– Глупость и беспрецедентная наивность! Многословие он собрался убирать… – сказала она и вытерла черные потеки. – Из фабрики для тебя не существует выхода. Она проглотила тебя, ты ее законная добыча. – Я проснусь, найду проходную и покину это место. Любую неустойку выплачу, но здесь не появлюсь! – Не нужно усугублять положение. Фабрика обидится и накажет. Если сбежишь, пожалеешь, – Рея покачала головой. – Хотела бы я, чтобы тебе удалось сбежать… Машенька, осторожней, не поскользнись! Девочка нарисовала на белом полу грязью из лужицы квадраты, прыгала в «классики» и мурлыкала под нос песенку без слов. #18. Сон не принес облегчения. Перекладины на стуле впились в рубашку, спина болела, а шея затекла. Пошевелил руками и ногами и обнаружил, что воды натекло целую лужу. С тревогой раскрыл портфель и заглянул внутрь. К счастью, содержимое не пострадало – край рукописи промок, но документы находились в полном порядке. Отряхнул мусор с пиджака и при свете тусклой лампы побрел к выходу. Сосущие ощущения в животе перерастали в болезненные. Как люди голодают неделями? Как писали в брошюрках для желающих похудеть: «На третьи сутки целебного голодания из вас начнут выходить соли и шлаки». Каждая бабушка на скамейке у подъезда знает о «шлаках», которые накапливаются в организме и отравляют жизнь. Знал о них и Коренев – он сам писал эти рекламные тексты. Улица встретила прохладой ночи и ярким светом растущей луны. В лунном освещении фабрика выглядела уютнее – тотальная серость приобрела контраст и оттенки, а отдельные светящиеся окна скрывали за собой живых людей. Твердо решил идти прямо и не сворачивать. Промокшие туфли хлюпали на каждом шагу. Пришлось остановиться и выкрутить носки. Мокрая одежда остыла, и начал мечтать о теплом сухом спальном мешке у жаркого походного костра. Несмотря на сильную усталость, решил во что бы то ни стало выбраться из этого мерзкого места. Эта мысль придавала сил. Он брел по однообразной местности, напоминающей упражнения из учебника по геометрии, и терял связь с реальностью. Казалось, что он идет по кладбищу, окруженный мрачными памятниками, причем целый ряд из семнадцати свежих могилок украшают угрожающие надгробия разной степени ухоженности. В очередной раз нахлынул страх, и он побежал. Портфель бил по ногам, и Коренев порывался его выбросить, чтобы не мешал удирать от галлюцинаций. Пульс в висках бился в такт словам Реи: – Фабрика не отпустит ни-ко-го! Неужели он обречен до самой голодной смерти бродить по этому месту, населенному странными людьми? – Фабрика не отпустит… Холод накатил на него и отобрал надежду попасть в мир за пределами бесконечного ограждения с колючей проволокой. Едва вспомнил о заборе, как тот выскочил из темноты. – …ни-ко-го! – произнесла Рея. Коренев воспрянул духом и во всю прыть побежал вдоль стены, которая обязана была привести к проходной. Он ничего не замечал, кроме бесконечной вереницы одинаковых панелей, и бежал с мыслью, что каждый шаг приближает к свободе. Есть! Оно! Показалась проходная, освещенная синими лампами фонарей. В груди с надрывом билось сердце, ноги от усталости заплетались, но он испытывал великую радость. Последний рывок, и он стоит самого входа и пробует отдышаться. В горле дерет, легкие выворачивает, каждый вдох-выдох сопровождается свистом. – Шо делаешь? – спросил стариковский голос со встревоженной интонацией. – Шпиен? – Журналист, – прохрипел Коренев и согнулся пополам. – Потерялся на фабрике, хочу выйти. – Потерялся? – Ильич удивился, как взрослый полноценный индивид может заблудиться в трех соснах. – Да. Вы же помните, я с Владимиром Анатольевичем… Выяснилось, что людей с подобным именем-отчеством на фабрике пруд-пруди. Опять двадцать пять. Ну почему он не выспросил фамилию сопровождающего? – Ты голову мне не морочь, – Ильич, шаркающей походкой приближался к Кореневу и разглядывал его через прищур слабых старческих глаз, – ДокУмент показывай и проходи! Коренева пронзило молнией: пропуск! Сунул руку в карман – пусто. Куда он его задевал? Нелепо получается – выход нашел, а воспользоваться им нельзя. Полез в портфель и высыпал бумаги на асфальт. Упал на колени и принялся перебирать документы, клочки записок и прочий мусор, включая леску с рыбалки. – Вот! С довольным лицом передал пропуск Ильичу, сгреб сырые бумажки с асфальта и с силой утрамбовал в портфель. – Проходи, – разрешил Ильич и похромал к излюбленному стулу, чтобы продолжить прерванный сон. Наконец-то! Коренев возликовал, закрыл портфель на защелку и направился к турникетам. Но голос Реи повторил «НИ-КО-ГО!», и стало очевидно, что произойдет что-то нехорошее. Он толкнул «вертушку», но та не пошевельнулась. Посмотрел на Ильича в поисках помощи. – Погоди-ка! – подал голос старичок, встал и похромал к Кореневу. – Покажи-ка пропуск еще разок, кажись, не доглядел. С нехорошими предчувствиями протянул измятый клочок бумаги с печатями. Ильич схватил, приблизил к глазам и рассмотрел со стариковским прищуром. – Не могу тебя выпустить, – сообщил он наконец. – Почему? – Да вот сам прочитай, пропуск у тебя временный и действует только восемнадцатого числа, а сейчас девятнадцатое. – Как девятнадцатое? – удивился Коренев и поглядел на часы. Точно, полчаса, как начался следующий день. – Что делать? – растерялся он. – Давай-ка пропуск сюда, – Ильич выхватил картонку из рук потрясенного Коренева и сунул в бездонный карман. – По регламенту я должен у тебя просроченную бумажку конфисковать. Порву, сожгу и пепел над рекой развею в лунную ночь. – Про пепел и ночь тоже в инструкции сказано? – Конечно! Часть шестая, раздел пятый, «Оперативное уничтожение недействительных документов разрешительно-согласовательного характера». – А как мне выбраться отсюда? Пропуск хоть и был просроченный, но худо-бедно подтверждал законность пребывания Коренева на территории фабрики, а теперь выходило, он и вовсе бесправный. – Не знаю, бумажки у тебя подходящей нет, а без нее ничем помочь не могу, – Ильич занял наблюдательный пост на стуле у стены. – Придешь с пропуском, тогда и поговорим. – Как же я его добуду?!! – Это меня не касается. – Абсурд! Я же не могу жить на фабрике! – возмутился Коренев. – Я свободный человек и обладаю свободой передвижения, гарантированной Конституцией. Вы не имеете права держать меня в своей вонючей шарашке! – Чего раскричался? Вызову военизированную охрану, они тебе покажут, где раки того-этого… – перебил Ильич. – Есть инструкции и регламенты, и я действую в соответствии, а за конституцию мне никто не платит. Уволят меня, на том и закончится твоя свобода передвижения. – Вас не смущает, что посторонний человек без документов бродит по фабрике? – Коренев решил зайти с другой стороны. Пусть обвинят в шпионаже, лишь бы проникнуть за пределы забора. – А вдруг я представитель конкурирующей организации и внедрен на фабрику с целью получения секретной информации? – Пусть шпиен ходит, сколько влезет. Все равно не выберется. Ильич щелкнул выключателем, и фонари погасли. Коренев остался в полной темноте. Он подошел к стене, положил на пол портфель, уселся на него и закинул голову, опершись затылком на холодную штукатурку. Сверху смотрело чистое звездное небо, в котором хотелось утонуть и раствориться. Целый бесконечный мир, огромная вселенная, а он, Коренев, заперт на пятачке в несколько квадратных километров. – Фабрика не отпускает ни-ко-го, – прошептал он. На него снизошло, и он бросился к турникетам. – Можно Хоботова найти? Через него выйдем на Владимира Анатольевича, – выпалил он. – Он же должен меня помнить. – Хоботов? – переспросил Ильич. Коренев помолился, чтобы хоботовых на фабрике оказалось не больше одного. – Давай позвоним. Старичок по памяти набрал на диске номер и гаркнул из всех сил: – Николай Сергеевич! Вас Ильич беспокоит с проходной. Звук в трубке был до того громкий, что Коренев без труда слышал недовольный голос Хоботова. – Тут у нас один товарищ заблудился с просроченным пропуском, говорит, вы его с каким-то Владимиром Анатольевичем видели. – Вы там с ума посходили? – возмутился Хоботов. – Никого я не знаю, и вообще, в такое время люди спят. Шутники хреновы. Раздались короткие нервные гудки прерванного соединения. – Во-от, – поучительно сказал Ильич и вернул трубку на место, – не признает тебя Николай Сергеевич, говорит, в глаза не видел, слыхать – не слыхивал и, вообще, спать хочет, потому что шуток не любит. Коренев положил портфель на пол посреди помещения проходной, уселся на него и принялся медитативно раскачиваться. Ильич с интересом поглядел на него, но ничего не сказал, раскрыл газету и углубился в разгадывание кроссвордов. После пяти минут медитации Коренев решил давить на жалость и взывать к состраданию: – Ну выпустите меня, что вам стоит? Никто не узнает… – Видеокамеры поразвешивали по углам. Запись посмотрят, и тебе достанется, и мне, – возразил Ильич. – Не знаю, как тебе, а мне моя работа дорога. – Что за чертовщина? Какая-то нелепая череда случайностей может привести к абсурду!