Почему все девчонки любят розы? Есть куча разных цветов, но розы, чувствуется, словно штамп всех женщин. … И каждый оттенок имеет своё значение. И какое же значение имеют лавандовые? Вспоминаю тот самый вопрос, который преследует меня до дома и даже сейчас, когда стою под подъездом. Я даже не помню, как стартанула. Помню, Руслан что-то спрашивал… Помню оклик Полины. Но меня настолько раздирало чувство вины и горечи… Страха и отчаяния… Радости и возвышенности… Опаляющей влюбленности и ледяного равнодушия… Это всё во мне множилось настолько, что не умещалось во мне одной. Что я просто бежала. Бежала подальше от всего и от всех. Только бы успокоиться. Только бы проветрить бедовую свою голову, что сунулась на это пляж… Что поехала с ним. Что позволяла себя трогать... И какое же значение имеют лавандовые? Все еще отзывается во мне. А может, и в нём откликается? Как узнать наверняка? Спросить? Вот так, напрямую? Но тогда зачем он трогает Аверину? А потом как ни в чем не бывало, идет ко мне? Анна Бурцева: Любовь с первого взгляда… Анна Бурцева: Вот что означает… Пишу это три раза и стираю. А в четвертый уже решительно отправляю. Вздрагиваю, когда вижу заветные две синие галочки о прочитанном. Но ответа не следует. Дура! На что я надеялась? Что сейчас он напишет, что любит тебя? Как же. Скорее он просто забавляется… Слезы душат… Комом в горле стоят… – Ты чего убежала? – спрашивает запыхавшаяся и раскрасневшаяся сестра. – Увидела тучи, подумала, что сейчас дождь пойдет, вот и побежала. – Точно? – настораживается сестра. – А то Сомов так стартанул, что даже Руслан удивился. – Кто его знает, что у него на уме. Пошли, а то уже и так начало девятого. – Ой, чую, попадет нам, – с тяжелым вздохом говорит Поля. И я её понимаю. Наша семья не похожа на семьи моих однокурсников и даже на семью лучшей подруги. Хотя у той своих заморочек хватает. Я бы сказала, наша семья вообще какая-то уникальная. Нет, с девчонками мы ладим и стараемся поддерживать друг друга. Но что касается родителей и правил в доме, то это сущий ад. И это я не преувеличиваю. Не знаю, как еще дышать нам разрешалось без отцовского позволения. Ну, чтобы вы понимали, мы расслаблялись только тогда, когда отец уходил на работу. Мы знали каждый его шаг в сторону наших комнат и всегда максимально концентрировались на уроках. Даже если ты все сделал, все равно делай вид, что чем-то занимаешься из учебной деятельности. Это спасает от любых наказаний и поручений. А их было немало. Нам запрещалось после девяти вечера выходить из своих комнат. Туалет ночью был и вовсе проблемой. Мы тупо старались вечером меньше пить жидкости, чтобы, не дай бог, ночью не захотеть в туалет. И уж тем более не попасть на глаза отцу. Нам нельзя было болеть. Денег не было. И болели, как обычно, не вовремя. Плюс можно всех заразить. Поэтому лечились народными методами и всё переносили на ногах. Это я усвоила лет так с двенадцати. Нельзя шутить. Нельзя есть на улице, прыгать, бегать, смеяться и вообще запрещались любые виды подвижных игр. Что-то типо амеб, знаете. Нельзя шептаться, нельзя есть в одного, нельзя про отца сказать «он». Уклон от ремня и наказания, соответственно, наказывался тоже, только длительным наказанием и неповиновением. Однажды я так просидела в зимние каникулы одна в комнате с зашторенными окнами, когда вся семья гуляла в церкви на праздновании Нового года. Нельзя гулять и разговаривать с малознакомыми людьми, они могут оказывать плохое на тебя влияние. Хочешь подышать свежим воздухом, балкон тебе в помощь. Я быстро все схватывала и понимала, как нельзя себя вести и как можно. – Я выбью из тебя всю дурь! – кричит уже изрядно красный отец с ремнем, и я понимаю, что он злится. И чем вывела его Даша?! – Да это просто смайлик! – вопит уже в слезах сестра. – Я ему решение задачи прислала, а он в ответ мне «Спасибо» написал. И смайлик с поцелуйчиком. В классе все так общаются. Это обычный, ничего незначащий смайлик. – Ничего не значащий да… Ничего… – замахивается на младшую отец. – Мы вернулись! – вклиниваемся в разговор. – О, еще две прошмандовки вернулись. Время видели? – кричит отец. – Мать на кухне загибается, а они шляются непонятно где по темноте. – Папа, сейчас десять минут девятого, – говорит Поля. Не успеваю её одернуть. Когда отец в таком состоянии, то его лучше не трогать. – Папа, мы видели время и вышли раньше на остановку, но был дождь, и мы его долго пережидали, поэтому опоздали. Сейчас переоденемся и поможем маме, если ты нас пропустишь, – мягко говорю я. Я вообще боюсь его состояния злости. Знаю, чем это чревато. На соли и гречке уже стояла. Знаете, что главное в этом?! Не шевелить ногами. – В сумке что? – недобрым взглядом подмечает отец. И вот тут я точно покрываюсь испариной, но уже от страха. Футболка прилипает к спине и животу. По телу озноб проходит. Учитывая тот откровенный купальник, что выбрала для себя Поля и втайне от родителей купила, назвать целомудренным нельзя. И если сейчас это увидит отец, то влетит нам обеим. И что страшнее – купальник или наше вранье, я не знаю. – Форма для купания, – с мандражом говорит сестра. – Сюда дай, – протягивает руку отец. Господи, пожалуйста, пусть он его не найдет. Проговариваю про себя. И сверху кто-то слышит мои мольбы. Купальник Поли не появляется в куче всего, что на пол высыпает отец. – Ладно. Хоть с одними нет проблем, – выдыхает отец. – Мигом в комнату переодеваться и помогать матери, которая, к слову, только что вышла оттуда. – О, девочки вернулись, – вытирая руки о вафельное полотенце, говорит мама. – Как тренировка? – Хорошо. Мы сейчас переоденемся и поможем тебе. – Отлично. Мне как раз осталось накрыть на стол и можем ужинать. – Так поздно? – вклинивается Поля. – Если бы кто-то вовремя пришел и помог матери, то ужинали бы как обычно, – выговаривает нам отец. Переодеваемся с сестрой молча. Свои переживания задвигаю в дальний угол. Сейчас смаковать это все не в силах. Ужин бы пережить, судя по настроению отца. Сервируем стол быстро. Близняшки помогают маме на подхвате. Ужинаем в такой же гнетущей тишине. Еду еле проталкиваю в себя. Пока отцу не звонят. Он о чем-то долго беседует, и, судя по настроению, он злится еще больше. Но возвращается молча и так же молча садится за стол. Лишь через время спрашивает меня. – Сомов в твоей группе учится? – обращается ко мне папа. – Эм… Нет, в параллельной. А что? – задаюсь напрямую вопросом. Но он не отвечает. – Он достает тебя? – Нет. – Вы общаетесь? – Да, – не скрывая этого, отвечаю. – О чем? – спрашивает отец. – Об учебе. Я староста их группы и своей. Скидываю в группу учебный план, расписание и какие-то организационные моменты. – Вне учебы общаетесь? – Нет, – вот тут вру капитально, потому что знаю, что явно не к добру сам диалог и его интерес к Сомову. Он и раньше им не нравился. Зажравшийся мажор своего отца. Они учились вместе. И отец Кира сам добился многого: построил свой бизнес, открыл филиалы по многим городам России и СНГ. Но, по мнению моего отца, свое состояние он заработал нелегально. И Кира считает зажравшимся мажором, как он однажды выразился. – Можешь уйти с должности старосты его группы? – неожиданно выдает отец. – Нет, уже не могу, – серьезно отвечаю. – Тем более это влияет на учебный процесс и баллы перед преподавателями. – Ладно. Но если узнаю, что ты общаешься с этим Сомовым, в академию с охраной ходить будешь, – горячится отец. – А лучше вашу помолвку с Костей устроим. – Папа! – Я всё сказал! Свободны! В комнате наконец-то высвобождаю все эмоции наружу, словно кровоточащую рану. Сажусь на кровать, обнимаю себя руками и заливаюсь слезами. – Боже, Аня, – подсаживается ко мне сестра, – что случилось? – Это все из-за тебя… – всхлипываю. – Из-за этого дурацкого летника… – Боже… Да что случилось? Ты скажешь, наконец? Рассказываю сестре обо всём, что произошло в воде. Как Сомов меня лапал за ягодицы… Как смотрел… Как чуть дома не поцеловал… Рассказываю всё. – А знаешь, что самое ужасное в этом всём? Он мне нравится. – и слезы ещё сильнее брызгают из глаз. – Так это же хорошо, дурочка! – счастливо заверяет Поля. – Что хорошего? Мы разные с ним. Разные. Где он? Где я? Наши родители никогда его не примут. – Я уверенна, что Сомов тебя тоже любит. И если это взаимно, то за это стоит бороться, Ань. – Тихо, мама идет. – Спокойной ночи, девочки, – целует в лоб каждую мама и закрывает за собой дверь. Я же проверяю мобильный. Сообщение так же остается не отвеченным. И в сети он был три часа назад. И я пробую еще одну попытку. Анна Бурцева: Поля оставила у тебя свой купальник. Сможешь завтра вернуть? Но ответа нет. И он так же не появляется в сети. А я зарываюсь лицом в подушку и плачу. К полуночи забываюсь беспокойным сном и резко просыпаюсь от вибрирующего телефона от входящего сообщения. Кирилл Сомов: Выйдешь? Анна Бурцева: Куда? Анна Бурцева: Зачем? Кирилл Сомов: Я стою около твоего дома… В тени. Я бросаюсь к окну. Распахиваю его и вглядываюсь в темноту около деревьев. Там правда есть тень. А затем резкий блеск фар машины, направленный в мою сторону. И снова писк телефона. Кирилл Сомов: Так выйдешь? Анна Бурцева: Пять минут. пишу и бросаю телефон на кровать.