Любовь – это надежда. Кирилл Сомов Главная кольцевая уходит за пределы нашего городка. Плавно совершаю маневр и обгоняю еле плетущуюся девятку с пожилой парой в ней. Дальше уже педаль газа в пол, и я ухожу в закат. По любому читается от них осуждение. Но сейчас настолько похуй, что не заморачиваюсь с чужим мнением. В априори всегда было похуй. Иногда кажется, что в этом мире есть очень много вещей, которые невозможно контролировать: снег, землетрясения, извержения вулканов. Но вместе с тем есть еще один симптом, который контролировать невозможно. Он приходит резко и неожиданно. Накрывает лихо, и никаких прогнозов на исцеление или временный эффект нет. После него либо разруха, либо полное счастье. Это любовь. То чувство, которое неподвластно даже всевышнему. Любовь – это надежда. А любовь Бурцевой – это надежда вдвойне, в которую я свято верю. Как в самую истинную истину. Да простит меня Пушкин за тавтологию. К этой истине я стремлюсь, как к самому великому божеству во вселенной. Её любовь – мой идол. Мой маяк, к которому стремлюсь всегда. После боя лечу на дачу. Туда, где оставил Бурцеву наедине со своими мыслями. Что ждет – неизвестно. И в каком настроении тоже. Но сегодня мы либо откатимся назад, либо сделаем шаг вперед. Другого не дано. Настраиваюсь на то, что просто не будет. На первом этаже горит свет. Мама там ждет. Хочется верить, что не одна ждет. Так и происходит. Нюта сидит в кресле с закрытыми глазами, обнимая колени и подпирая ими же свой подбородок. Присаживаюсь к ней на корточки, тихонько поглаживаю теплые пальцы, когда распахивает глаза и смотрит на меня. Взглядом проходится по лицу. Морщится, когда заостряет внимание на рассеченном носу. Не страшно. Хорошо, что не перелом. А так жить буду. – Есть хочешь? – тихо выдает Нюта. Мотаю головой. – Не-а. В душ хочу, – заявляю и дополняю следующее, что точно её шокирует. – Тебя хочу. И я, блять, правду выдаю. Я одурело её хочу. Всю, без остатка. Целовать. Лизать. Кусать. Вдыхать аромат. Дарить наслаждение. Получать кайф от той порции эмоций, что выдает Бурцева. – Кир… – более взвинченным голосом выдает Аня и краснеет. А меня вставляет эта смущенность. В ней есть свой кайф. Я залипаю на неё. Блять, какая она красивая. Очень. Без тонны косметики в моих домашних трениках, которые больше её самой в два раза и закрытом свитшоте. Но даже под ним я знаю все её формы. Формы моей женщины. Моей любимой девочки. Подозреваю, что так и должно быть. От своей женщины голова должна идти кругом, а член становиться каменным. Смотришь на нее и пожираешь глазами. Хочешь ее. В кровати, на подоконнике, на заднем сиденье автомобиля, на столе, под столом... всегда и везде... Она тебе о птичках и рыбках в пруду, а ты уже ее прогибаешь, разрываешь трусики и врезаешься в плоть. Чувствуешь, как она течет от тебя, двигает бедрами навстречу и стонет... От своей женщины должно сносить крышу. Под фундамент. Ее хочется гладить, трахать, ласкать, прижимать, кусать... Да просто сожрать! Женщина всегда чувствует, когда она нужна, важна и желанна... – Ты не в том смысле думаешь… – перевожу в шутку и выдаю смешком. – Хотя я не против, – подмигиваю, чтоб немного расслабилась. – Но для начала нам нужно поговорить, – и утаскиваю в свою комнату. Закрываюсь, чтобы не сбежала. На стул рядом с ней кладу пакет с одеждой от Полины и пакет с вкусняшками на стол. – Там лавандовое мороженое и раф. – поглядывая на неё, выдаю. – Я читал, что мороженое помогает при ангине. Еще, конечно, теплое пиво, но его я не решился тебе брать. – Не стандартные у тебя способы лечения, но мне нравится, – облизывая губы, с улыбкой отвечает Аня. – Спасибо! – благодарит искренне и смотрит в глаза. Такой нежностью окутывает, что порываюсь стиснуть в объятиях и поцеловать. Но вот торможу свой порыв и просто срываюсь в душевую. Там спускаю свой пыл. Одеваюсь и выхожу в комнату. Аня не сбежала. Это радует. Значит, есть шанс на диалог и какое-то прояснение отношений. В такой же позе сидит на кровати. Только обнимает стаканчик, будто в нем спасение. Если бы было так просто. А то мы как в лабиринте, ходим одними путями, а встретиться никак не можем. – Поговорим? – сажусь на стул перед кроватью. Даю возможное пространство. Не хочется напирать, но вот по заднице отшлепать очень даже хочется. Но держусь, чтобы не напугать. – Почему ты оказалась в лесу? Да еще и без куртки. – спрашиваю. Подробности опускаю, откуда вообще узнал, что сбежала. – Я увидела тебя с Алиной и не стала мешать. Про куртку забыла. Вспомнила уже, когда убегала от собаки в этих ангарах. Потеряла телефон, так еще и три придурка каких-то меня заметили. Вот я и стартанула в лес. Подумала, что там они меня точно не найдут. – отвечает, не смотрит. То, что ревнует, мне нравится. Значит, не безразличен. Значит, что-то есть внутри у неё ко мне. Любые проявления её эмоций – это хорошо. Улыбаюсь. Тепло становится. Но то, что сбегает, не поговорив, мне не нравится. Люди созданы, чтобы разговаривать и объясняться. – Ты увидела нас с Алиной и подумала, что между нами что-то было? – А что тут можно подумать? – взрывается. Слезы появляются. Стопорится, но смотрит на меня прямо. – Она стоит с задранной юбкой, мокрая и растрепанная вся. И ты голый в полотенце. Что можно не так понять? – выталкивает громко, задушенно. Сама пугается того, что выдает. Эмоционирует. Наконец-то выталкивает все, что внутри хранится. – Например, то, что она забралась ко мне в душ, а я её выпер. – перебиваю её на своих эмоциях. – Да, у нас был с ней секс. Я этого не исключаю и не вру. Но не в тот день. С ней было до нашей дружбы. Потрахались, разошлись. Всё, – поясняю, что Аверина мне не важна. Что тут кроется другое. Что она, по сути, сейчас катализатор этого разговора. Где-то я благодарен этой ситуации. Иначе бы катилось это все как снежный ком. А сейчас тут сидим, разговариваем. – А во время? – уточняет. Значит, важно ей. И я отвечаю. – И во время нашей дружбы ничего не было. – по глазам вижу, что верит. – Значит, было с другими? – интересуется открыто, чем удивляет. – Наташа говорит, что мужчина не может жить на голодном инстинкте, ему нужен секс. Блять, Наташа. Откуда ты вообще взялась со своими рассуждениями? Лучше бы объяснила другое. Хотя она права. Но вот только секс не единственное, что нужно в жизни. Нет, он конечно, составляющее отношений и является какой-то большой частью нашей жизни, но иногда это лишь цель расслабиться. – И она права, – заключаю. Вижу, как сникает её настроение. Боится и понимает. Если понимает, что этого не может дать, то глупо. Не в том смысле, что силой возьму. Я не тиран. Но, блять, есть масса других вариантов получить удовольствие без проникновения. – Есть масса способов скинуть напряжение и при этом быть одному. – добавляю. – Какие? – спрашивает и жутко краснеет. Забавляет. – Ты уверена, что хочешь знать? – переспрашиваю. Не уверен, что не сбежит при первом же слове или визуализации. – Если выяснять, то всё до конца. – режет словами по живому в воздухе. – Холодный душ, физические упражнения, дрочка на крайний случай. – И это помогает? – уже интересуется. – Временно. Конечно, полноценный физический контакт не заменит, но чтобы не сойти с ума – это хорошие варианты, чтобы спустить пар. – И за всё это время у тебя не было контакта с девушкой? – осторожно спрашивает. – Нет, не было. – правду говорю. Сам от себя охуеваю. Монахом стал. А член и вовсе нахуй послал. Подхожу к ней вплотную. Обнимаю колени и заглядываю в глаза. Вытираю соленые дорожки с любимых щек. – Потому что я люблю и очень хочу одну очень строптивую девочку, которая вчера чуть обморожение высокой степени не получила, если бы я её вовремя не нашел. – улыбаюсь и охереваю, когда Аня выдает следующее. – Поцелуй меня. – Если я поцелую, то это будет значить, что ты моя. Без штампов «друзья» и прочего. Моя и точка! – но когда она сама прикасается к губам, принимаю за согласие. Притягиваю к себе и целую. Жарко. Сильно. Нежно. Погружаюсь в неё и её в свой омут. Захватываю. Дрожу. Во мне залпы ракет взрываются и разносятся по организму. Как одурелый гоняю мысли. В голове эхом отзывается. Твоя. Твоя. Твоя. Одурело улыбаемся и смеемся, когда перестаем обмениваться этим слюноотделением и потоком гармонально-эндорфинных выбросов друг другу. Дурачимся. Кормим друг друга мороженым. Обнимаю. Вдыхаю аромат её волос. Пропитываюсь ею. И целую. Много целую. Не обращаю внимание на младшего друга, который призывает к действию. Игнорю на полную, а он мне выкатывает стояк на ночь. Засыпаем под утро. 20 Когда сердце вмещает в себя целый мир. Анна Бурцева Есть люди, которые приходят в нашу жизнь и, едва касаясь нашей души, навсегда исчезают из нашей памяти. Есть люди, которые уверенно заходят в наше сердце и, побыв там какое-то время, оставляют в нем неизгладимый след, а то и уродливый шрам. А есть такие особенные человечки, которые, зайдя однажды «случайно» к нам на огонёк, сами становятся нашим маяком. И что бы между нами ни случилось, сколько бы раз ни расставались мы, громко хлопая дверью, наше сердце всегда за них болит, а их душа всегда за нас молится. Просто есть такие двери, которые никогда мы не сможем закрыть, сколько бы ими ни хлопали. Просто есть такие люди, которые всегда близко-близко, даже когда далеко. Так было и с Киром. Мы распрощались на шесть лет. Просто тогда я выбрала родителей, их веру и правильную по их меркам любовь. Сейчас же выбираю себя и Кирилла. Свою любовь, к которой все время стремилась. Впервые после слов «твоя» я ощущаю, что я не одна. Да, у меня есть семья. Родители, сестры. Но физически я чувствовала себя одинокой. Одинокой звездой на бескрайнем небе. Но с Кириллом я словно сама вселенная. Он столько любви отдает, что меня буквально переполняет. Знаете, такое чувство… Когда сердце вмещает в себя целый мир. С ним же меняется не только всё вокруг, но и я сама. Меняется что-то внутри меня. Ощущение, что снаружи, в жизни шахматные фигуры начинают расставляться иначе. Люди, события – совершенно иначе. Ощущение, будто я уже не фигура, а само поле игры. Утром же мама Кира застает нас в одной постели. Она не выказывает осуждения, но самой мне неловко и стыдно. Я полностью одета, но все равно густо краснею и прячу глаза. Вот только она это замечает, поднимает мой подбородок и улыбается. – В любви нет ничего постыдного, девочка моя, – произносит так нежно, что я улыбаюсь в ответ. Вот она, любовь. Вот оно, принятие детей такими, какими они есть. Трогает мой лоб и, убедившись, что температуры нет, уходит. А я падаю на подушку и накрываюсь с головой. Кир смеется и открывает меня. – Всё нормально? – сдерживает улыбку. – Да, – смотрю на него. – Но ночевать я буду в своей комнате. Своей. Боже, я уже приписала себя к его семье. Боже. Неужели я из тез влюбленных дурочек, что уже размечтались о семье и мысленно родили пять детей, построили воображаемый дом и ездят отдыхать каждое лето на море. Боже. Это так любовь на меня действует. Одуряюще. Трезво мыслить рядом с ним не получается. Меня сносит его феромонами. К завтраку спускаемся по моим меркам поздно, а вот по меркам Сомовых – вовремя. Настолько, что Сомовых старших застаем за тем, как они обнимаются, смеются, когда нарезают хлеб. Отец Кира, не стесняясь, целует свою жену и даже может пришлепнуть по попе. Для меня же это откровение. В моей семье такие чувства – табу. Их не проявляют. Я не помню, чтобы отчим вообще целовал маму при нас. Не говоря уже о том, чтобы подарить цветы. Но кроме праздника конечно. Тут же каждый день новый букет. Вот что значит любовь окрыляет. Даже в зрелом возрасте можно быть как в молодости. Любить и чувствовать жизнь сердцем. Днём мы читаем книжку, играем в шахматы и выгуливаем Локки. Тот самый мохнатый чау-чау с синим языком. Он как огромный плюшевый мишка. Вот только эта тушка узнает меня даже через шесть лет. Он сбивает меня с ног. Валит на землю и, кажется, вдавливает. Лижет лицо и довольно виляет хвостом. – Кажется, он тебя признал, – оповещает Сомов, когда помогает встать. – Или хотел задавить. – отряхиваюсь от шерсти и налипшей листвы. Локки держится рядом и разрешает себя покормить и держать за поводок мне. А я помню его маленьким пушистым комочком, который с радостью умещался в моих ладонях. Сейчас же я не рискну его даже поднять. У родителей Кирилла большой дом. И развлечений тут тоже полно. Хотела бы я жить в таком же?! Не знаю... После большой семьи из кучи сестер и маленького пространства, наверное, да. Тут у каждого своя комната. Большая гостиная. Кухня – вообще мечта любой хозяйки. Есть гостевые комнаты. Игровая с бильярдом, уличная баня с бассейном и крытый бассейн внутри дома, в который и потянул меня Кир. – Только ты держи меня, ладно? – говорю взволнованно, присаживаясь на бортик крытого бассейна, что находится в доме у Сомова. Опускаю ноги в воду. Теплая. Плещусь ногами. Мой страх воды не испарился, но уже не такой сильный. Осматриваюсь. По периметру стеклянные двери, которые открывают вид на огромный сад, утопающий в зелени и цветах. Только снаружи ветер играется, а тут тепло. – Они тонированные, – отзывается Кир, проскальзывая за мной взглядом на двери. – Нас никто не увидит с улицы. – Хорошо. – отталкиваюсь от бортика, прямиком в его руки попадаю. Целует. Прижимается сильнее. Теснее. Сжимает крепко. Я его за шею обнимаю. Вверх глаза поднимаю. В зеркальном потолке отражаемся. Идеально совпадаем. Кожей. Телом. Взглядами. Разрядами, что выдаем друг другу. На мне самый «целомудренный» купальник из всех, что можно было выбрать из гардероба Кристины. Маленькие желтые треугольники еле прикрывают мою двоечку. А бикини и вовсе впивается в мою плоть настолько, что я чувствую горячую головку члена Кира прямо у входа никому не доступного ранее своего лона. Так откровенно и горячо. Что шумно дышу и сглатываю так же. Импульсы тока летят по телу такие, что дышать тяжело становится. Ноги ватными становятся. Держусь ногами за торс Кира с еле прилагаемой силой. Но он поддерживает. Благо за поясницу. Вся кровь скапливается внизу, там все действия образовываются. Мыслить рационально не получается. Укладывает спиной к воде. Одной рукой так же держит за спиной, второй же подушечками проводит от шеи до пупка. Вокруг него совершает пальцами полет вокруг орбиты и спускается к большому треугольнику внизу. Ловлю его руки. Судорожно в них вцепляюсь. Хотя себе я уже мало принадлежу. Мне хочется, чтобы трогал. Ласкал. Как можно больше. Как можно чаще прикасался. Эти порочные чувства мной завладевают, я им подчиняюсь. Сомов прижимает меня к бортику. Ласкает языком мою шею. Выписывает на ней какие-то узоры. Если первые я еще пыталась запомнить и мысленно повторять действие, то на третьем я уже не соображаю и не пытаюсь сопротивляться. Бессмысленно. Продолжает целовать. Ласкать. Кусать. Вгрызается в плоть. Оставляет отметины и снова зализывает. Целует. Ласкает. Из меня неизвестные звуки вылетают. Боже, я должна его остановить, но ничего для этого не делаю. Наоборот, шею подставляю. Боже… Как хорошо. Но я должна. Должна остановить. Внутри жарко, мокро, влажно. Кожу языками пламени жжет. Грешу на воду. Кирилл продолжает пытку. Целует ниже. Ключицы. Плечи. Ниже плеч. Район грудной клетки. Подключает руку. Гладит от коленки до бедра и обратно. Проводит по промежности. Боже.