– Моне, – сказала она и снова что-то залопотала. На этот раз я не стал ждать и прервал ее. – Я хочу увидеть каждое произведение искусства в этом здании, – твердо заявил я. – Поэтому я здесь. Она посмотрела на меня с любопытством и протянула мне еще один билет – к счастью, молча. Осуществление моего плана почти сразу столкнулось с затруднениями. И с точки зрения времени, и с точки зрения стратегии. Первый же зал оказался намного более крепким орешком, чем я предполагал. Я не мог позволить себе тратить по две с половиной минуты на каждую картину, и у меня не получалось составить четкое представление о каждой из них. Некоторые работы поддавались логичному описанию (дом + перекресток + дерево + весенняя погода = свежий воздух во французской деревушке). Мне не стоило никакого труда объяснить, почему на них приятно смотреть. Но были и другие картины, в которых я не находил ничего конкретного, за что мог бы зацепиться (кляксы + брызги + линии + цвета = экспериментальное использование красок). Однако через некоторое время я вдруг начинал видеть в них нечто совершенно другое (кляксы + брызги + линии + цвета = икс). Все эти картины объединяло одно: я стоял и смотрел на них гораздо дольше, чем это было запланировано. С ними происходило то же самое, что с фресками Лауры, и я снова задумался: почему я смотрю на эти картины дольше, чем требуется для получения необходимой информации. Как будто мой мозг переключился в новый режим. Это повторялось с каждой следующей картиной. На один только первый зал я потратил почти половину времени, которым располагал. Я шумно вздохнул. Мне точно не удастся обойти все музейные залы до встречи с Лаурой Хеланто. К тому же изучение произведений искусства сейчас было не главным, что занимало мой разум. Меня волновали более насущные вопросы: как создать кредитное предприятие, как спастись от удавки и как поддерживать в хорошем настроении профессиональных преступников все то время, что продлится наше вынужденное сотрудничество. Но прямо сейчас я находился в картинной галерее. Я осмотрелся по сторонам, преодолевая искушение еще раз взглянуть на те картины, которые по какой-то причине понравились мне больше других. Попутно я поглядывал на других людей в зале. Их было всего трое. Пара на другом конце зала, женщина – в центре. До меня вдруг дошло, что женщина за все время, что я был в зале, не сдвинулась с места. Похоже, изящные искусства создают проблемы не только мне. Я быстро принял решение и направился на «особую» выставку. Многообещающий термин. Мне потребуется особый подход. Моне… Так тому и быть. Начало экспозиции меня не разочаровало. Картин здесь было меньше, зато они отличались более крупными размерами и изображали вполне узнаваемые вещи. Пожалуй, с ними я разберусь. Я приближался к первой картине, фокусируя на ней зрение, когда за спиной у меня раздались шаги. Я повернулся. Лаура Хеланто. Стоило мне ее увидеть, как по всему телу разлилось тепло. Необъяснимая волна радости, даже восторга и легкой дрожи. Я не понимал, что со мной творится. В последний раз я видел ее в Парке приключений всего несколько часов назад. Я оценил свою реакцию как чрезмерную. – Привет, – шепнула она. – Привет, – тихо ответил я, сообразив, что здесь не принято громко разговаривать. – Ты добрался, – сказала Лаура Хеланто. – Ну, и как тебе? Я быстро оглядел первую картину. Примерно три метра в ширину и два в высоту. Похоже, на ней изображены полуразмытые листья и кувшинки в каком-то пруду. Не слишком много элементов, что приятно. – Мне нравится размер этих картин, – сказал я. – Нравится, что на них изображена одна вещь за раз. Хорошо, что на этом можно сконцентрироваться. – Моне написал дюжину картин, стоя на берегу одного и того же маленького прудика. – А-а, – сказал я. – По одной картине на кувшинку. Лаура Хеланто засмеялась, прикрыв рот рукой. Разве я сказал что-то смешное? Я просто прокомментировал наиболее логичный и вероятный сценарий появления картины. Сколько листьев кувшинок, не говоря уже о цветках, может поместиться в одном и том же пруду? Мы несколько секунд молча смотрели на картину Моне. – Не обижайся, – сказала Лаура, – но ты явно не из тех, кто ходит по картинным галереям. Я не думала, что тебе это будет интересно. – Меня очень интересует искусство, – совершенно честно сказал я. – Но я еще не видел ничего лучше, чем твои фрески. Я не то чтобы заметил краем глаза – скорее почувствовал правой щекой, что Лаура повернулась и уставилась на меня. Мы так и стояли перед картиной, когда Лаура нарушила наше молчание. – Может быть, я мешаю тебе смотреть? Я уже второй раз на этой выставке. И я видела все эти картины раньше. – Тогда, может быть, ты объяснишь мне, что каждая из них означает? – сказал я. – С радостью. Я кое-что знаю. Могу поделиться. Потом можешь послушать запись экскурсии и скажешь, что я угадала, а что нет. – Сомневаюсь, что мы успеем проверить твои ответы. Музей скоро закроется. Лаура улыбнулась – почти засмеялась. – У тебя хорошее чувство юмора, – сказала она. Не уверен, что я понял, что она имела в виду. Мы обошли два больших зала, останавливаясь перед разными картинами и задерживаясь перед каждой на разное количество времени. К моему удивлению, иногда мы проходили мимо большой картины, едва обменявшись парой слов, но надолго замирали перед сравнительно маленькой. Лаура оказалась прекрасным гидом, хотя из ее рассказа я понимал далеко не все. Она так и не объяснила, зачем я сюда пришел и что надеялся здесь обнаружить. Но я не возражал. Общество Лауры, ее голос, присутствие полотен – сейчас все это казалось мне самым важным. Это и было самым важным, подумал я. И сразу вслед за тем: что со мной происходит? Экскурсия закончилась самой большой на выставке картиной. На самом деле она состояла из трех картин, висевших тесно соприкасаясь одна с другой. Всего это произведение было метров пять длиной и два с половиной высотой. Должно быть, месье Моне написал пруд размером один к одному. Я слушал Лауру Хеланто, которая видела в картине гораздо больше, чем просто кувшинки. Я чувствовал, будто постепенно погружаюсь в мутный пруд. Вода была теплой и приятной. Она пахла волосами Лауры и… – Музей закрывается через десять минут. В реальность меня вернул голос смотрителя, раздавшийся из динамика. Лаура улыбалась. – Ну вот. Ты так и не узнаешь, правильно я рассказывала или нет. – Не думаю, что это необходимо. У тебя есть еще немного времени, чтобы поговорить об искусстве? Лаура усмехнулась, но тут же снова стала серьезной: – Должна признаться, что меня еще никто никогда вот так не приглашал на свидание. – Как – вот так? – спросил я. – Интересуясь, есть ли у меня время… Все нормально. Моя дочь проводит каникулы со своей кузиной. Я с радостью еще немного поговорю об искусстве. 8 – Я уже решила, что стану известной художницей. Это было ясно, но я еще не нашла свой стиль, – сказала Лаура. – В конце концов мне было всего восемнадцать. Я имею в виду, что я еще даже не представляла себе, что может быть моим собственным стилем и где его искать. А потом я поехала в Лондон и пошла на выставку Элен Франкенталер. Это открыло мне глаза. Но еще больше мне помогло то, что во время той поездки я увидела классические работы, каждая из которых уникальна и важна по-своему. Кассат, Тёрнер, Писсарро, Сислей, Дега и, разумеется, Моне. Все всегда только и говорят, что о Моне, даже ты, и это правильно. Но мой личный фаворит – это Писсарро. Кто еще мог так поймать мгновенный свет и превратить обычный миг в нечто вечное и прекрасное? В Британской галерее Тейта и в галерее «Тейт-Модерн» я видела работы Поллака, Хокни, Ротко. А потом там была выставка Франкенталер. Во время той же поездки я посетила Галерею Бельведер в Вене, где хранятся работы Климта. Даже «Поцелуй». Я не совсем понимал, о чем говорит Лаура Хеланто, но мне нравилось ее слушать. Разумеется, я понимал, что она говорит об искусстве, но имена, которые она перечисляла, для меня были пустым звуком. Мы сидели в пабе в Кайсаниеми. Когда мы вышли из «Атенеума», уже стемнело. Сначала дождь едва моросил, но, пока мы спускались по ступенькам, полил сильнее. Сейчас на тротуаре за окном танцевали тысячи капель. Пространство между землей и небом было заполнено водой. Время от времени вспышками гигантского фотоаппарата загорались молнии. Гроза ходила прямо над нами. На столе горела свеча. В обычных обстоятельствах я решил бы, что это совершенно лишнее – как с точки зрения интенсивности освещения, так и с точки зрения функционального использования помещения. Что этот непременный атрибут обстановки огромного количества пабов служит единственной цели – создать определенную атмосферу и повысить продажи. Теперь я думал, что мягкий дрожащий свет свечи отлично гармонирует с присутствием Лауры Хеланто, такой жизнерадостной и привлекательной со своими буйными кудрями и сине-зелеными глазами. Мне нравилось отражение пламени в ее очках и его мягкое мерцание. – А что насчет тебя? – В искусстве я новичок, – сказал я. – Охотно это признаю. – Я имею в виду вообще, – сказала Лаура. – Почему ты стал… Как это называется? – Актуарий, – ответил я и коротко объяснил, что влюблен в математику и по-прежнему верю, что математика – это главное дело моей жизни. Потом я рассказал, почему ушел со своей работы. Вспомнил о своем беспорядочном детстве, в котором математика была единственным источником уюта и спасения. Наконец, признался, что считаю нечестным и несправедливым то, как со мной обошлись на прежней работе. Лаура посмотрела на дождь и перевела взгляд на меня. – Ты очень открытый, – сказала она. – Но все так и было, – сказал я. – Я имею в виду, что большинство людей не рассказывают о себе так откровенно на первом… на первой встрече. – Насчет этого не знаю, – сказал я. – Я нечасто бывал в такой ситуации. Другие люди мало меня интересуют. Но ты меня интересуешь. В музее я слушал каждое твое слово и мог бы слушать тебя хоть целый день. Твои фрески, твои картины – или эскизы? – я могу смотреть на них часами. Я думаю, что ты потрясающая. Я сразу понял, что говорил дольше, чем хотел, и сказал больше, чем планировал. Мерцание свечи, глаза Лауры, ее запах, Моне, другие картины… Мои мысли метались в новых и странных направлениях, но это было приятно. Я чувствовал себя примерно как человек, сначала прыгнувший в воду, а потом решивший пойти поплавать. Лаура Хеланто улыбнулась, но ее улыбка почти мгновенно исчезла, как будто она неожиданно что-то вспомнила. На ее лице появилось серьезное, почти грустное выражение. – Насчет этого не знаю. Но спасибо за хорошие слова. Она замолчала. Мы пили свое пиво. За окном снова вспыхнула молния. Мы оба посмотрели на небо. Я перевел глаза на Лауру. Да, она выглядела печальной. – Тебя что-то беспокоит? Лаура вернулась на землю. Помотала головой и улыбнулась. – Я ведь могу быть с тобой честной? – Полагаю, это самое лучшее. Некоторые говорят, что честность бывает грубой, но я думаю, что ее плюсы значительно перевешивают возможные минусы. Не знаю точных цифр, но по своему опыту могу сказать, что вероятность нарваться на оскорбление составляет не больше десяти процентов. Это значит, что честность имеет девяносто процентов шансов на успех. Это отличное соотношение. – У тебя… У тебя и правда есть свой стиль, – сказала она и, кажется, слегка улыбнулась. – Это хорошо или плохо? – спросил я. – Мне в самом деле интересно. – Это хорошо, – сказала Лаура. Я молчал, чувствуя, что она хочет продолжить. Она поставила локти на стол.