Я снова хотел что-то сказать, хотя сам толком не знал, что именно, но упустил свой шанс. У Лауры зазвонил телефон. Она достала его из кармана и посмотрела на экран. – Одну минуту, – сказала она, принимая звонок. Мы стояли на месте. Лаура произнесла в телефон несколько слов и нажала отбой. Потрясла головой. – Это моя дочь, Туули, – сказала она. – Я искала ей врача, который специализируется на работе с детьми с астматическими осложнениями. Но это недешево, а страховая отказалась оплачивать. Мы посмотрели на стену, на серый цемент и на белые меловые отметины. – Сейчас в «Атенеуме» выставка Моне. Открыто до восьми. Что ты на это скажешь? Сам не знаю, какое чувство во мне возобладало: восторг или гипнотическое оцепенение, вызванное улыбкой Лауры. – Шесть часов меня полностью устраивает, – сказал я без лишних раздумий. Не уверен, что в моих словах было что-то смешное, но Лаура снова мне улыбнулась. – Отлично, – сказала она. – Увидимся там. Ничего, если я перейду к де Лемпицка? Я кивнул, попрощался и добавил, что мы увидимся в музее. Последние слова я пробормотал уже после того, как Лаура отошла от меня, на ходу скручивая рулетку. Я почти добрался до другого конца зала, когда меня кто-то окликнул. Поезд «Варан» сошел с рельсов. Я не назвал бы это катастрофой. Обошлось без человеческих жертв. Детей просто вытащили из вагонов. Я встал рядом с Кристианом, и мы вместе поставили паровоз обратно на рельсы. – Не понимаю, – сказал я Кристиану, убедившись, что локомотив снова способен тянуть за собой вагоны. – Как педальный локомотив может сойти с рельсов? На поворотах максимальная скорость не превышает десяти километров в час. Кристиан осмотрел рельсы, а затем и сам поезд. – Саботаж, – сказал он так тихо, что я не столько услышал это слово, сколько его угадал. Я тоже осмотрел паровозик, сделанный из дерева и металла. Оценка Кристиана показалась мне полной глупостью. – Не думаю, – сказал я, но не успел ничего добавить, потому что Кристиан замотал головой, призывая меня к молчанию. – Вы знаете весь персонал Парка? Всех посетителей? У вас есть многолетний опыт технического обслуживания Парка приключений? Я быстро огляделся по сторонам. – Если это саботаж, – сказал я так же тихо, – то разве не ты должен быть первым в списке подозреваемых? В карих глазах Кристиана вспыхнули искры. Он расправил плечи и весь как будто стал шире. Я видел перед собой стену из мышц. – Позвольте вам сообщить, – прошипел он, – что я сам собрал этот паровоз. Я своими руками прикрутил эти красные лампочки к глазам «варана». Их раньше не было. Я сам это придумал. Я сказал Юхани, что с ними паровоз будет выглядеть более быстрым и опасным – но в хорошем смысле. Юхани согласился. Юхани одобрил эту идею. Кристиан говорил очень серьезно. И опять выглядел абсолютно честным. Должен признать, он не походил на человека, готового пустить собственный поезд под откос. – Почему ты думаешь, что это саботаж? – спросил я. Кристиан посмотрел на меня, а затем указал на участок пути, где начинался поворот. Я повернулся и услышал его голос у себя за спиной: – Кто-то бросил на пути растаявшую куриную ногу, – сказал он. – Паровоз потерял устойчивость, а на крутом повороте просто сошел с рельсов. Авария могла быть и серьезней. При всем уважении к мнению Кристиана я не разделял его обеспокоенности. Однако таявшая куриная нога представлялась мне более серьезным поводом для тревоги. Единственное место для куриных ног – это морозилка в кафе «Плюшка и кружка». – Я с этим разберусь, – быстро сказал я, не давая Кристиану возможности дальше развить свою теорию. – Теперь все в порядке. Паровоз снова на ходу и… – Когда мы объявим о?.. Я понял, что он имеет в виду, в мгновение ока. Еще одно мгновение мне понадобилось, чтобы сообразить, что ему ответить. Кристиан заметил, что я замялся. – Мы же договорились, – сказал он. – Вообще-то… – Я уже сказал остальным, что буду новым исполнительным директором. Последняя фраза вылетела у Кристиана изо рта так неожиданно, что он, похоже, сам удивился. За долю секунды он покрылся краской, его глаза влажно заблестели – то ли от злости, то ли от отчаяния. – Кому именно ты это сказал? И зачем? Кристиан растерялся. К паровозу приближалась новая толпа детей. – Просто некоторым, – пробормотал он на два тона ниже. Я почувствовал, что в душе Кристиана нарастает что-то нехорошее. Разумеется, он смутился, но не только. Он был явно разозлен. И очень мускулист. А мне сейчас дополнительные проблемы были ни к чему. И хотя я очень хотел закончить этот разговор, оставались вещи, которые меня беспокоили: сошедший с рельсов детский поезд; оттаявшая куриная нога; неизменное желание Кристиана занять должность исполнительного директора; осведомленность ряда сотрудников о том, что Юхани это ему обещал, и, наконец, вопрос: как много им известно о внутренних делах Парка. Дети приближались к поезду, словно орда зомби, – двигаясь в произвольном направлении, но ни на секунду не останавливаясь, – и меня озарила мысль, дающая хотя бы временный выход из неловкой ситуации. Я вспомнил своего бывшего начальника. – Кристиан, ты видишь себя как открытого и эмоционального лидера или как традиционного и более авторитарного? – спросил я. – Чего? – Подумай об этом, – сказал я. – Лидерство сегодня – это не то, чем оно было вчера. Сегодня лидеру нужен целый комплекс различных качеств: не просто ориентированность на результат, внимание к внутренней эмоциональной динамике сотрудников, но также холистическое знание нашей интерактивной социокультурной, основанной на личном опыте, экономики. И понимание ее фундаментальной важности на всех уровнях подвижной эмпатии в парадигме межличностной философии лидерства. Я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь стану все это повторять, но в ту минуту я понял, что в неоплатном долгу перед своим бывшим боссом Перттиля, годами заставлявшим меня слушать подобную ахинею. Слова Перттиля лились с моих губ, как будто кто-то нажал кнопку «Пуск». – Я хочу… – Быть исполнительным директором, – кивнул я. – Но прежде, как глава компании, я хочу быть уверенным, что у тебя есть необходимые внутренние, внешние и эмоциональные навыки для этой работы. Советую тебе посетить хотя бы один, а лучше два-три специальных тренинга. Я хочу, чтобы ты нарисовал собственную карту эмоций, нашел свой собственный клад позитива, который научит тебя распознавать весь спектр глубоких эмоций и в себе и в других. Только тогда ты будешь способен привести свою команду к вершине успеха. Взгляд Кристиана уплыл к другому концу Парка. – Способен ли ты оценить дар уникальной истории эмоционального успеха твоей команды? – Чего? – Это необходимая часть рабочей жизни в наши дни, – сказал я, почти слыша голос Перттиля и с трудом преодолевая отвращение. – Твоя сила может найтись в той зоне, откуда более слабого человека унесет потоком. Это превратит тебя в безопасную эмоциональную гавань. Когда сила и слабость координируются, из них возникает коллективная синергия, создающая успешное эмпатическое процветание. Я видел, что Кристиан не понял ни единого слова. Но понимать здесь было нечего. Даже я не знал, о чем говорю. Дети вокруг нас. Скоро поезд двинется. – Наверное, лучше всего будет, если ты рассмотришь разные тренинговые опции, а затем мы вместе выберем наиболее подходящую для тебя. Помни: как минимум, два разных курса. И я пошел прочь. Взглянув через плечо, я увидел, что Кристиан толкает Комодский паровоз. Вернувшись в кабинет, я еще немного поработал. В комнате по-прежнему витал дух Юхани. Даже на двери красовалась табличка с его именем. Я просил Кристиана сменить табличку, но он пока этого не сделал. С прочим ремонтом он разбирается быстро, но до этого у него пока не дошли руки. Я догадывался почему. Я поставил на стол свой новый ноутбук и убрал компьютер Юхани. Слева от ноутбука лежала стопка моих бумаг, справа – распечатки муралов Лауры Хеланто. Вскоре я осознал, что занят чем-то необычным. (На самом деле все, чем я занимался в последние дни, казалось необычным.) Каждый раз, заканчивая какое-то требующее напряжения дело, я брал распечатки фресок и какое-то время просто на них смотрел. Как будто любование ими служило мне наградой за работу. Это представлялось мне совершенно логичным и одновременно, как я уже не раз заставлял себя признать, полностью безумным. Я не мог найти ни единого рационального объяснения своему поведению. Я смотрел на изображения и… Просто получал удовольствие от того, что смотрю на них. Ради них самих. Вот и все. Больше в этом ничего не было. Но ведь так не бывает. Я актуарий. Я знаю, что так не бывает. 7 Сидя в электричке, я подсчитал, что если поезд прибудет на Центральный вокзал вовремя, то до встречи с Лаурой Хеланто в «Атенеуме» у меня будет по две с половиной минуты на каждую выдающуюся картину и по тридцать секунд на каждую из остальных. Этого вполне должно хватить, думал я, глядя на мелькающий за окном осенний пейзаж. День стоял туманный, и ландшафт, прежде мелькавший перед глазами как пестрое одеяло, подернулся темной дымкой, словно на одеяло наложили темную заплату. В вагоне было почти пусто, и я слышал только перестук колес. Все это помогало вернуться к реальности, как будто части головоломки складывались сами собой, движимые какой-то невидимой и неукротимой силой. Я понимал, что покинул кабинет до конца рабочего дня, и сознание этого отзывалось во мне горечью. Делать так нехорошо и неправильно. Но муралы Лауры с каждой минутой все больше захватывали мои мысли. Почему они мне так нравятся? Наверняка все дело в этом самом искусстве – области человеческой деятельности, которая совершенно мне не известна. С которой я не сталкивался – до сегодняшнего дня. Опыт научил меня: если что-то беспокоит, надо разложить проблему на составные части, произвести расчеты и проанализировать результат. Я в принципе не сомневался, что комната, полная старых картин, ничем не отличается от любых других комнат. Я знал, что большинство из них изображают пейзажи и людей, как правило, в реалистичном стиле. А это означало, что в них присутствуют такие параметры, как размеры, перспектива и расстояния – конкретные, легко определяемые характеристики. В прошлом мне доводилось производить и более сложные вычисления. Я сошел с электрички. С неба сыпала мелкая морось, как будто наверху кто-то никак не мог решить: стоит насылать дождь или нет. На платформе в час пик была толкотня. Стараясь ни на кого не налететь, я прошел через здание вокзала, миновал две улицы и оказался возле «Атенеума» – первые за почти тридцать лет. Здесь царили тишина и покой. Я купил билет и комплект наушников и спросил кассира, на сколько времени рассчитана запись, но кассир – желтоволосая особа в овальных очках – не смогла дать мне точный ответ. Промычав нечто невразумительное, она все же сообщила, что, по ее оценкам, информация по каждому залу занимает от тридцати секунд до… э-э… минут пяти. Наверное. Надеюсь, подумал я, что лекции по искусству читает не она. Слишком долго выслушивать чьи-то приблизительные догадки было бы слишком расточительно. Я поблагодарил кассира и ступил на лестницу, ведущую в зал, когда она крикнула мне: – Здесь есть еще особая выставка! Я поинтересовался, что она имеет в виду под термином «особая».