– О твоем заявлении на Кирилла Сомова… – выдаю сразу. – Я хочу, чтобы ты его забрал. – сразу перехожу к сути нашей встречи. – Интересно, – ухмыляется Костя и откидывается на спинку сиденья. – И с какой такой радости я должен его забрать? – Все мы прекрасно знаем, что это ложный донос. – произношу сквозь зубы, закипая, словно чайник на плите. – Ты сам его спровоцировал, зная тебя. – То есть я монстр, а твой Сомов белый и пушистый. Так? – Он никогда не был белым и пушистым, но он всегда признавал свои ошибки и добивался всего честным путем, а не очернял других людей, как это делал ты в отношении него. – встаю на сторону Кирилла. С Костей разговор накаляется. Я словно по краю обрыва хожу. Еще немного и потеряю равновесие, и тогда потеряю все. – Хорошо. Если я заберу заявление, что ты мне можешь предложить? – спрашивает Костя. – А что ты хочешь получить? – спрашиваю у Кости. – Ты выйдешь за меня замуж. В день нашей свадьбы я заберу заявление, и твоего Сомова отпустят на свободу, – предлагает Костя. И я понимаю, что весь тот план, который я так скрупулёзно выстраивала все утро в квартире брата, летит к чертовой матери. Обдумывая все сказанное, я понимаю, что шансов больше нет. – Хорошо, я выйду за тебя замуж. – соглашаюсь на его предложение. – Но у меня будет три условия. – Ты еще и условия собираешься выдвигать? По-моему, это тебе нужна моя помощь, – надменно насмехается Костя. Если я и проиграла этот бой, то война еще впереди. – Учитывая то, в какие рамки ты меня загнал, то да, я имею право на свои условия. – жестко выдвигаю. И, как ни странно, это действует на Костю куда серьезнее. Он видит в моих глазах то, что никогда не видел раньше. Они так горят, что, кажется, могут испепелить на ровном месте. Во мне горит огонь мести. – Говори, – разводит руками Костя. – Первое: после нашей свадьбы мы живем по разным комнатам, и никакой физической близости между нами никогда не будет. Второе: на свадьбе будут мои подруги и те, кто мне дорог. Я смогу выходить из дома и приглашать к себе домой тех, кто мне важен, и видеться с ними вне дома соответственно. Третье: мне плевать, как отчим будет рассчитываться с тобой по долгам, но ты никогда не тронешь моих сестер и не отнимешь квартиру, в которой они проживают. – Хорошо. Но у меня тоже есть три условия для тебя, моя дорогая невеста, – с приторным сарказмом приближается Костя. – Баш на баш, как говорится. Первое: ты никогда больше не будешь видеться с Сомовым. Никогда при мне не произнесешь его фамилию или имя. И если я узнаю, что ты с ним встречалась, твое условие про физическую близость между нами теряет свою силу. Я воспользуюсь тобой во всех смыслах этого контакта и буду иметь на это право. Второе: мы будем жить в одном доме. Вместе ужинать, проводить выходные, вместе посещать мероприятия. И тогда ты должна делать вид влюбленной в меня супруги на людях, при прессе и окружении. Третье: ты не лезешь в мои дела. – Я принимаю твои условия, – с замиранием сердца произношу. Рискую. Я дико рискую вот так соглашаться. Как не видеться с Кириллом, если я его два дня не видела, а как будто умерла. Как это вообще возможно. Если и будет смертный приговор, то для меня он наступит ровно с того момента, как я выйду замуж за Костю. – За две недели мои люди подготовят наше мероприятие. Завтра ты поедешь с моей матерью выбирать свадебное платье. Кольца я заберу сам. Об остальном позаботятся мои люди. Тебя, как я понимаю, сам процесс свадьбы не интересует? – Правильно понимаешь. – впервые с чем-то соглашаюсь. – Тогда… – он кого-то подзывает, и к нам подходит среднего роста мужчина. Солидной внешности. Он передает Косте бумаги, а тот отдает мне. – Читаешь. Если все верно оформлено, подписываешь, и с этого момента договор вступает в силу. Две недели, и твоего Сомова отпускают на свободу. И я действительно читаю. Как бы грубо ни звучало, чертов брачный договор с прописанными моими и его условиями. Все четко. Быстро и мобильно. То есть он заранее готовился к этому разговору. Знал, о чем я буду говорить, и просто перехитрил меня же. Значит, он с самого начала не поверил моей матери и в то, что я просто была не готова к той новости. Он знал, что между нами с Сомовым происходит. Знал и добивался своего. И только сейчас у меня всплывает в голове его фраза, брошенная в момент нашего расставания. «Ты все равно будешь моей женой, чего бы мне это не стоило. Я никогда не буду ни с кем тебя делить. Ты моя, Анна Бурцева. Моя. Запомни это. Все, чего я желаю, всегда получаю. И ты не исключение.». 34 Я та, которую он будет ненавидеть всегда. Анна Бурцева. Две недели тянутся настолько долго, что я буквально схожу с ума. Благо, Ася с малышкой меня отвлекали, и я хоть на миг забывала обо всем том ужасе, что ждет меня впереди. А сама мысль о том, что я больше не буду принадлежать Сомову, и вовсе меня губила. Подсознание давно надо мной устроило экзекуцию. Правда, не прилюдно. Но какими словами оно порицало меня же в моем центральном головном управлении… Я вообще не думала, что такие слова знаю. Брат так же меня осуждал, но другого выхода я не видела. Отнять у родителей Кирилла еще одного ребенка было бы эгоистично. – Нет, ты вообще как себе это представляешь? Зачем ты на это пошла? Зачем ты подписала этот гребаный брачный договор, Ань? Мы же все с тобой обговорили… Тебе просто нужно было его дожать, чтобы он согласился, что все это было подставой… А в итоге он дожал тебя… – выкуривает уже пятую сигарету Дима. – Я тебе не соковыжималка, чтобы дожимать кого-то! – взрываюсь я. – Я не ты, чтобы следствием работать и выбивать показания. – Хорошо. Ладно. Выйдешь ты за него замуж. Сомова отпустят. Дальше что? – садится напротив меня брат. – А что, если наша версия с Костей ошибочная? Что, если те показания, которые ты мне дала насчет брелока, ошибочные? Что, если и в доме у него ничего ты не сможешь найти? Что тогда? – Не знаю, Дим. НЕ ЗНА-Ю… – принимаюсь расхаживать по кухне. – Я не стратег, чтобы просчитывать все до мелочей. Я лишь хочу, чтобы Кирилл вернулся домой. А какими методами – это уже другой разговор. Дим, пойми, он пострадал из-за меня. Я не могу все так оставить. Его родители и так дочь потеряли. Я не хочу, чтобы из-за меня они лишились еще и сына. – тяжело вздыхаю я, присаживаясь на корточки рядом с братом. – Пусть я всю жизнь буду несчастной, но зато буду знать, что с ним все хорошо. – Ладно, сестренка. – поднимается со своего места. И я вместе с ним. Притягивает к себе и обнимает. – Впуталась в это дело из-за меня. Значит, и распутываться будем вместе. Устроим такой развод и девичью фамилию, что покруче твоей свадьбы будет. – Обещаешь? – заглядываю ему в глаза. – Честное следовательское, – улыбается Дима. И я ему верю. Пусть я лишилась родителей, но у меня есть семья. И она тоже большая. Только в отличие от первой, тут тебя принимают таким, какой ты есть, и любят, несмотря ни на что. – Папа бы сейчас порадовался за нас, – выдаю брату. – Кстати о папе. Я думала, что ты взял фамилию нашего отца, а не нашей бабушки. – Я хотел, но нам нельзя иметь судимых родственников, поэтому пришлось взять бабушкину фамилию, – рассказывает брат. И я наступаю следующим вопросом на самую больную мозоль, которая долго спала. И вот сейчас её прорвало. – Ты знаешь, где сейчас папа? – вкладываю в это всю свою боль. Ведь по сути, я его предала. – Знаю… – не радостно отзывается брат. – В тюрьме, где он был три года назад, заболел туберкулезом. Единственное, что мне удалось добиться, чтобы его перевели в тюрьму в нашем городке. Полгода назад его тут и похоронил. На следующе же утро, вооружившись термосом с чаем и парочкой бутербродов, я отправилась исследовать кладбище. Конечно, для прощения уже поздно, но я все же хочу выговориться. Хоть он меня больше никогда и не услышит. Не назовет зайчонком. Не подарит шоколадного зайца на Новый год. Не позовет с собой в поле собирать лаванду и никогда больше не заварит самый вкусный из неё чай. Даже лавандовый джем у меня получается не такой, как у него. На кладбище светло и тихо. Могилки обнесены выпавшим ночным снегом, только тропинку посередине посыпали песком. Голые деревья покачиваются от ветра, на одном из которых сидит черная ворона и громко каркает. При виде меня она взмахивает крыльями, издает последний крик и улетает. Я держусь по правую сторону, как и нарисовано на карте от руки моим братом, но все равно заблуждаюсь среди могил и только через полчаса, когда встречаю сторожа, наконец-то нахожу могилку моего отца. Его место на самом краю правового ряда. Огорожено черным маленьким заборчиком с кучей вензелей и лоз с лавандой. Эту любовь он привил и мне. Наша любовь на двоих, как шутили мы с папой. Тут уже есть лавочка и стол. И черный матовый памятник, на котором есть надпись, фотография и дата. Самая страшная дата для ребенка, который любит своих родителей. Дата рождения, дата смерти. Провожу по злосчастным цифрам, которые врезаются в подушечки пальцев. Они, словно шипы розы, больно колют в районе груди. Смахиваю с них снежинки. И с фотографии. Тут он еще молодой. Улыбается. Легкие кудрявые завитушки на волосах. Очки на переносице. Светящие лучезарные карие, как сейчас помню, глаза. И зеленый свитер, который на размер ему больше был. Но главное, мы с братом у мамы выпрашивали этот подарок для папы от нас. Он был темно-болотного цвета. Какой-то непонятной вязки. Но нам с братом показался таким уютным, что на размер было плевать. Свои копилки даже разбили, но нам не хватало денег. А папа узнал и добавил своих карманных денег нам ночью под шумок. И утром мы радостно визжали и бежали к маме, крича о том, что у нас есть вся сумма на этот свитер. Помню, с какой гордостью мы его ему дарили. И как он его примерил. Он, правда, был большим, но папа его носил. Знаете, не тогда, когда даришь подарок, тебе говорят «спасибо» и откладывают на полку, а действительно носят. Пусть на размер больше, пусть он не такой теплый, но ведь подарен с большой любовью. И эта фотография, сделанная прям в его день рождения, сейчас стоит тут. Я даже очертания её помню. Старая квартира. Фоном служил настенный ковер. Папа сидит в кресле, в только что надетом свитере и держит нас с Димой на руках. Это была самая первая фотография. Мы все втроем улыбаемся. А за кадром мама расставляет на стол салаты и смеется, чтобы мы дали папе отдохнуть и слезли с него, наконец. Дедушка фотографирует, а бабушка причитает новостям по телевизору. Это была атмосфера любви и семейного счастья. – Папа… – выдыхаю, опустившись на корточки рядом с его могилкой. Любимую лаванду я, конечно, не нашла, хоть и весь интернет-магазин ночью перерыла, но любимые бордовые розы нашла и сейчас укладываю их на могилу. – Прости, что к тебе не приходила. Твоя дочь такая дура, папа, – слезы сами катятся из глаз. – Прости, что тебя предала. Прости, что отказалась от тебя. Прости, пап… Я так легко поверила, что ты убийца. – плачу уже навзрыд. Руки и щеки леденеют. Но мне так важно выговориться, и я выговариваюсь. Рассказываю все, наплевав на холод. И только когда легче становится, отпиваю горячий чай из термоса. – …Но сейчас я рядом с Димкой. Папа, какая у тебя растет замечательная внучка. Она удивительная девочка. Такая светлая, искренняя, как ангелочек. Она такая умная, что порой я удивляюсь её сообразительности в полтора года, – рассказываю папе, отпивая еще горячительного напитка. – Ты знаешь, я теперь всегда буду тебя навещать и рассказывать все о себе, и просить твоего совета. Знаю, что ты мне поможешь. Вот даже сейчас я рассказала тебе все. И знаешь, пап, мне стало легче. Знаешь, я чувствую, что я на верном пути. Знаю, что ты меня не осуждаешь. И знаю, что ты мне поможешь. Поможешь ведь, пап? – задаю вопрос в небеса. – Неожиданно… – раздается за спиной голос. Я оборачиваюсь и даже не могу пошевелиться, когда мужчина проходит мимо меня и укладывает на могилу моего отца такие же темно-бордовые розы. Только его букет в два раза больше моего букета. А самое неожиданное, что это отец Кирилла. – Для меня тоже. – очнувшись, поднимаюсь с лавочки и равняюсь с мужчиной. – Вы знали моего отца? – спрашиваю Германа Константиновича. – Да. Мы дружили, – отзывается отец Кирилла. – Я, твой отец и твой отчим были лучшими друзьями. Пока твоя мама не поставила ему ультиматум, чтобы мы прекратили общаться. Мы прекратили дружбу на время. Я уважал чувства твоего отца к твоей матери. Он её очень любил, – рассказывает Герман Константинович. – Общение возобновили, когда она его вместе с Юрой предала, – не стесняясь в выражениях, рассказывает отец Кирилла. – Она предала его любовь, пойдя на поводу у Юры и своего отца. Хотя я предлагал ей помощь и уверен был, что Витя сможет выпутаться из этой ситуации. Только ведь она отказалась от моей помощи тогда. И Юра её быстро окрутил. – А можно подробнее о моем отчиме и о деле папы рассказать? – интересуюсь у отца Кирилла. – Ну что ж, тогда этот разговор не для кладбища, – выдает отец Кирилла. – Пойдем, тут в двух кварталах есть кафе. И согреешься, и спокойно поговорить сможем. И я соглашаюсь. Прощаюсь с папой. Даю обещание вернуться. В кафе мы оказываемся быстро и усаживаемся за самый дальний столик на втором этаже. – Юра всегда помышлял легким заработком. Он никогда не хотел работать, но хотел получать миллионы. А у твоего деда они были. Когда Юра увидел твою мать, он очень просил меня рассказать о ней и познакомить. Я отказывался, потому что знал чувства к твоему отцу. Ну, а потом они случайно встретились на совместном празднике. Только вот мама твоя уже была замужем за моим другом Виктором. Через некоторое время он стал часто захаживать в гости, а тесть все больше стал придираться к твоему папе. А когда на него повесили дело об убийстве, то свидетельские показания, как уже позже вскрылось, были именно от лица Юрия. Отец был у него строгим. Человек слова и большой репутации. Конечно, сын такого человека не мог соврать. Только вот твой отец до тех пор говорил, что он никого не убивал, – отпивая глоток кофе, рассказывает отец Кирилла. – Что на самом деле тогда произошло? Может, отец вам рассказывал? – Они поехали на рыбалку с Юрой в качестве примирения. Там выпили, закусили. Он говорил, что рядом с ними была база отдыха, и там остановились две молоденьких девушки. Ну и Юра пошел к ним. А твой отец остался в палатке. Сказал, что его это не интересует. А наутро проснулся от того, что вокруг милиция. Его арестовали со следами крови на свитере. Только он помнит, как ночью вставал проверить рыболовные сети и надевал свитер, который днем отдавал Юрию. Откуда на ней пятна крови, он не знает. Все сложилось должным образом. Подруга убитой пропала без вести. Её так и не нашли. А отца твоего осудили, собрав все детали до кучи. И Юра как бы ни при чем. – Вы уверены, что это сделал мой отчим? – шокировано спрашиваю. – Месяц назад я нашел мать пропавшей девушки. Она живет очень далеко. Она рассказала, что в тот же день её дочь вернулась глубокой ночью вся в крови, но отдала ей большую сумму денег. Сказала, что нашла богатого ухажера, а сама уехала. И мать её до сих пор не знает, где она. Когда я женщине показал фото Юрия, то она вспомнила, что видела его из окна своего дома, когда её дочь вернулась. Уехала она затем вместе с ним. – Боже… Получается, мой отец ни в чем не виноват… – шепчу сквозь слезы, которые потоком катятся. – Получается так, – выдерживает паузу отец Кирилла. – А теперь ты мне расскажи, что это значит… – выкладывает на стол три помпезных буклета с приглашением на свадьбу, где красуется красивыми вычурными буквами мое имя с фамилией и имя Кости… А главное, в приглашенных три имени… Герман Константинович, Екатерина Андреевна и Кирилл Германович Сомовы… Три имени дорогих человека. – Сегодня утром это мне вручил отец твоего жениха. – на последнем его слове я морщусь, как от назойливой мухи. – Это все ради Кирилла. – начинаю свой разговор. – Странная попытка освободить моего сына из тюрьмы, который и так ни в чем не виновен… – отзывается Герман Константинович. – Рассказывай. Я не хочу, чтобы мой сын потом реально получил срок из-за тебя. – В общем, план такой… – я выдаю весь свой план в отношении Кости, нашего брака и всё, что мы задумали с Димой. – То есть Дима это все контролирует? – задумчиво произносит отец Сомова. – Отлично. Тогда я тоже хочу контролировать весь процесс, а заодно и смогу сдержать порыв своего сына. Родители допытываются до меня звонками всю последующую неделю. По телевизору вовсю идут новости о том, как отчим вошел в церковный совет благодаря нашему с Костей союзу. Мне, честно говоря, плевать. Пусть порадуется, пока есть время. А накануне свадьбы и вовсе одолевают звонками. Пытаются перехватить у дверей академии. Благо, Тина и девчонки мне помогают, и я успешно от них скрываюсь до того самого дня, пока мы не встречаемся у свадебного салона с мамой Кости и моей матерью. – Здравствуй, дочка, – первой проявляет инициативу чужая теперь мне женщина. – Женщина, а вы что тут делаете? Вас, кажется, на примерку никто не звал. – раздражительно выговариваю когда-то родной маме. Теперь же никаких родственных чувств к ней не осталось. Даже сочувствия. Странно, да? Что ребенок просто может ничего не испытывать к своим самым близким людям. Ведь мама – это первое, что мы видим и ощущаем в начале своей жизни. И даже ненависть – это хоть какое-то чувство. И то хорошо, его можно исправить. Но когда равнодушие, тут уже ничего не исправишь и не изменишь. Это конец. – Аня! Ну как так можно? Это же твоя мама! – возмущается мама Кости.