Это и вправду была большая потеря. И не только для этого отдаленного и замкнутого монастырского сообщества. – Да, регент хора, – подтвердил настоятель. Он повернулся и посмотрел на лежащего на земле человека. Тихо, почти шепотом произнес: – И наш приор[18]. – Отец Филипп снова повернулся к Гамашу. – И мой друг. Он закрыл глаза и замер. Снова открыл глаза. Они у него были голубые-преголубые. Настоятель сделал глубокий вдох. Пытается взять себя в руки, подумал Гамаш. Он знал это чувство. Когда нужно сделать что-то очень неприятное, мучительное. И сейчас настал такой миг – перед решительным шагом. Отец Филипп выдохнул и сделал нечто необычное. Он улыбнулся. Легко, почти незаметно. Он посмотрел на Армана Гамаша теплым и открытым взглядом, и старший инспектор вдруг поймал себя на том, что не может сдвинуться с места. – Все будет в порядке, – сказал отец Филипп Гамашу. – Все будет хорошо, и все, что ни будет, будет хорошо[19]. Совсем не таких слов ждал старший инспектор от настоятеля, и несколько мгновений он просто молча смотрел в эти поразительные глаза. – Merci. Я верю в это, mon père, – произнес наконец Гамаш. – Но верите ли вы? – Юлиана Норвичская не стала бы лгать, – ответил отец Филипп, и снова на его лице промелькнула та же улыбка. – Вероятно, не стала бы, – сказал Гамаш. – Но Юлиана Норвичская писала о любви к Богу, и в ее монастыре не случалось убийств. А у вас, к несчастью, случилось. Настоятель продолжал смотреть на Гамаша, и в его взгляде не было гнева. Напротив, в нем сохранялась та же теплота. Вот только вернулась усталость. – Справедливо. – Прошу меня извинить, отец настоятель. Старший инспектор обошел настоятеля и, осматривая землю, осторожно зашагал по траве и по цветочной клумбе. К брату Матье. Там он опустился на колени. Не протянул руку, не прикоснулся к телу. Только смотрел. Запоминал и впитывал впечатления. А главное его впечатление состояло в том, что брат Матье умер в мучениях. Многие из тех, рядом с кем Арман Гамаш опускался на колени, умирали настолько быстро, что даже не успевали понять, что с ними случилось. С приором все обстояло иначе. Он знал, что с ним произошло и что произойдет. Гамаш снова перевел глаза на траву. Потом на убитого. Голову монаха раздробили сбоку. Старший инспектор пригляделся. Похоже, убитый получил два-три удара. Достаточно для смертельного ранения. Но не для мгновенной смерти. Гамаш подумал, что у приора, вероятно, была крепкая голова. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Бовуар опустился на колени рядом с ним. Полицейская лента лежала на траве, огораживая место убийства и след, ведущий к цветочной клумбе. Настоятель присоединился к двум монахам, и они вместе принялись читать «Радуйся, Мария». Бовуар достал свой блокнот. Новый блокнот для нового тела. Сам Гамаш не делал заметок, он предпочитал слушать. – Что вы думаете? – спросил старший инспектор у Шарбонно. Глаза капитана расширились. – Moi?[20] Гамаш кивнул. Несколько жутких мгновений капитан Шарбонно не думал ни о чем. Отсутствие мыслей в его голове могло сравниться разве что с таковым у лежащего рядом покойника. Он уставился на Гамаша. Но старший инспектор смотрел на него без малейшего высокомерия и снисходительности, только внимательно. Никакой ловушки или подставы. Шарбонно почувствовал, как сердце его забилось спокойнее, а мозг стал работать быстрее. Гамаш ободряюще улыбнулся: – Не торопитесь. Я бы предпочел услышать взвешенный ответ, а не поспешный. – …Молись о нас, грешных… Три монаха распевали молитву, а трое полицейских стояли на коленях перед трупом. Шарбонно огляделся. Сад был обнесен стеной. Единственный вход или выход – через книжный шкаф. Ни приставной лестницы, ни каких-то других признаков того, что кто-то забирался сюда или выбирался отсюда. Шарбонно взглянул вверх. Сверху сад ниоткуда не просматривался. Никто не мог видеть того, что здесь произошло. Так что же здесь произошло? Старший инспектор Гамаш интересовался его мнением. Его серьезным, вдумчивым анализом. «Господи, – безмолвно взмолился Шарбонно, – даруй мне мнение». Когда утром позвонил инспектор Гамаш и попросил кого-нибудь из местной полиции встретить самолет и проводить их в монастырь, капитан Шарбонно решил сам встретить гостей. Будучи главой отделения, он мог послать туда любого из своих подчиненных. Но он даже думать об этом не желал. Он хотел сам заняться этим. И не только для того, чтобы увидеть знаменитый монастырь изнутри. Не меньше этого капитан Шарбонно хотел познакомиться со старшим инспектором Гамашем. – Здесь на траве кровь. – Шарбонно показал на огороженный лентой участок. – И, судя по следам на траве, он прополз несколько футов до этого места. – Или его протащил убийца, – предположил Гамаш. – Вряд ли, patron. Тут нет глубоких следов ног на траве или на клумбе. – Хорошо, – сказал Гамаш, оглядевшись. – Но зачем умирающему человеку ползти сюда? Все трое снова посмотрели на тело. Брат Матье лежал в позе эмбриона, поджав к груди колени, а руками плотно обхватив обширный живот. Подбородок прижат к груди. Спина – к каменной стене сада. – Может, он пытался стать меньше? – высказал догадку Бовуар. – Он свернулся, как мяч. Такое впечатление и в самом деле возникало. Довольно большой черный мяч, остановленный стеной. – Но почему? – снова спросил Гамаш. – Почему он пополз не к монастырю? Почему в противоположную сторону? – Может быть, он потерял ориентацию, – сказал Шарбонно. – Двигался скорее инстинктивно, чем осмысленно. Возможно, никакой особой причины и не было. – Возможно, – кивнул Гамаш. Все трое продолжали разглядывать тело брата Матье. Капитан Шарбонно скосил глаза на погруженного в размышления Гамаша. От старшего инспектора его отделяли какие-то дюймы. Шарбонно видел морщины и следы ранения на лице Гамаша. Он даже чувствовал его запах – слабый аромат сандалового дерева и чего-то еще. Розовой воды. Он, конечно, видел старшего инспектора по телевизору. Несколько месяцев назад Шарбонно даже летал в Монреаль на конференцию, на которой Гамаш был главным докладчиком. Темой конференции стал девиз Квебекской полиции: «Service, Intégrité, Justice»[21]. Эта тема была лейтмотивом всех конференций, которые с годами стали походить на собрания болельщиков и завершались оргией самовосхваления. За исключением той, на которой выступал старший инспектор Гамаш. Поначалу Гамаш потряс тысячу полицейских в зале, рассказав о собственных неудачах, о тех делах, которые он мог бы провести лучше. О тех, что вообще провалил. Кроме того, он четко обозначил неудачи Квебекской полиции в целом. Точно и ясно сказал, в чем полиция не оправдывала, даже предавала доверие квебекцев. Раз за разом. Это было безжалостное обвинение полицейской службы, хотя сам Гамаш и продолжал верить в нее. И все собравшиеся это поняли. Арман Гамаш верил в них. Он верил в Квебекскую полицию, в службу и неподкупность. Он мог работать лучше. Они все могли работать лучше. Как отдельные личности и как силовое подразделение в целом. Когда он закончил, тысячная аудитория поднялась в едином порыве и начала аплодировать. В них словно вдохнули энергию. Их вдохновили. Но капитан Шарбонно заметил, что несколько офицеров в первом ряду были не в восторге от услышанного. Они встали вместе со всеми. Они тоже хлопали. Да и как они могли не хлопать? Но Шарбонно со своего места сбоку видел, что сердца их не с Гамашем. А где витали их мысли – об этом знал только Бог. Это были суперинтенданты Квебекской полиции. Руководство. И министр юстиции. И вот теперь, над телом монаха, Шарбонно захотелось податься вперед и, понизив голос, сказать: «Я не знаю, почему этот человек полз сюда. Но я знаю кое-что, о чем следует знать и вам. У вас в полиции не так много друзей, как вы думаете. Как вы верите». Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут же закрыл его, увидев лицо Гамаша. Его шрамы, его умные голубые глаза. Шарбонно понял, что этот человек все знает. Старший инспектор Гамаш знает, что его дни в полиции, вероятно, сочтены. – Так что вы думаете? – снова спросил Гамаш. – Мне кажется, он знал, что с ним случится.