– Никто не должен предпринимать никаких юридических мер, – говорит моя мама. – Девочкам больше не будет позволено видеться друг с другом. Это должно решить проблему. Эти слова мгновенно возвращают меня к реальности. – Ты не можешь этого сделать. Голос моего отца тихий и мрачный. – Можем, на весь следующий год. – Это… вы что, издеваетесь надо мной? – восклицаю я. – Она живет практически в соседнем квартале. Ты не можешь просто запереть меня в башне, как какого-то заключенного… – Может, пришло время ввести для тебя новые правила, – говорит мама голосом «завязывай, пока не поздно», который я обычно слышу только тогда, когда братья вцепились друг другу в глотки. Ярость накаляется добела и совершенно некстати, учитывая, что я должна сосредоточиться на экстренной катастрофе, но я ничего не могу с собой поделать. – Еще правила? – спрашиваю я требовательным тоном. – Вы расписали мою жизнь по минутам и хотите ввести еще правил? Губы отца превратились в тонкую линию. – Собирай вещи, Эбби. Мы уезжаем утром, и ты поедешь с нами. Я не из тех, кто позволяет себе плакать на людях, но мысль, что у меня отнимут это место, просто выбивает из колеи. Место, где я могу учиться и при этом иметь достаточно пространства, чтобы дышать, действительно наслаждаясь жизнью. Место, где у меня есть друзья – старые, новые, те, с кем я случайно породнилась и о ком не знала шестнадцать лет. Место, где я могу каждый день натыкаться на новый уголок вселенной и фотографировать то, чего никогда не видела, упиваться миром и чувствовать себя его частью, а не так, будто он проходит мимо меня. Я ждала этого чувства с тех пор, как умер Поппи. Теперь и оно уходит. Савви видит, что ей придется обуздать меня, и вклинивается, прежде чем я успеваю взвинтиться еще сильнее. – Или вы четверо можете забыть о своем самолюбии и о том, что случилось, чтобы мы все могли видеться друг с другом. Как нормальные люди. – Это невозможно. – Почему? Что такого непростительного, что… – Саванна, – начала моя мама, – это не… – Нет. Скажи ей, – говорит Пьетра. Моя мама делает шаг назад, как будто та дала ей пощечину. – Пет, – говорит она. Прозвище. Белый флаг. Он висит между ними секунду, но Пьетра отпускает его с ветерком. – Скажи ей, что ты сделала, – говорит Пьетра. Ее лицо залито слезами, но голос до жути тверд. – Расскажи ей, как ты отдала ее нам, а потом передумала. Отдала ее нам, а потом забрала из детской и ушла с ней из этой чертовой больницы. На этот раз мама не плачет. – Я… Пьетра, ты знаешь, что я… – Расскажи ей, как ты сказала, что это была ошибка. Просто «послеродовой мозг». Расскажи ей, как ты сказала, что все в порядке, и разрешила нам забрать ее домой, а через неделю нам вручили бумаги от адвоката, который пытался забрать нашего ребенка обратно, потому что после всего, через что мы прошли, ты, черт возьми, передумала. – Если бы мы могли вернуться назад, – говорит мой отец. – Если бы мы знали… Пьетра качает головой, не желая слушать. – Я знала, что у меня не может быть детей. Я ждала ее всю свою жизнь. И она стала моей в тот момент, когда ты попросил меня взять ее. Еще до того, как она родилась. Она была моей. – Пьетра всхлипывает. Дейл тоже плачет, его руки лежат на ее плечах, как будто они привыкли впитывать друг от друга эту боль. – Страх потерять ее. Что ты победишь и вернешь ее. Ты не можешь представить, каково это было. Эти слова могут быть оправданием, но моя мама произносит их как извинение. – Ты не можешь представить, каково это было – отдать ее. Мы с Савви смотрим друг на друга, как будто находимся по разные стороны дыры, которую проделали в земле. Мы так долго хотели узнать правду, но это меньше похоже на правду и больше на гранату. – Но у тебя могут быть другие дети, – говорит Пьетра. – О боже! Головы всех четверых взрослых поворачиваются ко мне, и тут я понимаю, что произнесла эти слова вслух. – Я не была случайностью. – Я просто повторяю то, что мама сказала вчера вечером; это последний поворот ключа, который только что засунули в замок. Последний кусочек информации, который мне нужен, чтобы подтвердить уродливую правду. Я смотрю на них, чтобы спросить, но ответ уже на их лицах, он витал в воздухе между нами еще в отеле. – Ты родила меня так быстро, потому что тебе было грустно из-за Савви, и тебе нужен был ребенок-замена. Все затихают, битва временно забыта. Лучше бы я ничего не говорила. Это хуже, чем их гнев, чем ложь и все остальное, что привело к этому: к жалости. Мои родители смотрят на меня, испепеляя, а потом друг на друга. Они пытаются сделать ту странную вещь, когда они приходят к решению, не говоря ни слова. Проблема в том, что они не могут придумать чего-то достойного слишком быстро. Я протираю глаза тыльной стороной ладони. – Мило. – Я хотела, чтобы это прозвучало язвительно. Но вместо этого звучит жалко. Мама наклоняется ко мне, и Пьетра тоже, как будто они обе хотят меня успокоить, но не знают как. И вдруг все это становится мучительным. Мои долбанные глаза слезятся, а они все смотрят на меня, даже Руфус подходит и прижимается ко мне, как будто моя жалость к себе настолько сильна, что он чувствует ее в воздухе. – Давай… Я не даю маме закончить. – Заткнись, – выкрикиваю я, ошеломляя всех. Эти слова заставляют меня снова почувствовать себя твердой, решительной и непоколебимой. Я даже не вкладываю в них смысл. Просто это лучше, чем плакать. – Да пошли вы нахрен. Мне нужно уйти отсюда, сейчас же. – Эбби, подожди! Савви зовет меня обратно, когда я улетаю, и, к сожалению, нет ни единого способа обогнать королеву кардио и интенсивных тренировок. Конечно, она настигает меня еще до того, как я прохожу половину пути к своей хижине, и я торможу чтобы не врезаться в нее. – Савви… – Эбби, подожди. Просто послушай. Мы делаем успехи. Я знаю это. Вернись. Мой рот открывается. Я собиралась возмутиться, но мне мешает тот факт, что я хриплю открытым ртом, а Савви прилетела сюда словно на крыльях. – Успехи? – повторяю я. – Прости, мы с тобой наблюдали за одной и той же катастрофой? Савви качает головой. – Должно стать хреново, прежде чем все наладится. Только так выйдет весь яд. И он наконец-то выходит и… – И мы должны были просто оставить их в покое. Мой голос звучит жалко. Я не хочу злиться. Я всю жизнь избегала этого чувства, а теперь оно зудит у меня под кожей, раздувается в ребрах, я точно знаю, почему… но сейчас злиться – это все, что у меня есть. Если я не буду злиться, это перерастет во что-то гораздо худшее. – И что потом? – спрашивает Савви, понижая голос и оттаскивая меня с главной тропы. Мы снова вызвали интерес у других – не как две сестры, а как девушка, кричащая что-то младшему вожатому. – Никогда больше не видеться? Я должна была понизить голос, но почему-то эта информация не доходит до моего мозга. – По крайней мере, у нас было бы еще две недели. И, возможно, шанс сделать что-то, не подливая масла в огонь, – говорю я. А потом про себя: «Возможно, шанс продолжать существовать в этом мире, не зная, что я была не более чем фикцией. Вторым местом». Это несправедливо, и я знаю это. Не по отношению к родителям, которые ни разу не заставили меня почувствовать себя чем-то меньшим, чем центром их вселенной, даже со всеми моими братьями. И не по отношению к Савви, которая ни о чем таком не просила. Но от этого боль не проходит, и сейчас мне нужно уйти вместе с ней. Дать ей место, чтобы выйти. Место, где можно кричать. – Это так похоже на тебя, не так ли, Эбби? Избегать проблемы, – она говорит это не обвинительным тоном. Это хуже – она подбадривает меня. В ее глазах тот же мотивирующий блеск, что и в ее историях в инстаграме, перед тем как она делится своей мантрой недели в одной из авторских рубрик. Я бы хотела избавиться от всего этого, но в реальной жизни не бывает принудительного выхода из игры. – Ты несчастна из-за репетиторств, но ты не скажешь об этом родителям. Ты хочешь стать фотографом, но ты слишком напугана, чтобы дать своим работам шанс на успех. Ты неравнодушна к Лео, но… – Может, заткнешься? – выпалила я. Смущение ослепляет, раскаляет добела, проникает в каждую пору моей кожи. – Ты понимаешь, что только что произошло? Все хотели тебя. Все хотели. И вместо того, чтобы получить ребенка, который следовал правилам, получал хорошие оценки и делал все то дерьмо, которое мои родители хотели видеть в дочери, они получили меня. Бездумную, глупую, бездарную меня. На этот раз я замечаю, что люди останавливаются вокруг нас. Иззи, Кэм и Джемми – главные среди них, они стоят между нами и кафетерием с противоречивыми взглядами людей, которые хотят помочь, но не знают как. Я наклоняю голову, мое лицо настолько горячее, что я практически чувствую, как оно обжигает землю, на которую смотрю. – Эбби, – говорит Савви тихим ободряющим голосом. – Я не хочу тратить кучу времени, рассказывая тебе, насколько все это неправда. – Так не надо. Последнее, что мне нужно, – одна из твоих ободряющих инстаграмных речей. Она хмурится, но не отступает. Вместо этого она расправляет плечи, ее решимость становится еще тверже. – Дело не в инстаграме. Если бы ты была восприимчива хотя бы к какому-нибудь небольшому совету… – Потому что твои советы творят чудеса со мной. – И что это значит?