякий смысл, но по крайней мере кое-что другое его обретает: теперь я знаю, откуда растут корни инстаграма Савви. И словно по сигналу, появляется Савви с моими родителями. Пьетра по локоть погружена в аптечку, а Дейл присел, чтобы позволить Руфусу облизать лицо, так что я совершенно не ожидала, что они появятся так быстро, и унизительного «Какого хрена?», вырвавшегося из уст Пьетры. Затем следует «Черт», «Постойте» и «О чем ты думала?», пока мы с Савви не перестаем улавливать, кто из них что говорит. Наши взгляды встречаются, и сквозь хаос пробивается импульс понимания, который глубже дружбы, глубже сестринства: это импульс понимания между двумя людьми, которые одновременно и неминуемо утопают в дерьме. Глава двадцать пятая Я даже не уверена, что в итоге было сказано. В основном было много криков. Пьетра кричит на мою маму, Савви кричит на Пьетру, мой отец кричит на меня, Дейл кричит на Руфуса, чтобы тот перестал лаять – сплошной круговорот криков, в котором нереально расслышать друг друга. Как только появляются Финн и Микки, мы сразу затихаем – шесть человек, явно не умеющих устраивать сцены. Микки дергает Финна за локоть, и тот позволяет увести себя, а потом мы все пыхтим на парковке, словно участвовали в часовом сражении, а не в минутном повышении голоса. Рука Пьетры крепко обхватывает руку Савви. – Мы свяжемся с нашим адвокатом, как только выберемся с этого острова. Савви и я вместе смотрим на нее. – Адвокат? – спрашиваем мы в унисон. Я удивлена, насколько твердым стал голос моей мамы, и как быстро к ней вернулось самообладание. – В этом нет необходимости. Девочки не будут… – Я сама решу, что необходимо. Особенно, когда вижу, что ты нагло нарушаешь условия нашего соглашения, приближаясь к моей дочери, не говоря уже о том, чтобы принуждать ее к чему-то без других свидетелей. Слова «адвокат» и «соглашение» громко звенят у меня в ушах. Не то чтобы я не верила родителям, когда они говорили, что тут все куда сложнее. Я просто не думала, что все настолько плохо. – О, прошу, – говорит Савви, слишком разгоряченная, чтобы обращать на что-либо внимание. – Вы все знаете, что мы с Эбби это подстроили. Я стараюсь не зажиматься. Глаза моих родителей устремлены на меня, и хотя я избегаю смотреть на них, я чувствую жар, направленный на меня, как из огнемета. Дейл вдыхает воздух, и я думаю, что он собирается что-то сказать, чтобы обострить ситуацию. Вместо этого он говорит: – Мы не можем обращаться к законным мерам. Савви восемнадцать. Ей придется самой наложить запрет. Пьетра твердо заявляет: – Тогда мы так и поступим. – В какой вселенной ты думаешь, что я соглашусь на это?