Он решил взять паузу и выдвинул самый верхний ящик письменного стола Хуго Эльвина, который оказался пустым. Удивившись, что в ящике вообще ничего нет, выдвинул следующий. Он также оказался совершенно чистым, как и третий. А вот четвертый и последний был заперт — явный сигнал, что господин Эльвин не хочет, чтобы кто-то рылся в его вещах, подумал Фабиан. — Вы позвонили Рискам. Говорит Матильда Риск. — Привет, Матильда. Это папа. Просто хотел узнать, как вы там? — Знаешь, в подвале живет привидение, — Матильда говорила так, словно речь шла о жизни и смерти. — Мы с мамой спустились туда, чтобы найти ее кисти, и тут перегорела одна из ламп. Мы ее поменяли, но вторая лампа тоже перегорела. — Наверняка это просто короткое замыкание. — Нет, мы проверили пробки, с ними все в порядке, и мама говорит, что там действительно есть привидения. — В таком случае, это добрые привидения. Да, кстати, а мама дома? — Маааммааа! Это папа! Он не верит, что у нас привидения! — Привет… Фабиан попытался угадать настроение Сони по ее тону, но что-либо понять было невозможно. Он звонил, чтобы рассказать, что следствие уже сидит у него в печенках и что вдобавок ко всему у него теперь на совести смерть молодой женщины. Ему надо было с кем-то поговорить, рассказать о своих чувствах. Но не сейчас. И уж точно не с Соней. — Значит, вы навещали привидения в подвале? Они милые? — Я знаю, что ты в такие вещи не веришь. Но чтобы ты знал: подвал слишком маленький. — Что значит маленький? — Он меньше, чем должен быть. Там как будто есть еще одна комната, но нет двери. — Может быть, эта площадь относится к соседнему дому? Не знаю. — Да, может быть. Но мы нашли печь. Ты знал, что там есть печь? — Нет. Что за печь? — Печь для выпекания хлеба, которая топится дровами, такое углубление в стене. Довольно большое. Мы с Матильдой хотели проверить, работает ли она. — Думаю, не стоит. Может быть, я ослышался, но мне показалось, что риелтор вроде сказал, что дымоход запаян. — Вот как, жаль. Фабиан сразу же понял, что это за печь. У родителей его мамы в их доме в Вермланде была похожая, и не было ничего прекраснее, чем когда ее топили. Мало того что они пекли в ней хлеб и пиццу, они еще и обогревали ею большую каменную лежанку в гостиной. Дедушка ею очень гордился. Он сам ее сконструировал и сложил так, что горячий дым проходил через лежанку и только потом уходил в дымовую трубу. Однажды он залез в печь и спрятался в ней, когда они с сестрой играли в прятки со своими кузенами. У них не было ни единого шанса найти его, и он просто лежал и наслаждался теплом остывающей печи, которую топили за день до этого. Он даже заснул, и его случайно нашли через час, когда бабушка хотела ее растопить. Только став взрослым, он понял, как на самом деле это было опасно. — Кстати, а ты сегодня разговаривал с Тео? — У меня не было никакой возможности. У нас новая жертва. — Опять одноклассник? — Да, Гленн Гранквист, лучший друг Йоргена Польссона. — Боже… А есть ли риск, что… — Соня, мы не знаем. Сейчас у меня такое чувство, что следствие может пойти куда угодно. — Да, понимаю, — сказала она со вздохом. — Я правда надеюсь, что вы раскроете преступление. — У нас нет выбора. — Да, выбора у вас нет. Не хочу обременять тебя еще больше, но попытайся, пожалуйста, позвонить Тео в течение дня. Знаешь, теперь, когда он может подключаться к Интернету, он отказывается выходить из своей комнаты и как прикованный сидит перед компьютером. — Обещаю, что попытаюсь. — Я тебя люблю. — А я тебя. Они положили трубки, и Фабиан стал думать над тем, почему Теодор так себя ведет. Он действительно мало разговаривает и в основном сидит один в своей комнате. Когда они ходили купаться, сын погружался под воду, предварительно отплыв от всех остальных. Но разве это не вполне естественное поведение в четырнадцать лет? Разве он сам не вел себя точно так же со своими родителями? Но, по мнению Сони, все обстояло как раз наоборот. Она считала, что на самом деле Теодору не хватает отца и ему очень нужен, как она часто говорила, пример мужчины, который приходит домой раньше десяти вечера. И в этом она, понятно, была права. Но этого объяснения мало. Сам Фабиан подозревал, что из-за переезда Теодор еще больше замкнулся в себе. Он набрал номер сына, и пока шли гудки, стал листать школьный альбом, который принес из дома. Класс за классом с рядами прыщавых подростков с такими прическами, как будто над ними проводили эксперименты. — Здорово, — послышался усталый голос на другом конце. — Привет, Тео. Что делаешь? — Ничего особенного. Играю. Этим Теодор занимался всегда. Целыми днями он носился по разбомбленным городам в поисках солдат противника. По убеждению Фабиана, большинство молодых людей могли отличить компьютерные игры от действительности. Но Теодор проводил за компьютером так много времени, что это не могло не вызывать тревоги. — Знаешь, я понимаю, что тебе нелегко, когда все твои друзья остались в Стокгольме. Но могу гарантировать, что как только в августе ты пойдешь в школу, ты… — Тебя просила позвонить мама? — Нет, но она говорит, что ты целый день сидишь в своей комнате и ничего не хочешь делать. — А здесь и нечего делать. — Здесь есть что делать. Не стоит думать, что Хельсингборг — это маленькая дыра с киоском с бургерами на площади, где гуляет ветер. — Ну и что мне надо делать? До Фабиана дошло, что он понятия не имеет. Наверняка есть масса занятий. Но каких? Хельсингборг уже не тот город, из которого он уехал. Он поменял кожу и из захолустного шведского городка превратился в маленькую жемчужину, которая передней стороной обратилась к проливу и поняла, что уличные кафе и прогулочные дорожки ведут к успеху. Вот только Теодора уличные кафе и прогулочные дорожки интересовали очень мало. К тому же он, конечно, был по-прежнему разочарован, что его не пустили на рок-фестиваль Sweden Rock. — А как насчет того чтобы сегодня вечером вместе выйти в город и что-нибудь придумать? — услышал он собственный голос и почувствовал, что прыгает со скалы без парашюта. — Типа чего? — Не знаю. Мы можем где-то поесть, а потом пойти в кино, например. Попробуем узнать, есть ли здесь какие-нибудь стоящие концерты. — Я уже узнал. Есть только концерты во дворце Софиеру. — Да? И кто же там выступает? — Никто. Только такие группы, как «The Ark», «Kent», «Robyn» и все такое. — Мы могли бы сходить послушать «Kent». Ты не против? У них ведь довольно много крутых композиций… — Фабиан сам понял, что несет чушь, и прикусил язык. Лилья прошла мимо и кивнула ему, приглашая пойти с ней. — Ну ладно, мне пора заканчивать. Ты подумай, и попозже мы созвонимся. — Конечно. Больше Тео ничего не сказал, и Фабиан положил трубку. 22 Чтобы замок было труднее взломать, в цилиндр вставили несколько ограничителей из закаленной стали, а штифты на наружных пружинах укрепили особо твердым хромом. Это был не обычный замок, а замок с семью тумблерами со сверхвысоким уровнем защиты. Чтобы его открыть, недостаточно поднять ключом штифты на нужную высоту. Их также надо повернуть в правильном направлении. Сейчас ключа не было. В замочную скважину входило алмазное сверло толщиной шесть миллиметров с водяным охлаждением и точностью до сотой доли миллиметра, чтобы не дотрагиваться до ограничителей, и взламывало штифт за штифтом. Через несколько минут слесарь смог вынуть сверло из замочного цилиндра, вставить в отверстие крюк, повернуть его и открыть дверь. Фабиан Риск и Ирен Лилья вошли в крошечную прихожую, пол которой покрывала груда почты, рекламы и бесплатных газет. На самом верху лежал июльский номер «National Geographic» с проломленным черепом на обложке и заголовком на английском «Этой женщине четыре миллиона лет». Прихожая вела в помещение с открытой планировкой, где гостиная располагалась слева, а кухонная зона — справа. Впереди была лестница, ведущая на верхний этаж. Дом, находящийся в старом квартале Лунда и построенный в XVIII веке, обновили заботливой рукой, и он смотрелся свежо и современно. Вообще-то Фабиан предпочитал в первый раз заходить в дом жертвы — или, как в этом случае, подозреваемого — в одиночку. С ним должны говорить комнаты, и никто другой. Все могло стать зацепкой, которая поведет дальше. Малейшая деталь могла оказаться именно тем элементом пазла, которого им не хватало, чтобы увидеть целое. Похоже, у Лильи был тот же подход. Не сказав ни слова, она поднялась по лестнице и скрылась из виду. Как точно заметил Утес, у них не было конкретных доказательств того, что Руне Шмекель — человек, которого они ищут. Но теперь, когда Фабиан стоял посреди гостиной и медленно обводил ее глазами, он чувствовал: со Шмекелем что-то не так. Что-то не сходится. Кто, собственно, такой этот Руне Шмекель? Комната была обставлена со вкусом — в ней стояли классический диван Newport из светло-коричневой потертой кожи под винтаж и просиженное кресло Bruno Mathsson со скамеечкой для ног у окна. Телевизора не было. Зато имелась стереосистема «Bang & Olufsen». На стенах висело несколько черно-белых фотографий в рамках, изображающих пересеченную местность вокруг старого города с нагромождением домов. Насколько Фабиан смог определить, снимки были сделаны не в Дании и не в Швеции. Вероятно, где-то на юге Европы. Но была ли это Испания, Италия, Португалия или Греция, он не имел ни малейшего представления. Цветов на подоконниках не было, каких-либо признаков домашних животных также не наблюдалось. Если не считать тонкого слоя пыли, в доме было чисто и убрано. Похоже, все стояло на своих местах. Подготовил ли Шмекель свое исчезновение, или он просто педант, который произвел уборку перед отъездом в отпуск?