Женщина заметила посторонних, перекрестилась и убежала в домик, а Коренева охватило чувство безнадежности и апатии. Ему хотелось упасть и заснуть на сером асфальте, но внезапно пошел дождь и отрезвил спутанное сознание. Садик с домиком исчезли и превратились в обычный пустырь, по периметру окруженный двух-трехэтажными зданиями с закрытыми дверьми. В одном из них двери не оказалось – пустой проем сопровождался страннейшей табличкой «Отдел дознания». Коренев вошел в темноту, прошел пару шагов по темному коридору и наткнулся на одинокий стул. Присел, поставил портфель на колени и под шум дождя и аппетитный аромат фруктов задремал, пока высокий мужской голос за стеной возмущался отсутствием нормальной еды – якобы от персиков и овсянки его тошнит. Коренев позавидовал человеку, которого тошнит от персиков, и заснул. #17. Включился яркий свет и высветил чистые стены. Он обнимал портфель и трясся от холода. С промокшего портфеля натекло воды, и он оказался посреди огромной лужи на грязном стуле. Черное озеро вносило диссонанс в светлое окружение большой белой комнаты без окон и дверей. За берегами темной воды, на троне восседала Рея. Бирюзовое платье в этот раз оказалось не таким богатым, но привлекало внимание скромной роскошью. Знакомый цветок фоамирана украшал волосы, завитые в причудливую свадебную прическу. – Я же обещала навещать и обещание держу, – сказала она. – Вы, я вижу, голодны, но пирожки не предлагаю. Мне показалось, они пришлись вам не по вкусу. Он был готов съесть все, и его не волновало, с чьей кухни украдена еда. С трудом отогнал мысли о голоде и завопил: – Я понял! Это ты! – Сказать по правде, ума не приложу, что означают твои слова. Не мог бы ты изъясняться вразумительно? – заметила Рея. – Это была ты, – твердил он. – Я уверен. Рея зевнула. – Ты ее убила, – он наконец сформулировал мысль и закашлялся. Сообщать кому-то, что подозреваешь его в убийстве, оказалось сложной задачей. Сменил интонацию на вопросительную и повторил: – Ты ее убила? Рея улыбалась, отчего почувствовал себя несмышленым ребенком, которому взрослая тетя рассказывает правила приличного поведения в цивилизованном обществе. Улыбка Реи пугала, особенно в те моменты, когда искажала пропорции лица. – Глупенький. Я невинная девушка, в жизни мухи не обидела, – сказала она. – Как тебе могла прийти в голову такая ужасная идея? Мне дурно от самой мысли о крови, не говоря о том, чтобы на кого-то пойти с ножом. Глупость! Думаешь, я способна на жестокость? Она захохотала, а у него по телу пошли мурашки. Пошевелил затекшими ногами, и в ботинке хлюпнуло. – В тихом омуте черти… – он дал понять, что не намерен исключать такую возможность. Она перестала хохотать и спросила: – Почему не рассказал обо мне своему другу Знаменскому? Струсил? – Он мне не друг. – Он так мило помогал тебе с покупкой билета, я прослезилась, настолько меня тронула забота и поддержка со стороны человека в форме. Я-то думала, они грубые и бесчувственные солдафоны. Но остался без ответа вопрос, почему ты не сообщил ему обо мне? – Не знаю, – ответил он. – Не захотелось. – Мне нравятся люди решительные, привыкшие действовать, а не заниматься рефлексией в уголке. Глядишь, кто-то не сплоховал бы и нашел девчонку, разузнал у нее подробности, и убийца был бы пойман. А из-за нерешительности этого человека преступник на свободе и продолжает творить бесчинства. Он сразу понял, что речь идет о нем и Логаевой Маше. Будто в подтверждение в руках у Реи появился рисунок, свернутый в трубку. Она протянула холст и знакомым тройственным голосом потребовала: – ВОЗЬМИ! Он вопреки желанию схватил сверток трясущейся рукой. – СМОТРИ! Ему не хотелось встречаться с картиной. Ледяной волной накатил страх, сопровождаемый глубоким отвращением. – Не стану! Гадость! – он отбросил рулон в лужу. – СМОТРИ! – повторила Рея, и полотно снова оказалось в его руках. В ее голосе сквозила угроза, отбившая всякое желание препираться. Дрожащими пальцами развернул картину и уставился на знакомые очертания и формы. Обезображенное лицо будто выдавалось из плоскости холста, отсутствовали мазки, неточности, шероховатости – каждая линия выглядела четко, превосходя оригинал в реалистичности. Он догадался, что это не портрет, а фотография. – Черт! – ругнулся и отбросил холст, словно по нему ползли пауки или тараканы. Полотно упало в лужу и растворилось в грязной непрозрачной воде под его ненавидящим взглядом. – Оставьте меня в покое! Не желаю видеть эту мазню. Рядом засопели. Поднял глаза. Девочка лет четырех-шести стояла в луже в высоких резиновых сапогах ярко-желтого цвета. Она посмотрела на него перепуганными глазенками, перевела взгляд на то место, где исчезла картина, и зарыдала, закрыв лицо руками. Голова ее тряслась, и подпрыгивали хвостики с резинками. – Девочка, не плачь, – попытался ее успокоить. Он ненавидел рыдающих детей. При первых звуках его голоса она заплакала еще звонче, побежала к Рее и спряталась за трон. Некоторое время оттуда раздавались громкие всхлипывания, но вскоре затихли, и из-за спинки стула показались заплаканные глаза и маленькие кулачки. Девочка глядела на него, словно он собирался ее укусить или съесть. – Правильно, что у вас нет детей, – сказала Рея. – Вы не умеете с ними обращаться, они вас боятся. Напугали бедную девочку, отвратительно обошлись с ее рисунком, а она потратила на него неделю кропотливого труда. Она ласковым, но сильным движением руки, вытянула девочку из-за спинки трона. – Не плачь, доченька, дядя пообещает тебя не обижать. Пообещает? – Рея приподняла бровь и посмотрела на него. Пришлось пообещать. Девочка повеселела и без всякого испуга принялась бегать по белой комнате. – Играй, играй, – подбадривала Рея. Ее лицо светилось материнским теплом. – Разве она не чудо? Такой милый и талантливый ребенок, у нее жизнь впереди, в отличие от нас с вами. Из-за трона вдруг вышла Оленька с фотоаппаратом – по неизвестным причинам это оказался древний «Поляроид». Тот самый, который выдавал карточку с черным квадратом, через минуту превращавшимся в фотографию. – Что ты тут забыла? – удивился он. Он терпеть не мог Оленьку и в сны ее не пускал, ведь и там она продолжала произносить и совершать глупости. Оленька его игнорировала. Она склонилась к Рее и говорила, бросая на него недовольные взгляды: – Всегда предлагала Ване уволить, бурчит гадости под руку, вреднейший человек. То ему горизонт не нравится, то смазалось, то еще найдет к чему придраться. Как будто это от меня зависит, а не от фотоаппарата. Вот купит Ваня нормальную «зеркалку», тогда и поговорим. Вызывало негодование, с какой уверенностью в собственной непогрешимости Оленька наговаривала на него глупости. Глупый человек считает причиной проблем не себя, а то, что он окружен идиотами. – Оленька! – возмутился он. – Не мешай! Иди прочь, я в свой сон тебя не звал. – Ну и ладно, – она обиделась, навела на него объектив, спустила затвор и исчезла. Квадратная фотография, успевшая вылезти из «Поляроида», спланировала ему в руки. Схватил за уголок и энергично потряс – согласно древним преданиям это ускоряло проявку. Наконец, чернота на снимке расползлась по углам, и в центре увидел себя, прижимающего портфель к груди. Горизонт был завален, но в данном случае это работало на эффект – его фигура, снятая под углом, выглядела жалко. – Занятная девушка, – заметила Рея. – Тупая, как пробка. – Может быть, но занятности это не портит. Он не имел ни малейшего желания обсуждать достоинства и недостатки Оленьки. Впрочем, за ней он признавал одно положительное качество – маниакальное упорство, с которым она продолжала наступать на грабли. – Она упорствуют в достижении недостижимого и может надеяться на вознаграждение, – сказала Рея. – А ты? Ты готов идти до победного конца и каждый раз подниматься после падения? Я говорю о портфеле, который у тебя на коленях. Вместо того чтобы править рукопись, ты сбежал на фабрику. – Я в командировке, это моя работа. – Мне кажется, ты ненавидишь людей. Пишешь сладко и правильно, восхваляешь скромность и стремление к идеалам, но у тебя самого не осталось моральных ориентиров. Каждая строка, тобой написанная, представляет ложь – маленькую, крошечную, большую, гигантскую, всех размеров и разновидностей, на любой изысканный и требовательный вкус: от полуправды до наглого вранья. Твоя порядочность – лишь вопрос цены. Сколько тебе нужно заплатить, чтобы ты оболгал близкого человека? – У меня есть определенные принципы, которые я не нарушаю. – Какие? С неприятных заказчиков драть втридорога? – Мое личное дело. – Что с рукописью делать будешь, принципиальный ты наш? Куда употребишь стопку мокрой бумаги? Кстати, черная вода – это грязь со страниц. Некстати вспомнился Дедуля. – Буду убирать многословие. Рея захохотала. От смеха у нее полились слезы, а вместе с ними и тушь. Ее лицо приобрело демоническое выражение, от которого по телу побежали «мурашки». Сквозь хохот прорывалось легкое похрюкивание, состоящее из отдельных всхлипов, составляющих слово «многословие».