– А еще она упомянула, что у тебя здесь много друзей. – Да. Это не попытка остаться. Учитывая все: ложь, сломанное запястье, и всю эту по-прежнему запутанную историю, с последствиями которой нам до сих пор приходится разбираться, – мне повезло, что у нас с ними вообще такой спокойный разговор. Я не собираюсь пользоваться этим моментом, чтобы не уезжать отсюда. – И это тоже здорово. Не думаю, что у меня было много друзей, кроме Лео и Конни в течение… какого-то времени… – говорю я. Мое горло сжимается, когда я думаю о них обоих, но это отдельный вулкан проблем, который я не собираюсь сегодня ворошить. – Это заставило меня почувствовать… не знаю. Предвкушение окончания школы. Я не задумывалась об этом слишком глубоко, но было классно познакомиться с новыми людьми. Повидать новые вещи. И я думаю… Я хочу, чтобы у меня на это было больше времени. До того, как настанет выпускной. Они обдумывают мои слова – отец более тщательно, чем мама, чей взгляд устремлен на стол между нами. – Значит, ты хочешь просто… полностью прекратить ходить на дополнительные занятия? – спрашивает он. Я поджимаю губы. – То есть да? – Я смотрю на них. – Это… вопрос с подвохом? – Я не говорю, что мы перестанем следить за твоими оценками. – Голос моего отца звучит язвительно. – Нам нужно, чтобы ты закончила школу. Мои уши горят. – Да, хорошо. Я с этим справлюсь. – И знаешь, – говорит отец, стараясь слегка смягчить свои эмоции, – ты могла бы поговорить с нами об этом раньше. И вот оно. Тот глубокий корень, который, похоже, я вытягивала, наконец-то выглянул на поверхность. Еще несколько недель назад я бы не смогла коснуться этой темы, но я уже далека от той прежней Эбби. – Просто казалось, что для вас обоих это безумно важно, – говорю я беззаботно. – И, честно говоря… после смерти Поппи все было так плохо, что я не хотела усугублять ситуацию. Я не хотела быть проблемой. – Дорогая, ты никогда не была проблемой… Я не хотела задевать маму своим взглядом, но он обрывает ее на полуслове. – Я чувствую, что была, – говорю я, пытаясь смягчить его. – Я имею в виду, что вам обоим приходится возить меня повсюду на занятия. А до этого я мешала вам полноценно работать, а еще раньше я мешала вашей учебе… – Эбби, это были наши проблемы. Не твои. Ты понимаешь? Моя мама замолкает на несколько мгновений, и я не могу понять, потому ли это, что она не уверена, как подобрать слова, или потому, что она сомневается в том, должна ли вообще это говорить. Но все это происходит так, словно мы что-то высвобождаем, что-то, что обременяло всех нас долгое время, и сейчас нет смысла перекладывать эту тяжесть на нашу нынешнюю жизнь. – Мы знали, что будет трудно родить тебя, учась в юридической школе, но это было наше решение, – говорит моя мама. – И огромную роль в том, что нам удалось с этим справиться, сыграл твой дедушка и его желание помочь. Не знаю, понимала ли ты, как много значило для него твое появление на свет – он был так подавлен после того, как мы потеряли мою маму, но с твоим рождением все изменилось. Он не мог дождаться, когда сможет водить тебя куда-нибудь и чему-нибудь учить. Он наконец возвращался к жизни. Я киваю только потому, что мое горло слишком сильно сжалось, чтобы произнести хоть слово. Мама грустно улыбается. – И я знаю, что вы с Поппи всегда были близки из-за этого. И мы были рядом всегда, когда была возможность, но казалось, что мы… что-то упускали. Казалось, что временами мы не могли дать тебе чего-то лучшего. – Может быть, мы поступили эгоистично, родив тебя именно в то время. Вместо того, чтобы дождаться момента, когда сможем дать тебе больше, – говорит мой отец. Эта идея кажется мне настолько абсурдной, что я даже не знаю, как реагировать. Я так привыкла быть той, кого они должны были усмирять или успокаивать, а теперь, когда сценарий перевернулся, оказалось, что все это полное дерьмо. – Я никогда не хотела большего, – говорю я. – Черт возьми. Вы посвятили десять лет своей жизни только мне. Мама улыбается. – Ну, после первых нескольких лет работы все немного устаканилось, и мы проводили больше времени рядом с тобой, – говорит она. – И это чувство ушло. Страх, что мы тебя подводим. Я сую пальцы в карманы шорт, желая подобрать слова, чтобы сказать им, что все совсем не так. Что для меня это всегда было наоборот. – Потом, когда родились твои братья… понятное дело, нас накрыла суматоха – продолжает мама. – И все как будто повторилось. Ты стала старше и самостоятельнее, но рядом по-прежнему был твой Поппи, чтобы приглядывать за тобой. Я киваю, и они замолкают. Я не понимаю почему, пока не чувствую, как слеза скатывается по щеке и падает на голое колено. Мама уже оказалась рядом со мной, прежде чем я полностью осознала происходящее, заключила меня в объятия, позволяя мне сопеть в ее плечо. Обычно я не расстраиваюсь, когда люди вспоминают о Поппи, потому что большую часть времени я и так думаю о нем. Он живет в тяжести своего старого фотоаппарата, пристегнутого к моему плечу, в каждом моем снимке, щурясь на те же пейзажи, что вижу я сквозь объектив, и одобрительно хмыкая. Он тот человек, с которым я мысленно общаюсь, когда мне нужен воображаемый человек, который поможет все обдумать. Мне повезло, что в детстве он был предоставлен мне, и еще больше повезло с теми приключениями, которые мы пережили вместе после рождения моих братьев. Но эти приключения закончились, и я была слишком занята, чтобы думать о том, как страшно, что следующие приключения мне придется выбирать самой. – Я скучаю по нему, – говорю я. Мы говорили эти слова друг другу сотни раз, но в этом случае все было по-другому. Как будто я открыла часть себя, чтобы освободить место для многого нового – первой любви. Сестры. Прошлого, которое отчасти является и моим, но отчасти нет. И это вывернуло меня настолько широко, что я чувствую каждый уголок своего тела, которые все еще болят по Поппи, которые все еще приспосабливаются к миру, где его не существует. – Я знаю, – говорит мама, сжимая меня еще раз, прежде чем отпустить. – Я тоже. – Я скучаю по тому, что мы раньше делали вместе. Я скучаю… Мне не хватает времени на съемки. Я чувствую, что все еще могу быть с ним, когда делаю снимки, а со всеми этими занятиями мне просто… не хватает времени. – Я думаю, возможно, мы думали, что эти занятия будут своего рода подушкой безопасности, – говорит мой отец. – Чем-то, что сможет помочь тебе, когда нас не будет рядом. – Мы пытаемся сказать, что иногда есть такое чувство… – Мама смотрит на папу, который кивает. – Чувство, что мы все еще хотим дать тебе все, что в наших силах. Настроить тебя на успех. Как будто так мы можем быть рядом, когда не имеем на то физической возможности. – Ребята, – говорю я, – вы всегда рядом. То есть… во всех этих важных вещах. Определенно. Моя мама повторяет за мной, запустив пальцы в свою хлопковую юбку. – Мы стараемся, чтобы так и было. – Так и есть. Даже когда у них, казалось бы, нет времени, они его находят – будь то ночи, проведенные без сна, помогая мне с черновиками эссе, или ночевки, которые они устраивали для нас с Конни и Лео, когда мы были маленькими, или долгие разговоры в машине о том, что у меня на уме, когда временами мы просто кружили по городу, чтобы я могла высказаться. – Я… Я просто думаю, может быть, вы могли бы… эээ… поменьше налегать на меня с учебой и прочим. – Мы можем попробовать, – говорит папа. – Ну, как только закончится летняя школа. Ох. Я почти забыла. – Да, – говорю я, кривя лицо… – После всего этого. Он смотрит на меня, и я задаюсь вопросом, каким на вкус окажется это нравоучение, прекрасно зная, что оно уже просрочено. – Почему ты не рассказала нам об этом? – Я хотела… ну, частично дело было в Савви. Я хотела получше узнать ее. Или, по крайней мере, на тот момент понять ее. Кажется немыслимым, что всего месяц назад она была для меня хуже, чем просто незнакомка, и я едва могла найти с ней общий язык. Трудно извиняться за ложь, которая привела меня сюда, когда моя дружба с Савви – это то, что она породила. – Но другая часть была… Я знала, что если начнется летняя школа, то это выльется в еще большее количество занятий, и у меня никогда не будет времени на фотографию. Думаю, это был способ украсть время, пока кто-нибудь не узнает. Мой голос звучит виновато, когда я добавляю, лишь отчасти подразумевая это: – Но мне жаль, что я солгала. – Я даже не знаю, как ты это сделала, – говорит папа. – Все эти разные штуки, которые ты взломала… Честно говоря, я немного впечатлен… – Может, не стоит ее поощрять, – вклинивается мама. Папа ухмыляется. – У меня такое чувство, что это все равно не остановит ее. Он наклоняется и говорит то, что я хотела услышать больше всего на свете. – Эбби, мы всегда знали, что ты талантливый фотограф. Твой дедушка показывал нам твои фотографии, даже когда тебя не было, и они говорят сами за себя. Думаю, мы просто считали, что вы вдвоем занимаетесь этим для развлечения. Ты всегда так стеснялась своих работ – не думаю, что кто-то из нас понимал, насколько серьезно ты в них погружаешься. Мое лицо краснеет, но я не так смущена, как думала. Поэтому меня удивляет не столько мой ответ, сколько то, как твердо я его произношу. – Но это действительно серьезно. – Ну… я рад, – говорит он. – Если мы можем чем-то помочь с нашей стороны, мы хотим. Держи нас в курсе, малышка. Рассказывай нам, что происходит, прежде чем сбегать за дверь. – Хорошо. Буду. И тут до меня доходит, что в этом недостатке общения есть как моя, так и их вина. Может, даже больше. Они были заняты, а я была… ну… ленивой – не совсем подходящее слово. Скорее, пассивной. – Может, если вы видели снимки за последние пару месяцев… то есть, если они вам нравятся и вы не считаете, что это будет выглядеть слишком странно, может, мы могли бы повесить несколько из них в «Бин-Велл», как вы планировали? Пока он не продался и все такое. Их лица вытягиваются, но даже с каждой подсказкой в этой чертовой галактике я понятия не имею, что они собираются сказать, пока не звучит голос моего отца.