– А тебе, значит, присутствие Нинели не помешает? – Да чем же? Поревнует маленько, ей полезно. Кстати, я понимаю, что пока еще суетиться рано. Но все же давай попробуем сделать так, чтобы она пережила две тысячи второй год. У меня уже появились мыслишки, как именно это сделать. Вроде наше совместное воздействие немного помогло Якову, он сам это с некоторым удивлением подтвердил. Когда Ефремов уже вышел, а я еще нет, Нинель быстро поцеловала меня. Именно меня, а не Антонова, хотя она была и не в курсе такой тонкости. И шепнула «завтра вечером». – Караул! – взволновался Антонов. – Любовницу прямо на глазах уводят! – Могу сказать, что завтра ничего не получится, – съязвил я. – Не сыпь мне соль на раны, изверг! И вообще, будь добр, исчезни минуты на три, дай нормально договориться с девушкой. После сеанса лечения, уже вечером, я заехал на Кутузовский к Брежневу и отдал ему флешку с материалами по договору ОСВ-1 из истории Антонова. Сейчас Леня, узнав о своих тамошних успехах на ниве разрядки напряженности, решил их превзойти. – Ты точно знаешь, что этот договор у вас не нанес вреда СССР? – в очередной раз спросил он. – Откуда у меня точные знания? Но по здравому смыслу так. Договор предусматривал неувеличение имеющегося количества баллистических ракет и пусковых установок. С одной стороны, американцы и без всякого договора их особо увеличивать не собирались, зато мы планировали вводить в строй по сотне-другой ракет ежегодно. Вроде бы нам такой договор невыгоден, но тут есть и другая сторона, я о ней уже рассказывал Устинову. Что будет эффективней – один хороший танк или сорок плохих? Еще Владимир Ильич писал – «лучше меньше, да лучше». Сэкономленные средства можно будет направить на модернизацию имеющихся зарядов и их носителей, это принесет куда больше пользы. В общем, Леонид Ильич, не сомневайтесь. Вы, конечно, в той истории делали ошибки, никто от них не застрахован. Но договоры ОСВ, что первый, что второй, к ним никоим образом не относятся. Это одна из ваших общепризнанных заслуг. Вообще-то репутация человека, для которого нет авторитетов и вообще чуть ли не антисоветчика, явно имеет свои преимущества, подумал я. На штатных льстецов Леня внимания почти не обращает – подумаешь, должности у них такие. Но зато когда петь дифирамбы начинаю я, ему это нравится. Тут, как, впрочем, и везде, главное – соблюсти меру и не переборщить. Поэтому я сделал слегка озабоченное лицо и изрек: – Вот только, Леонид Ильич, тут есть одна тонкость… даже не знаю, как сказать… – Да говори как есть, не тяни кота за хвост! – Сейчас в Хельсинки прилетит Никсон, обсуждать договор вам придется лично с ним. В той истории этого не было. И мне как-то слегка тревожно. – Отчего же? Уж не оттого ли, что опасаешься – прожженный волчара Никсон обведет вокруг пальца недалекого и доверчивого Леню Брежнева? Так? – Ну не совсем… – Но вроде того. Нет, Витенька, мы все еще при Сталине прошли такую школу, которая всяким ихним Никсонам и не снилась. Вот именно, подумал я, но, естественно, про себя. – Однако твое беспокойство я понимаю. Кстати, как там у вас назывался скандал, из-за которого Никсона-то в конце концов и турнули, почти как мы Никиту? – Уотергейт. – Вот-вот. Сможешь мне к завтрашнему вечеру подготовить по нему материалы? – Смогу, конечно, но ведь этот скандал начнется только через три года. – Думаешь, там через три года будет какой-то другой Никсон? А по-моему, тот же самый, вот я и гляну, на что он способен. – Хорошо, Леонид Ильич, сделаю. Часов в десять вечера будет еще не поздно? – Нет, а ты что, до такого времени сидишь на работе? Так и надорваться недолго. – Слышал? – обратился я к Антонову. – Не вздумай завтра надорваться, я тебе этого не прощу. И в девять пятнадцать вечера чтоб уже прощался с Нинелью, надевал штаны и галопом бежал к «Москвичу». До Брежнева я и сам доеду. Пока Брежнев занимался миротворчеством в Хельсинки, мы с Ефремовым провели еще два сеанса лечения Янгеля, и в эти разы он пребывал уже не в бессознательном состоянии. – Спасибо, Иван Антонович, – сказал он по завершению, – вы мне действительно помогли. Не думал, что такое возможно, но против фактов не попрешь. Будете у нас в Днепропетровске, обязательно заходите в гости, приглашаю. Я, как и положено ассистенту, скромно стоял в сторонке и в беседу не лез, но думал, что Михаил Кузьмич как-то не ко времени раздухарился. Назвать его здоровым человеком нельзя даже в порядке комплимента, уж в этом-то я за время сеансов убедился полностью. Где-нибудь через полгода серию нужно повторить, и тогда, глядишь, можно будет попробовать перевести его в «десятые». Сейчас же лучше и не пытаться, угробим человека. А ему вообще не помешало бы пока отдохнуть, а если не может, то работать не более чем по четыре часа в сутки и не волноваться при этом. К сожалению, нашим планам не суждено было осуществиться. Михаил Кузьмич Янгель скончался от третьего инфаркта пятнадцатого апреля шестьдесят девятого года, где-то в одиннадцать часов вечера (!) в своем кабинете. Когда его обнаружили, он был уже мертв. Видимо, некоторое улучшение самочувствия после моих сеансов внушило ему ложную уверенность, будто он здоров и может работать, как здоровый. Когда я об этом узнал, то во второй раз в обоих жизнях искренне пожалел, что мне не дано напиться до поросячьего визга. Первый раз был, когда у Антонова умерла жена. Глава 20 Надо сказать, что наша с Антоновым деятельность привела к задержке не только американской лунной программы, что продемонстрировал более поздний, чем в той истории, полет «Аполлона-8». Советская программа «Союз» тоже притормозила, несмотря на то, что полет Комарова завершился благополучно. Однако во время него вскрылись недоработки и помимо парашютной системы, да еще и Антонов подкинул дополнительные материалы про дальнейшее развитие аппаратов серии «Союз». В общем, после полета «Союза – 1» последовала пауза в пилотируемых запусках почти на два года, «Союз-2» и «Союз-3» летали и пытались стыковаться в беспилотном варианте. Правда, у них не вышло, стыковка получилась только у четвертого и пятого, да и то не идеально. Причем газеты не скрывали, что первая попытка стыковки вообще не получилась, а вторая хоть и получилась, но так себе. И корабли с самого начала именовались «Союзами», а не какими-то «Космосами» с невразумительными номерами. И наконец, полетел шестой «Союз» с Береговым, а на следующий день седьмой, пилотируемый Гагариным. Да, мартовской катастрофы шестьдесят восьмого года удалось избежать – получивший все сведения о ней Шелепин с этим справился. И Гагарин теперь встречал восьмую годовщину своего первого полета на орбите. Именно двенадцатого апреля им с Береговым удалось хоть и со второй попытки, но безупречно состыковать свои «Союзы». – Кстати, на тебя Юрий Алексеевич обижается, – заложил мне первого космонавта Шелепин. – Считает, что с именно с твоей подачи планируемый срок высадки наших космонавтов на Луну отодвинулся аж на восемьдесят четвертый год. То есть Гагарину лично поучаствовать в нем уже не светит, чему он отнюдь не рад. – Почему? Ему же будет всего полтинник, можно и слетать, если здоровье позволит и не случится задержек в программе. – По-моему, пятьдесят лет для полетов в космос уже многовато. – А по-моему, это вообще чуть ли не юность какая-то сопливая. Гленн вон в той истории в семьдесят семь лет летал, и ничего. Так что, как будет такая возможность, передайте Юрию Алексеевичу, что лично я, хоть и не вхожу в руководство, именно его вижу лучшим командиром первого советского корабля, высадившегося на Луне. И собираюсь отстаивать свою точку зрения. Если, конечно, он свое здоровье за оставшиеся пятнадцать лет не угробит. – А сам не хочешь? – Куда, на Луну? Господь с вами! – Зря ты так. Ну, Луна – это отдаленное будущее, но на орбиту мы летаем и будем летать. Неужели тебе не интересно, как ваши с Антоновым способности будут работать в космосе? – А ведь он дело говорит, – сообщил мне Антонов. – Ты-то свое детство просто не помнишь, а я свое – прекрасно. Мечтал я стать космонавтом, чего уж теперь скрывать, мечтал. И даже, помнится, всерьез расстраивался, что, возможно, не доживу до межзвездных полетов, зато про Венеру, Марс и пояс астероидов никаких сомнений не было. Лет этак до четырнадцати, потом они начали появляться. Блин, подумалось мне. От одного Шелепина я бы еще как-нибудь отбрехался, но от Антонова так просто не получится. Тоже мне, нашелся энтузиаст космонавтики! – Сам ты энтузиаст, – не задержался с ответом духовный брат. – До сих пор даже не кандидат в члены ЦК, зря только в ВПШ штаны просиживаешь. Оказывается, это не такое простое дело, туда пропихнуть не пойми кого. Зато героический космонавт в ЦК войдет аж без вазелина, прямо сразу членом. Единственно, со временем у нас с тобой не очень, а тренировки на космонавта могут его немало отнять. Но тут можно сыграть на том, что ты будешь не пилотом и не командиром, а бортинженером. Кто, кроме тебя, сможет нормально настроить заглючившие компы на орбитальной станции? – Фроловский. – Во-первых, у него близорукость. А во-вторых, вам там обоим работы найдется по уши. – Ладно, уговорил, змей. – Не змей, а дракон, это разные зверюшки. – Пожалуй, вы правы, Александр Николаевич, – вздохнул я. – До полетов на Луну надо еще дожить, а на орбите уже сейчас работать и работать. Дел хватит и мне, и Фроловскому. – Он же очкарик. – Феоктистов тоже, и ничего, нормально слетал. – Вот именно, а потом прилетел и начал мутить воду – мол, нечего людям на Луне делать, а тем более на Марсе. – Так ведь умный человек, никуда не денешься. Значит, я в общих чертах согласен, вот только много времени на подготовку выделить не смогу. Да и рост у меня метр восемьдесят пять, для космонавта многовато. – А это уже вы с Гагариным сами решите. И с Челомеем, он же делает орбитальную станцию «Алмаз». – Ах, да, – вспомнил я. – Владимир Николаевич просил помочь ему отбиться от дурацкого указания установить на станцию двадцатитрехмиллиметровую пушку Нудельмана. – Это не ко мне, к Устинову. И почему дурацкого? – Да не будет ее никто на абордаж брать! А если найдутся такие идиоты, так им за глаза «Калашникова» хватит. У всей космической техники, что у нашей, что у ихней, корпуса чуть ли не из фольги. Кстати, история с автоматом получила неожиданное продолжение. К апрелю у нас Антоновым уже появилась уверенность, что с лейкозом «товарища» Якова Гольдберга мы справимся, и довольно скоро. У него тоже, в силу чего Семичастный сообщил мне: