И они вышли на воздух, причем Карин одолжила дополнительный джемпер и теплую куртку, но разговаривать здесь было все равно неудобно. Карин очнулась от глубокого сна, в который провалилась после посещения хилера, отдохнувшей и слегка потерянной. Эти переживания показались ей ужасно далекими, и только к концу дня она смогла сесть, спокойно в них разобраться и сформировать свое мнение. Но когда она это сделала, ей стало еще больше не по себе. У Кэт была операция в самом разгаре, когда она позвонила. – Приходи завтра ко мне домой на чай, – сказала она, – тогда и поговорим. – Вперед, ленивый Орешек, вперед. Ханна подняла ноги в обе стороны так высоко, что они зависли почти параллельно земле, и с приличной силой опустила их на бока пони. Это подействовало, как надо. Кэт и Карин сразу же побежали вслед, когда лошадь рванула, и Кэт отчаянно пыталась ухватиться за уздечку. Когда они добежали до ворот, Орешек резко затормозил, Кэт выпустила узду и упала на бок в грязь. Увидев это, Ханна, твердо сидящая в седле, розовощекая, ясноглазая, никак не могла перестать смеяться. После этого происшествия на них троих напало самое хулиганское настроение, от которого они не могли отойти еще полчаса после возвращения в дом. Ханна пошла смотреть детские передачи по телевизору, взяв с собой чай на подносе, и оставила Кэт и Карин на кухне. – Вот чего мне не хватает, – сказала Карин, – всех этих пони, «Синих Питеров»[14], школьных рюкзаков и завернутых обедов. И не надо говорить мне, что я не знаю, как мне повезло. Кэт разлила для них чай. – Нет, и я не собираюсь говорить тебе, что материнство – это ад, потому что это скорее чистилище, а тут имеется что-то и от небес. Если я и сочувствую какой-то категории пациентов больше, чем всем остальным, так это женщинам, которые не могут зачать. – Она посмотрела на Карин. – Или тем, кто могли, но слишком долго откладывали. – Любому ребенку, которого я могла бы иметь, пришлось бы несладко в сложившейся ситуации. – Это правда. Ну что, выкладывай. Карин некоторое время помолчала, собираясь с мыслями. Кошка запрыгнула на диван и свернулась рядом с ней. – Это очень неприятно. Я считаю, что его надо остановить, правда считаю. – Что случилось? И Карин рассказала, настолько детально, насколько могла вспомнить, дословно повторяя все, что он говорил ей, описывая, что он делал. Кэт слушала, не говоря ни слова, прихлебывая свой чай и периодически хмурясь. Из телевизора за дверью донеслись звуки записи «Рассвело утро»[15] в исполнении какого-то ансамбля. На улице ветер гнул буковые деревья в дальнем конце сада. Когда Карин закончила, Кэт ничего не сказала, просто встала, чтобы еще раз наполнить чайник и сходить проверить Ханну. Карин ждала. Она завидовала Кэт не только из-за детей, но и из-за чего-то неопределимого, чем обладал ее дом и вся ее семейная жизнь, – теплом, счастьем, а еще уверенностью в будущем, которые оказывали эффект на каждого, кто сюда приходил. Каждый раз, когда она оставалась здесь, даже если видела Кэт с синяками под глазами от усталости после жуткого дня, или от нервов из-за пациентов, или из-за болезни детей или их проблем в школе, Карин всегда черпала что-то исцеляющее и живительное в самой атмосфере этого дома. С тех пор как она сменила работу и стала получать удовольствие от того, что делала, она обнаружила и в себе этот отголосок глубокого удовлетворения собственной жизнью, которое почти что компенсировало отсутствие детей. После стольких лет все у нее сложилось идеально. Она поклялась никогда не говорить, даже никогда не думать «это нечестно» или «почему я?!» по поводу рака. Кэт вернулась и поставила блюдце и чашку Ханны рядом с мойкой. – Ладно, я все поняла. Я в ужасе. Этот человек опасен, ты права, но пока я не могу понять, причиняет ли он какой-то физический вред, и, кажется, он проявил осторожность, не прося тебя снимать одежду и не прикасаясь к тебе в таких местах или таким образом, чтобы хватило для обвинений в домогательствах. Ты полностью уверена в этом? Потому что если это не так, то он у нас в руках. Я могу поднять трубку и позвонить брату прямо сейчас. Карин покачала головой. – Это было первое, о чем я подумала, когда зашла в палату. Он был очень, очень осторожен. – Конечно, он будет осторожен с женщиной, которая очевидно настороженна и умна. Будет ли он вести себя так же безупречно с молодой девушкой или, может быть, даже с ребенком… Он принимает детей? – Я не знаю. Все, кто ждал там, были старше. – Преступление, конечно, в обмане… и в том, что он дает людям ложную надежду на выздоровление всем этим представлением. А еще он убеждает как минимум некоторых из них, что они излечились и не нуждаются в настоящем медицинском вмешательстве, что хуже всего. – Мне это все показалось просто жутким. – Уж наверное. Боже, а представь, если бы ты была старая и больная и правда поверила бы, что он разрезает тебя и достает из тебя куски, – тут можно просто умереть от шока. Не удивлюсь, если с кем-то такое уже случилось. – Чтобы это выяснить, надо узнать, откуда он взялся, где он работал до этого. – Я собираюсь начать поиски, как только у меня появится хотя бы полминутки. – Здесь я могу помочь. Я перерою весь интернет, а еще у меня есть друг в «Сандэй таймс», которому я могу позвонить. Они очень хороши в том, чтобы находить у людей в прошлом неприглядные факты. Они могут даже провести журналистское расследование. – Хорошая идея. У нас скоро собрание нового комитета докторов и вспомогательных специалистов. Я расскажу им об этом. Проблема в том, что на все нужно время. А у меня сегодня ночное дежурство. Единственное, от чего я с удовольствием бы отказалась и что особенно часто происходит, если твой пациент узнает тебя получше, – это когда самые серьезные проблемы возникают в четыре часа утра. – Ты национальное достояние. Я надеюсь, вы знаете это, доктор Дирбон. – Нет. С тобой я не преуспела. Из телевизора в соседней комнате донесся звук волынки, сообщающий об окончании «Синего Питера». Карин поднялась. – Спасибо за чай. Оставляю тебя наслаждаться бесценным временем рядом с твоей дочерью. Кэт состроила гримасу. На улице порыв ветра пронесся по саду и захлопнул дверь машины, вырвав ее из рук Карин. Она обернулась и посмотрела на горящие окна кухни, где Кэт подняла Ханну на одну из рабочих поверхностей рядом с раковиной, смеясь вместе с ней. «Да, – подумала она. – Дети». Но сразу напомнила себе же: «Не ныть». Жалость к себе и неудовлетворенность разъедают сердце, в котором она всегда собиралась сохранять позитив, оптимизм и благодарность. Когда она добралась домой, у нее зазвонил мобильный. – Это Кэт. Я хочу проверить этого парня сама. Не можешь продиктовать мне его номер? – А что, если он узнает, что ты врач? – Не узнает. А даже если так, то что из этого? – Возможно, тебе придется немного подождать, он утверждает, что его график полностью забит. – Пусть у нас обеих будет больше времени на то, чтобы нарыть информацию. Я хочу пойти туда, зная абсолютно все, что можно найти, про нашего хилера. Была уже почти полночь, когда Кэт позвонила своему брату. – Я так и думала, что ты еще не лег. – Я домой пришел только полчаса назад. – А я на дежурстве, так что нет смысла рано ложиться – или ложиться вообще, раз уж на то пошло. Сай, ты занимаешься чем-нибудь в Старли… официально? – Вроде того. Мы делали там подомовый обход позавчера, искали информацию по той пропавшей девочке, Дебби Паркер. Но там ничего. – Да, я знаю, что она ходила туда на терапию. Она была моей пациенткой. – Она твоя пациентка… Я предпочитаю оставаться оптимистичным. – Не встречали ли ваши ребята парня, который называет себя хилером? – Кем-кем? Она пересказала ему историю Карин. – Это для меня что-то новое. Я могу проверить, видели ли его наши люди. Они ходили по домам, были абсолютно везде. Но, во всяком случае, у меня нет сведений, что Дебби Паркер ходила к нему. Она предпочитала парня в синем халате, который называет себя Дава. – Она говорила мне о Даве. Слушай, Сай, этот доктор Гротман, или Энтони Орфорд, или как там его зовут, – он опасен. По целому ряду причин его нужно выкинуть из бизнеса. – Ты была совершенно права, что спросила Карин, не дал ли он повод обвинить себя в любого рода домогательствах, но не похоже, что дал. – Ты не можешь взять его за что-то другое? – Например? Он не нарушает никаких законов. Ты сама знаешь, что кто угодно может выступать как практик альтернативной медицины, без образования, без квалификации, просто табличка на двери – и ты в деле. Нет никаких правил. Если мы сможем доказать, что он действительно брал инструмент и кого-то вскрывал, мы, конечно, его арестуем. Но он это делал? – Это просто ловкость рук. – Он утверждает, что оперирует людей… ведь так он пишет в своих проспектах? – О, я думаю, он слишком умен, чтобы делать проспекты. – А откуда он берет пациентов? – Слухами земля полнится. Люди говорят о его чудесах. – Как долго он уже в Старли? – Недолго. Карин попробует выяснить, где он был раньше. – И почему он оттуда ушел. Я наведу завтра кое-какие справки, но если судить по тому, что ты мне сейчас рассказала, мы его даже допросить не имеем права. Кто-то должен прийти к нам с официальной жалобой. – Черт, если честно, меня это просто выводит из себя. Только подумай о тех людях, которых он дурачит, и о деньгах, которые гребет. Подумай о действительно жутких болезнях, с которыми люди идут к нему, вместо того чтобы обратиться к нам. – Кое-что мы можем сделать… Какой второй лучший способ, кроме как натравить на него полицию? Или, может, даже самый лучший?