Астрид Тувессон свернула на площадь Кунгсторгет и нашла свободное место прямо перед «S/S Swea», стоявшем на якоре широким бортом к причалу. Ингела Плугхед сидела на пассажирском сиденье и смотрела на теплоход с таким видом, по которому совершенно нельзя было понять, как она себя чувствует. — Вы в порядке? Ингела кивнула. Тувессон вышла из машины, вынула инвалидное кресло из багажника, раскрыла его и помогла Ингеле пересесть. — Я здесь никогда не была. Это приятное место? — Да, пожалуй… Вполне ничего. — Вы часто сюда ходите? — Нет, только с подругами. Это в каком-то смысле стало нашим традиционным местом. Тувессон вкатила кресло по трапу в салон, где мужчина в форме повара сказал им, что заведение закрыто. Она показала свое полицейское удостоверение и объяснила, что они хотят только посмотреть. Мужчина пробормотал что-то вроде «можно, но быстро» и исчез в кухне. Ингела сама объехала салон с обшитыми красным деревом стенами и круглыми иллюминаторами из блестящей латуни. Цветные прожекторы и динамики на потоке говорили о том, что они находятся на танцполе. Вдоль одной стены располагалась барная стойка, на полках стояли ряды бутылок со спиртным, а в одном углу — накрытый стол для игры в блэкджэк. Убого и скучно, подумала Тувессон. Как во всех ночных клубах среди бела дня. — Вы можете рассказать, что вы помните о той ночи? — Я помню только то, что рассказала. — Хорошо, может быть, расскажете еще раз? — Да, мы заказали напитки, и через какое-то время я почувствовала себя немного странно. У меня закружилась голова. — Что-нибудь еще, раз мы уже здесь. Любая деталь, пусть совсем незначительная. Иногда достаточно одной мелочи, чтобы восстановить всю картину. Во что вы были одеты, например? — В черные джинсы и белую блузку с завязками вокруг талии. — А туфли, высокие каблуки? — Я никогда не надеваю высокие каблуки. Даже не знаю, как в них ходить. Нет, на мне были мои обычные босоножки, которые я ношу всегда, — сказала Ингела, продолжая осматриваться. Тувессон издали наблюдала за ней. Риск сказал, что она была одной из самых любимых в классе и единственной, кто защищал Клаеса. Такое требует как смелости, так и определенного характера. Этот образ совсем не соответствовал тому человеку, на которого она сейчас смотрела. Даже если не принимать во внимание недавнее насилие над ней, от нее веяло чем-то тяжелым и серым. Вообще-то она была довольно симпатичная. Но висящие волосы мышиного цвета, удобные туфли и лицо без косметики, да и весь ее облик, говорили о том, что этот человек утратил надежду. — Вам было хорошо? В смысле, до того, как все пошло не так. — Что значит хорошо? — Ингела пожала плечами. — Обычно я иду в основном за компанию. Надо держаться за тех немногих друзей, которые еще остались. — Вы потеряли много друзей? — Не то чтобы потеряла. Сами знаете, как это бывает. Люди отдаляются друг от друга, живут каждый своей жизнью, и не успеешь по-настоящему понять, как получилось, что прошло слишком много времени, и ты уже не можешь просто так позвонить и сказать «привет». Тувессон кивнула. Ей это было знакомо, и она прекрасно понимала, о чем говорит Ингела. Разница только в том, что у большинства других людей появлялись новые друзья. — Нам лучше уйти отсюда. Я все равно больше ничего не вспомню. Ингела направилась к выходу, и Тувессон помогла ей съехать по трапу. — Вы совсем не помните, что было, когда вы вышли? — Нет, я же сказала, хотя нет, погодите… — Она остановилась прямо на середине трапа и посмотрела на воду. — Точно, мне показалось, что я упаду в воду, и я обеими руками схватилась за поручни. — Вот так? — Тувессон взялась за поручни, и Ингела кивнула. — А что потом? Что случилось потом? Ингела пожала плечами и задумалась. — Она была синего цвета. Машина, она была синего цвета. Немного темнее, — она показала на синюю машину, проехавшую мимо. — Значит, рядом остановилась машина синего цвета? — Нет, она уже здесь стояла, и кто-то подошел и помог мне. Сначала он показался мне сильным и надежным, а я так боялась упасть в воду. Но потом мне стало страшно. — А почему? — Он так крепко держал меня. Я попыталась высвободиться, но он был гораздо сильнее и затолкал меня в машину. — Вы можете его описать? — Я так и не увидела его лица. — Тогда фигуру. Высокий, толстый или… — Не знаю. Нормальный. — Возраст? Ингела задумалась. — Средний… или не знаю. Но я помню, что машина была синей. — А вы не помните марку? — Нет, в наше время все машины похожи друг на друга. Тувессон достала свой мобильник и отыскала в нем более или менее свежую фотографию Сета Корхедена, которую Утес нашел в сети, и показала ее Ингеле Плугхед. — Это он? — Это же Сет Корхеден. — Да, я знаю, но это не он помог вам сесть в машину? — Откуда мне знать, если я его не видела? Тувессон прекратила расспросы и подкатила Ингелу к машине. Пора было ехать дальше. 65 У Дуни Хоугор все еще болел низ живота, а прямо над лобком от его пальца появился большой синяк. Больше она никак не пострадала. Физически. Настоящую боль она испытывала от унижения, которое проникало в нее все глубже, хотя произошедшее было всего лишь демонстрацией власти самца с подрезанными крыльями. Она прокрутила в голове все свои возможности. Заявление о сексуальном домогательстве приведет к тому, что каждый будет говорить свое. К тому же она добровольно впустила Слейзнера в квартиру, и подделка его подписи не будет способствовать достоверности ее показаний. Альтернатива этому — месть. Она могла бы связаться с его женой или «Экстра Бладет» и все рассказать. Или заманить его в западню. Но она забраковала все идеи и решила, что лучше всего выжидать и высоко держать голову. Он преследовал цель унизить ее и поставить на место. Самым эффективным будет показать ему, что он не преуспел. Что она сильнее. Сильнее его. Проблема заключается в том, что он преуспел. Она была сломлена и слаба, и одна только мысль о том, что надо высоко держать голову, выбивала ее из колеи. Засвистел чайник. Она налила себе чаю, вышла в гостиную и съежилась на диване с планшетом на коленях. Первое, что она увидела, включив планшет, был его взгляд. Он смотрел, вернее, глазел прямо на нее, и ей показалось, что он все еще у нее в квартире. КИМ СЛЕЙЗНЕР ВЫСТУПИЛ С ЗАЯВЛЕНИЕМ Значит, Ким выступил публично и поджал хвост. Лицемерная сволочь. Она перешла к статье, где он покаянным тоном говорил, что хочет попросить прощения в первую очередь у своей семьи и у всего датского народа. Свой ошибочный шаг он объяснил тем, что из-за слишком большой загруженности на работе забросил свою семью и был вынужден искать тепла на стороне. На вопрос, собирается ли он уходить, Ким ответил: Если я по-прежнему нужен, я готов работать. Но до этого я должен взять тайм-аут. Мне тяжело, но, возможно, моей семье еще тяжелее. Поэтому надеюсь, что вы проявите уважение к нашим потребностям и позволите нам побыть в покое, пока мы будем заботиться друг о друге. Все хотят быть супергероями, которые справляются со всем и еще сверх того. Но в конечном итоге, мы просто люди со всеми нашими ошибками и недостатками, что должны понимать все руководители, — а понимают очень немногие. Дуня закрыла планшет. Она чувствовала, что ее вот-вот вырвет.