Погляделся в зеркало, чего никогда не делал – когда бреешься, не считается. Все-таки прав Виталик, смазливость имеется, хотя за последние месяцы проявились морщины на лбу и тоска в глазах. Попросил бригадира прикупить свечей, но тот отказался, мол, свечи на фабрике не положены и нарушают пожарную безопасность. Да и зачем нужны свечи, если электричество есть? Это же производство, а у них собственный фабричный генератор имеется. В воскресенье проснулся в пять утра, хотя встретиться условились в девять. Уговаривал себя подремать, но пребывал в сильном возбуждении и не мог думать ни о чем, кроме предстоящего свидания, поэтому к медпункту подошел за полчаса до назначенного часа. Алина была на работе. – Ой, слишком рано! – встревожилась она. – Посиди здесь, я мигом, со Светкой договорюсь, чтобы прикрыла… Алина усадила его на табурет в помещении, похожем на кладовую для лекарств, и убежала, оставив нюхать жуткую смесь медицинских запахов. Когда ему надоело, и он собирался выйти из унизительного заточения, чтобы выразить недовольство, Алина вернулась. – Пойдем, пока никто не хватился, – сказала она и потянула непонимающего Коренева наружу. На улице она попросила не буйствовать, не приставать, и внимания не привлекать, а иначе им запретят видеться. – Какие-то странные у вас порядки, как я погляжу, – проворчал он, но пообещал ничего подозрительного не делать. Алина потянула его на прогулку. – У нас есть одно место тихое и красивое, я покажу, тебе понравится. Он удивился, но промолчал. За время, проведенное на фабрике, примечательных мест ему не встречать не доводилось – сплошная серость и безнадега. Едва отправились в путь, как навстречу попался Подсыпкин. Алина при виде его смутилась и спряталась за Кореневым, хотя ей это не помогло – ее выдавали светящиеся рыжие волосы. Впрочем, Подсыпкин внимания на нее не обратил, обрадовавшись Кореневу, словно старому другу. – А я за вас хлопочу! Добился, чтобы вам работу дали квалифицированную. Начальник цеха так и сказал мне: дескать, пусть работает, где хочет, только ко мне не приставай. А я буду приставать – перестанешь тревожить, ОНИ начинают наглеть, садиться на шею и свешивать ножки, – хвастался Подсыпкин. – Если желаешь чего-то добиться, нужно напоминать о себе. Кстати, было бы неплохо, если бы вы объявили голодовку в знак протеста. – Не хочу, – ответил Коренев. – Я и так недоедаю, мне все время жрать охота, а в вашей столовой питаться – само по себе подвиг и самопожертвование. – Жаль, перспективная была идея. Мы бы вам соответствующую моральную поддержку оказали, – расстроился Подсыпкин. – Есть вариант поинтересней. Например, самосожжение. После него на вашу проблему точно обратят внимание. Такого у нас давно не бывало, года три, если память не изменяет. Самосжигаться Коренев не захотел. Он, конечно, мечтал покинуть фабрику, но сделать это планировал живым, а не в виде пепла в урне. – Жаль, вы меня прямо-таки огорчаете, – расстроился Подсыпкин. – Подавали большие надежды, а теперь не хотите и пальцем пошевелить ради собственного спасения. – Шевелить – это одно, а сгореть – совсем другое, – возразил Коренев. Вспомнил об Алине и добавил: – А по поводу фабрики у меня имеются мысли. – Громкое и самоуверенное заявление с вашей стороны! – заявил Подсыпкин, задетый за живое. – Не у каждого есть мысли. И непонятно, зачем эти мысли вам нужны. Каждый должен заниматься собственным делом – лопатой смолу таскать, чертежи чертить, письма в газеты писать. Думать тоже должен не случайный человек, а специально обученный. Вот, например, зачем вам думать? – Не знаю, с детства привык, – растерялся Коренев. – Ну, чтобы рождать новые мысли? Что за бред? Какие мысли-шмысли? Кореневу надоело слушать разглагольствования Подсыпкина и хотелось вернуться к прогулке с Алиной. Она стояла в стороне и подслушивала беседу с широко открытыми глазами. – Новые мысли? – обрадовался Подсыпкин, словно Коренев попался в удачно расставленные им силки. – Вам старых мало? Думают все, кому не лень, жизни не стало, все думают, а работать некому. Кроме того, с чего вы решили, что ваши мысли правильные? Может, вы неправильно думаете и глубоко ошибаетесь? Думать надо ответственно, а безответственно думать каждый может. Я бы, на вашем месте, предоставил это нелегкое дело профессионалам. Например, мне. Кореневу стало невмоготу, он перестал слушать Подсыпкина, который развел ромашку со своим «думать-не думать». – Вы знаете, мы спешим, – сказал он, чтобы избежать продолжения бессмысленной дискуссии. – Можем обсудить варианты моего самосжигания позже при желании. – О! Алина! – Подсыпкин заметил спутницу Коренева. – А вы какими судьбами? Тоже гуляете? – Я… – она побледнела и вышла из укрытия. – Она оказывает мне помощь, – пришел на выручку Коренев. – Соринка в глаз попала. Подсыпкин посмотрел с них недоверием, хмыкнул и отправился восвояси. Отошел на пару шагов и начал было: – Кстати, а как ваш… – Спасибо, не жалуется, – не дала закончить Алина. – Передает пламенный привет. – Ладно. Ухожу, не прощаюсь. Я к вам на днях загляну на чай. При этом осталось непонятным, к кому именно он обещал зайти. После его ухода продолжили путешествие и вышли за знакомые пределы изоляторного цеха в места, где Коренев ни разу не бывал даже в те дни, когда бродил по фабрике. Алина взяла его под локоть, но всю дорогу скромничала и ничего не говорила. Цеха пустовали, но при виде редких прохожих ее рука вздрагивала и сжимались тонкие пальцы на его предплечье. – Что-то случилось? – спросил, озадаченный ее молчаливостью. – Нет. Почему ты так решил? – Какая-то скованная и молчаливая, словно у тебя неприятности. – Это только кажется. Просто наслаждаюсь тишиной. Он не поверил объяснению, но промолчал. Вереница бесконечных серых построек разошлась, и его взору предстал небольшой водоем, огражденный по периметру кованым заборчиком с грубыми кручеными металлическими побегами. Над водой поднимались клубы пара. Зрелище удивило Коренева, привыкшего к скучному однообразию фабрики. – Сюда сливается горячая вода какого-то цеха, подробностей не знаю, мне техника не нравится, – пояснила Алина. – Говорят, тут рыба водится. К нам один мужчина приходил с вывихом руки. Утверждал, что карпа выловил, но я ему не верю. Он у нас выдумщик известный, ему никто не верит. Коренев перевесился через ограждение. Поток тепла поднимался с поверхности воды. Алина глядела на клубы пара, словно зачарованная. – Я же говорила, тут красиво и уютно, – сказала она. – Правда, – подтвердил он. Это невзрачное место казалось ему сродни курорту. – Расскажи о себе, – попросила Алина. – Я все интересное сообщил, – он ненавидел рассказывать о себе. Будто на первом собрании анонимных алкоголиков. – Тогда давай неинтересное, – не унималась она. – Детство скучное, обычное, – начал он. – Бегали с пацанами во дворе, заклеивали жвачками дверные скважины раздражающим взрослым, воровали металлолом, сдавали, на вырученные деньги покупали игрушки и сладости. Однажды кто-то узнал, что провода на столбе недействующие, и предложил их срезать, а я в тот день простудился и заболел. Кабели оказались под напряжением и один из пацанов погиб от удара током, а ведь это мог быть я. Дрожь берет. – Какой ужас! – сказала Алина. Она прижалась к нему, и он почувствовал ее тепло. – Школа – самое скучное, что может случиться с человеком, поэтому я ничего не запомнил, кроме уроков литературы. Много читал, все интересные книги из библиотеки перетаскал. Решил стать писателем. Есть поговорка: на филологическом факультете готовят профессиональных читателей, профессиональные писатели получаются сами. И я пошел не на филологический, а на журфак. Алина слушала с интересом. – В общаге отрывался на полную катушку. Однажды проснулся на железнодорожном вокзале и даже не помнил, как там оказался. Похмелье было жуткое. – Вам, мужикам, лишь бы напиться! – сказала Алина с укором. – Ну почему же? Я не пью. По молодости, по глупости случалось, – оправдывался он. Не хватало, чтобы она приняла его за пропойцу. – После выпуска устроился в одну редакцию, надоело, перешел в другую, в другом городе. Потом в третьем. – Ого, – удивилась Алина. – Что же тебя потянуло на путешествия? – Не знаю, оно само. Вдруг понимаешь: надо все бросать и переезжать на новое место, а оставаться на старом мочи нет. Прямо физическое отвращение какое-то, словно что-то отвратительное произошло. Хотя на самом деле, вроде бы ничего нехорошего и не случилось… – Например, убийство Нины Григорьевны? – Ты запомнила ее имя? – удивился он. – Мою бабушку так же звали. Она обожала готовить и печь, мы с братом от нее голодными не уходили. – У бабушек это врожденное, – пошутил Коренев. – Кому же помешала безобидная старушка? Убить с такой жестокостью… – Безобидная-то безобидная, – проворчал он, – но временами доставала навязчивыми идеями с женитьбой. Все мне внучку сватала. – Она красивая? – Нина Григорьевна? – Внучка. – Тамара… Ну, ничего, симпатичная. Мой друг Виталик от нее без ума. Говорит, женился бы, если бы уже не был женат. – А ты? – спросила Алина. – А я приехал на фабрику, чтобы найти тебя, – сказал он с показной непринужденностью. Не сообщать же, что решил всю жизнь провести убежденным холостяком и бегает от Ленки, чтобы не получить в ухо. Наступила очередь Алины смущаться. – Не надо такие глупости говорить, пусть и приятные, – попросила она. – Ты же не для того на самом деле приехал. – Не знаю. Может быть, именно за этим, а иначе никакого смысла в поездке нет. Алина прижалась к нему, но он чувствовал, что она напряжена и встревожена. – Ты будто о чем-то переживаешь, – сказал он. – Можешь поделиться со мной.