– Как ты, например. Я нашел тебя в хранилище улик. Помнишь, как ты там бездельничал? Бовуар никогда не забывал этого. Его изгнали в подвал, потому что никто не хотел с ним работать. Нет, не из-за его некомпетентности – из-за несносности. Хотя Бовуар предпочитал думать, что ему просто завидовали. Его отправили в хранилище улик, потому что он мог работать только с мертвыми вещами. Начальство хотело, чтобы он уволился. Ждало, что уволится. И, откровенно говоря, он уже созрел для увольнения, но тут появился старший инспектор Гамаш, которому для следствия понадобился какой-то из вещдоков в хранилище. А нашел он там агента Жана Ги Бовуара. И пригласил его принять участие в расследовании. Бовуар никогда не забудет того дня. Он взглянул тогда в глаза Гамашу, и дурацкая острота замерла у него на губах. Его так часто обдуривали, обманывали, оскорбляли, запугивали. Он не позволял себе надеяться, что сейчас с ним не разыгрывают очередную шутку. Новый поворот жестокости. Потому что Бовуар чувствовал, что умирает здесь, в подвале. А ведь он всегда мечтал быть офицером Квебекской полиции. И с каждым днем его мечта таяла. Но вот пришел этот крупный человек со спокойными манерами и предлагает забрать его отсюда. Спасти. Хотя они и не знакомы. И агент Бовуар, поклявшийся никому больше не доверять, поверил Арману Гамашу. Это случилось пятнадцать лет назад. Неужели эти монахи тоже получили предложение? Неужели их кто-то нашел? Даже спас? И привез сюда? – Значит, вы считаете, что кто-то заманил их в этот монастырь? – спросил Бовуар, вылезая из-под стола и отряхивая брюки. Гамаш улыбнулся и посмотрел на Бовуара поверх своих полукруглых очков: – У тебя удивительный дар во всем находить что-то подозрительное, даже зловещее. – Merci. – Бовуар плюхнулся на жесткий деревянный стул. – Работает? – Гамаш кивнул на ноутбук. Бовуар нажал несколько клавиш: – Ноутбук работает, но в Интернет выхода нет. Он продолжал без толку насиловать мастер подключения к Интернету. – А не помолиться ли тебе? – предложил Гамаш. – Я собирался помолиться, чтобы тут что-нибудь превратилось в еду. – Бовуар оставил попытки подключиться к Интернету. – Как вы думаете, когда у них обед? Потом он вспомнил кое о чем и достал из кармана маленький пакетик вощеной бумаги. Положил его на стол и развернул. – Это что? – спросил его шеф, приглядываясь. – А вы попробуйте. Гамаш взял шоколадную горошину своими длинными пальцами – она казалась в них микроскопической – и отправил в рот. Бовуар улыбнулся, увидев удивление и удовольствие на лице Гамаша. – Черничный вкус? Бовуар кивнул: – Да, такие маленькие лесные ягоды. В шоколаде. У них тут поточное производство. Я нашел шоколадный цех, пока искал монахов. Похоже, эта находка получше, чем монахи. Гамаш рассмеялся. Они вместе съели несколько шоколадных конфет. Гамаш не мог не признать, что ничего вкуснее в жизни не ел, а шоколад он любил и пробовал его немало. – Какова вероятность того, что у всех двадцати четырех монахов, у всей честной компании, случайно оказались хорошие голоса? – Очень низкая. – И не просто хорошие голоса – великолепные. Причем такие, которые подходят друг к другу, сочетаются. – Их, наверное, научили, – предположил Бовуар. – Их дирижер, убитый. – Но ему требовался исходный материал. Я в музыке не эксперт, но даже я знаю, что выдающийся хор – не просто собрание прекрасных голосов. Голоса должны быть определенные, дополняющие друг друга. Гармоничные. Эти монахи оказались здесь не случайно. Я думаю, их специально подбирали для исполнения хоралов. – Наверное, их специально вывели, – тихо произнес Бовуар, округлив глаза в притворном ужасе. – Наверное, тут какой-то заговор Ватикана. Может, такая музыка позволяет внедряться в мозги людей. Заманивать их назад, в церковь. Зомбировать. – Боже мой, какая блестящая гипотеза! И такая очевидная. – Гамаш восторженно посмотрел на Бовуара. Бовуар рассмеялся: – Значит, вы думаете, что монахи специально отбирались? – Не исключено. – Старший инспектор поднялся на ноги. – Продолжай работать в этом направлении. Хорошо бы все же установить связь с внешним миром. Я пойду поговорю с привратником. – Почему с ним? – спросил Бовуар. – Он здесь самый молодой и, вероятно, приехал самым последним. – А убийства происходят, когда что-то меняется, – заметил Бовуар. – Что-то спровоцировало убийство брата Матье. – Оно наверняка вызревало какое-то время. Большинство убийств зреет годами. Но в конечном счете кто-то или что-то нарушает равновесие. Этим и занимался Гамаш со своей командой. Они просеивали множество событий, чтобы найти одно, нередко очень незначительное с виду. Слово. Взгляд. Оскорбление. Ту последнюю каплю, что переполнила чашу. Что-то превратившее человека в убийцу. Но чтобы превратить в убийцу монаха, наверняка требовалось больше времени. – А каково было самое последнее изменение? – спросил Гамаш. – Скорее всего, прибытие брата Люка. Вероятно, оно каким-то образом нарушило равновесие, гармонию в монастыре. Шеф закрыл за собой дверь, и Бовуар вернулся к работе. Пока он пытался сообразить, какие тут нелады с соединением, мысли его вернулись к хранилищу вещдоков. К его аду. Но еще он думал о двери с надписью «Porterie»[32]. И о молодом человеке, сосланном туда. Может, его ненавидели? Наверно, ненавидели, если упрятали в эту каморку. Все остальные работы в монастыре имели какой-то смысл. Кроме этой. Зачем у дверей, которые никогда не открываются, сажать привратника? Гамаш шел по коридорам, то и дело встречая монахов. Он уже начал узнавать их, хотя пока не мог связать имена и лица. Брат Альфонс? Брат Фелисьен? На лицах монахов всегда отражалось спокойствие, руки они держали в рукавах, и Гамаш уже понял, что таковы монастырские правила. Встречаясь с ним, они неизменно ловили его взгляд и кивали. Кое-кто отваживался на едва заметную улыбку. На расстоянии все они казались умиротворенными. Сдержанными. Но в тот миг, когда они проходили мимо, Гамаш видел тревогу в их глазах. Мольбу. О чем они молили? Чтобы он поскорее уехал? Остался? Помог? Или не вмешивался? Когда он только появился здесь – всего несколько часов назад, – монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу предстал перед ним тихой гаванью. Местом умиротворения. Он казался удивительно прекрасным. Его аскетичные стены не обдавали холодом, а успокаивали. Дневной свет, преломленный старинным стеклом, разлагался на красный, фиолетовый, желтый. На отдельные цвета. Но все вместе они создавали какой-то головокружительный эффект. Как и сам монастырь. Он состоял из отдельных личностей. Каждый монах сам по себе был человеком исключительным, а вместе они становились блестящими. Кроме одного. Тени. Наверное, необходимой, чтобы оттенять свет. Проходя по Благодатной церкви, Гамаш встретил еще одного монаха. Брат Тимоте? Брат Гийом? Они обменялись кивками, и опять Гамаш уловил какое-то просительное выражение во взгляде безымянного монаха. Наверное, каждый из них молил о чем-то своем, непохожем на желания других, обусловленные особенностями личности и характера. Этот монах – брат Жоэль? – явно хотел, чтобы Гамаш убрался. Не потому, что боялся, а потому, что Гамаш превратился в ходячий билборд, рекламирующий убийство приора. И их несостоятельность как сообщества. Они годились только на одно – служить Господу. Но монастырь пошел в противоположном направлении. И Гамаш стал тем восклицательным знаком, который заставил их посмотреть правде в глаза. Старший инспектор повернул направо и двинулся по длинному коридору к закрытой двери. Он начинал ориентироваться в монастыре, даже чувствовать себя здесь как дома. Монастырь имел форму креста с Благодатной церковью в центре. Снаружи уже стемнело. Коридоры едва освещались. Возникало впечатление, что время уже к полуночи, но часы Гамаша показывали, что еще нет и половины шестого. Дверь с надписью «Porterie» была закрыта. Гамаш постучал. Подождал. Изнутри раздался какой-то тихий звук. Шелест перевернутой страницы. Потом опять тишина. – Я знаю, что вы здесь, брат Люк, – тихо произнес Гамаш, стараясь не походить на страшного серого волка.