– Не получается, я по утрам на обходе! Мне работать нужно, а не под кабинетами стоять. Хмурая кладовщица пожимала плечами, дескать, соболезнует, но помочь не может при всем желании, ее дело маленькое и за начальство она не в ответе – оно гуляет само по себе. На следующее утро отпросился у бригадира, сославшись на несварение. Соврал, что идет в медпункт и помчался в контору с надеждой, что сегодня повезет. Третья попытка обязана была оказаться успешной. Пришел вовремя – совещание закончилось, и люди с озадаченными лицами выходили на улицу. Пришлось их пропустить, но войти не успел, потому что последним на свет выполз сам Подсыпкин. Коренев обрадовался и едва не полез обниматься. – Добрый день! Я хотел бы с вами поговорить! Подсыпкин радость Коренева не разделил, оглядел с головы до пят и сказал надменно: – Я занят. Подходите после обеденного перерыва. – Уже приходил! Третий день хожу, как дурак, а вас на месте нет! – Коренев понял, что не входит в число желательных собеседников нового начальника цеха. – Я требую, чтобы меня немедленно приняли!!! Сейчас же, или за себя не ручаюсь! Когда злюсь, становлюсь буйным. Подсыпкин догадался, что легко отделаться не получится. – Пройдемте ко мне, обсудим в спокойной обстановке, – сказал он обреченно. Поднялись на второй этаж. Тогда Подсыпкин не решался открыть дверь, а теперь оказался полновластным хозяином кабинета. – Говорите, но учтите, что у меня чрезвычайная занятость. Прошу быть кратким, – сказал Подсыпкин с порога. – Я по поводу своего освобождения. Вы обещали помочь, посодействовать. У вас есть возможности, влияние… – А в наш профсоюз вы вступили, когда я умолял? – ядовито отозвался Подсыпкин. – Н-нет, я здесь не работаю, зачем мне куда-то вступать? Наоборот, я хочу отсюда сбежать и забыть, как страшный сон. – Видите. Вам наплевать на фабрику, а мне – нет. Объясните, с какой стати я обязан вам помогать? – Ну… Как же… – растерялся Коренев. – Я думал, вы за справедливость и законность в целом, а не только для работников фабрики. – Индюк тоже думал… Подсыпкин не походил на пламенного революционера, который ходил по углам и рассказывал каждому встречному-поперечному о «зажравшемся» руководстве. – Да, я за справедливость, – сказал он с пафосом. – Но я патриот фабрики и в первую очередь обязан заботиться о нуждах рабочих, а не всяких отщепенцев, вроде вас. – Раньше вы говорили по-другому, – заметил Коренев. – Тогда я не был отягощен грузом ответственности и мог позволить себе определенные вольности. Нынче каждая минута моего пребывания на занимаемой должности на вес золота, у меня куча обязанностей и обязательств. Я должен работать без отдыха, чтобы удовлетворить хотя бы часть потребностей цеха. Меня ждут. – Что мне делать?!! – вспылил Коренев. – Меня обманом заманили на фабрику и оставили без средств к существованию. Мой побег был вынужденной мерой, и я за это поплатился. А теперь? – Зачем кому-то заманивать вас? – спросил Подсыпкин с недоверием. – Вы разбираетесь в производстве? – Нет. Я обычный журналист средней руки. – Нелепо. Мне кажется, у вас параноидальные наклонности. Посетите медпункт, вам выпишут направление на психиатрическое обследование. Коренев с радостью согласился бы на клинику для психов, лишь бы она находилась за пределами фабрики. – Выпустите меня! – взмолился он. – Я на все согласен. Хотите, вступлю в ваш профсоюз и заплачу членские взносы за год вперед? На два? На три? – Взятка? – Личная благодарность, – поправил Коренев. – Я же не прошу сделать что-нибудь противозаконное, я лишь хочу вернуть прежнюю жизнь. Видимо, слова Коренева тронули Подсыпкина. Он миролюбивым тоном растолковал, что у него огромное количество обязанностей, и в них не входит задача вызволения заблудившихся журналистов. Он бы с радостью оказал посильную помощь, но на деле ситуация не так проста и однозначна, как представлялось. Бюрократия, конечно, может видеться со стороны вселенским злом, ставящим палки в колеса прогресса, но в действительности она позволяет соблюдать порядок и не дает впасть в пучину хаоса и беззакония. Коренев кивал, с каждой фразой яснее понимая, что в этом кабинете он помощи не добьется. Подсыпкин доверительным тоном уговаривал потерпеть, пока ситуация не выровняется. – Я же начальник – без году неделя, – говорил он. – У меня нет авторитета, да и в курс текущих дел я не полностью вошел. Нужно разведать общую обстановку, притереться, пообвыкнуться, завести правильные знакомства. А уже после идти в бой во всеоружии! Я бы и рад был помочь, если бы только от меня зависело, но – увы! – фабрика представляет собой сложный механизм, который непросто заставить вращаться в нужную сторону. Вы можете вообразить уровень хищений по цеху за прошлый квартал? Коренев не мог. – Вот!!! А я вчера докладную записку получил и удивился, как у нас на фабрике хоть что-то еще осталось. Судя по всему, год назад развалиться должно было, – продолжал Подсыпкин наставительно. – Вы, голубчик, войдите в мое положение, приходите через пару месяцев и вместе подумаем, что с вами делать. Договорились? Коренев не захотел никуда входить и закричал, утратив чувство времени и места. Злость отчаяния и безысходности вытеснила прочие эмоции. – А кто моим положением озаботиться? Кому на мои проблемы не наплевать? Если я сдохну, на труп внимания не обратят! Буду голодать, совершу акт самосожжения! Все сделаю, но вы меня запомните! – пообещал Коренев. – Я вас выведу на чистую воду. Не успели кресло сменить, а уже зажрались! – Как вы заговорили, когда дело вашей собственной шкуры коснулось, – произнес с издевкой Подсыпкин. – Голодать и сжигаться – много ума не надо. Так каждый может. Ты конструктивное предложение дай, чтобы увеличить производительность труда, а мы тебе в качестве поощрения выпишем путевку за пределы фабрики. – Да пошли вы! – возмутился Коренев. – Куда? – Далеко. И желаю вам там сдохнуть от жадности и самолюбования. – Попрошу не обзываться, – рассвирепел Подсыпкин. – Я вас за нарушение субординации могу премии лишить. – У меня зарплата талонами, – съязвил Коренев и еле сдержался, чтобы язык не высунуть. – Вон из кабинета! – лицо начальника цеха исказила гримаса ненависти. – Вы пожалеете! Ваша грубость вам еще встанет! Я к нему, как к человеку, а он… Коренев развернулся и вышел, хлопнув дверью. В возбужденном состоянии вернулся в вагончик и сорвал злость на незапирающейся дверце шкафа, которая норовила отвориться в неподходящий момент и стукнуть по голове. – Настолько плохо? – бригадир заметил расстроенное лицо Коренева. – Отвратительно, – буркнул в ответ. Вспомнил, что отпрашивался в медпункт, и поспешил добавить: – В смысле, ерунда, жить буду. Обычное несварение, до свадьбы заживет Бригадир бросил удивленный взгляд и вернулся к бумажкам. Остаток вечера Коренев провел на лежаке, разглядывая вагонку на потолке. Внутри клокотала злоба и ненависть к Подсыпкину. Потомственный революционер на поверку оказался прихлебателем руководства – трех дней не прошло, а риторика изменилась на противоположную. Если так пойдет, Директор выполнит обещание, и тогда свободы не видать. Со смертью Алины последний смысл существования на фабрике исчез, и душу заполнила гнетущая и сосущая пустота. Ему стало жалко себя, словно он остался один на белом свете, обреченный на долгое и тоскливое вымирание от одиночества. Ни Тамарка, ни Ваня, ни Ленка, ни родители – никто не поинтересовался его судьбой и не предпринял никаких шагов к его вызволению. Ни одна живая душа не будет скорбеть, если его не станет. Только Виталик огорчится, лишившись напарника по совместному отдыху в парилке. Может, прав Директор – не нужно сбегать. Некуда и незачем. С этой грустной мыслью и уснул под звуки ветра, бьющего листьями в окна вагончика. Разбудил грохот двери. Она распахнулась, ударила ручкой о стенку вагона, и в свете уличного фонаря в проеме показались две фигуры. Перепуганный Коренев спросонья хлопал ресницами и пытался вспомнить, где находится. – Вставай! – одна из фигур ткнула в бок. – Разлегся, как у себя дома! С вещами на выход! – А по какому праву… – возмутился он, но получил очередной тычок – еще более болезненный – и счел разумным подчиниться грубой силе. – Меньше разговоров, больше дела! Накинь куртку и иди к выходу, – последовали дальнейшие указания. – И без шуточек. Он оделся и вышел на улицу. Там его встречали четверо, чьи незнакомые лица едва освещались огоньками сигарет. В темноте он видел только расплывчатые контуры фигур. В морозном воздухе дыхание превращалось в пар. Он поежился и посильнее завернулся в куртку. – Вот он, голубчик! – загоготала толпа, узрев щурящегося Коренева. – А так и не скажешь! Не похож! Не впечатляет! – протянул кто-то с сомнением. – С виду, вроде бы безобидный сморчок. – Не умничай. Похож, не похож – без тебя разберутся. Тебе не для того деньги платят, чтобы ты свое никому не нужное мнение высказывал. – Почему сразу грубить? Я просто сказал, хотел беседу поддержать, зачем обзываться? – Хватит галдеть без толку! Не май-месяц, я мерзнуть не собираюсь. – Докурить не дал, половина сигареты пропала. – Дома покуришь. Сигареты столько стоят, что пора бросать это гиблое дело, пока легкие не выплюнул. Он слушал и не понимал. Единственное логическое объяснение заключалось в том, что Подсыпкин решил воспользоваться властью и сдержать обещание, обеспечив ему «сладкую» жизнь. – Ребята, это какая-то ошибка, меня оговорили, – сказал продрогший Коренев дрожащим голосом. – Обещаю, клянусь, я приду и извинюсь перед Подсыпкиным. Он сам слышал, как жалко звучали слова, сопровождаемые облачками пара, но не мог остановиться. Неизвестность пугала и устрашала сильнее перспективы остаток жизни провести разнорабочим на фабрике. – Не морочь голову! Хватит канючить, как баба, – перебили его. – Раньше думать надо было. Руки за спину! Он повиновался, и металлический холод наручников сомкнулся на запястьях. Сердце провалилось в живот, шутки кончились, и началось что-то страшное и безрадостное, лишенное намека на свет в конце тоннеля. – Иди следом, но без выходок. Шаг вправо, шаг влево – расстрел за попытку к бегству. Толкнули в спину, едва не упал. Качало и мутило, голова кружилась, а перед глазами носились вспышки маленьких молний. В темноте не видел дороги, спотыкался, сбивал носки на ботинках. Словно вели скотину на убой. В очередной раз получил дубинкой под лопатку.