— Хочешь? Возьми себе, — раздаётся за спиной голос Туманова. Сашка аж вздрагивает. Ещё не хватало. Ей не пять лет. — Глупости какие, Всеволод Алексеевич. Они для детей. — В сравнении со мной ты всегда будешь дитём. Выбери себе сладкий подарок немедленно. — Ну конечно, я буду жрать конфеты, а вы смотреть. — А я фантики собирать и из них гирлянду делать, на ёлку. Серьёзно, я умею. Мы в детстве делали. Игрушек же не было почти. Целый год фантики собирали и делали. Я серьёзно, Саш, возьми подарок побольше. Мне нужны фантики. Может быть и не нужны, но разве она станет спорить с ним? И Сашка прихватывает самую большую и яркую коробку, в форме Спасской башни. — Кто бы сомневался, — хмыкает Туманов. — Что среди всевозможных Микки Маусов и этих вот, жёлтых уродцев… Как их там? Слово такое неприличное… — Миньонов. — Вот. Среди них Сашенька выберет что-нибудь, связанное с совком. — Не с совком, а с советской эстетикой. Частью которой являетесь вы, между прочим, — фыркает Сашка. Сашка открывает подарок, как только они выходят на улицу. Заглядывает в коробку, роется в содержимом и не замечает, с каким умилением смотрит на неё Туманов. — Пересчитывать будешь? — Что? Нет, конечно! Просто интересно, что там внутри. Хорошие конфеты, кстати. Я поделюсь, Всеволод Алексеевич. Будем по одной есть, чтобы по-честному и без угрозы для здоровья. Смеётся и качает головой. Они неспешно идут по бульвару в сторону дома, и Сашка вдруг вспоминает: — А знаете, я на какой-то из таких вот новогодних праздников культурный шок получила. К нам в класс пришёл новенький мальчик, Игорь. Мальчик как мальчик, толстенький, безобидный. Я на него особо и внимания не обращала. А на Новый год у нас была дискотека в классе. Что у вас так брови поднимаются? Мода была в те годы такая. Нечто среднее между утренником в детском саду и нормальной дискотекой: парты сдвигали по краям, в центре танцевали. На партах ёлочки наряженные, под ёлочками подарки. Хороший Новый год был, кстати. Раз я его до сих пор помню. Остальные как-то стёрлись. Так вот, сидим мы за партами, трескаем конфеты из подарков, запиваем соком, иногда танцуем под музыку из кассетного магнитофона. Свет потушили, только гирлянды светятся, интим. Я в своём подарке порылась, вытащила яйцо с сюрпризом, чупа-чупс… Это леденец такой… — Я знаю, — ухмыляется Туманов. — Не совсем уж я ископаемое. Интересно, откуда, думает Сашка, но продолжает. — Короче, вытащила я самое интересное, а остальное в сторонку отложила. А Игорь, он как раз со мной за одним столом сидел, говорит, мол, ты чего не ешь? Я удивилась, ну что я там не видела? Конфеты как конфеты, обычные. У меня же родители торговлей занимались, я импортными шоколадками объелась в своё время, так что к конфетам, тем более, дешёвым, каких было много в том подарке, абсолютно ровно дышала. Что-то в этом духе я и ляпнула вслух. А у Игоря так лицо вытянулось, и он говорит: «А я конфеты только на Новый год вижу». Я обалдела. У меня действительно шок был. А с чем же ты, говорю, чай по утрам пьёшь? Теперь он обалдел. С хлебом, говорит. И маслом. — Я думал, ваша семья небогато жила, — вставляет Всеволод Алексеевич. — По-разному, — Сашка пожимает плечами. — У мамы случались сложности с бизнесом, у папы случались запои. Но в целом мы жили хорошо, как я сейчас понимаю. С учётом времени. Чтобы на еде экономить или к чаю ничего не было — такое редко случалось и длилось недолго. — Да? А кто рассказывал, что ты экономила на школьных завтраках, чтобы купить чистую кассету и записать мою нестареющую рожу в очередном огоньке? — Так причём тут доход семьи? В семье деньги были. У меня денег никогда не было. Точнее, на меня. Сашка понимает, что свернула на опасную дорожку. Это он ещё про её выпускной вечер не знает. И лучше ему не знать. Поэтому возвращается к прерванному рассказу. — Короче, отдала я тогда Игорю свой пакет. Только киндер себе оставила. — Почему? — удивляется Туманов. — Ну как можно киндер-то отдать? — теперь уже удивляется Сашка. — Там же пингвинчики были! Я пингвинчиков собирала. Знаете, какие классные? Маленькие такие фигурки. Во фраках, с бабочками. — Надо же, — Всеволод Алексеевич качает головой. — Даже непривычно слушать истории про твоё нормальное детство. С игрушками из шоколадных яиц и школьными праздниками. А то у меня уже складывалось впечатление, что ты родилась моей поклонницей. Что до этого ничего не было. Сашка смотрит на него озадаченно, складывает года. — Так всё одновременно было, Всеволод Алексеевич. Я уже была вашей поклонницей. И тут он начинает смеяться. — И собирала пингвинов? Из шоколадных яиц? Мои диски с песнями про любовь и пингвинов? — А что такого-то? — искренне удивляется Сашка. — Ничего. Совсем ничего, девочка. Сашка фыркает. Что он так на неё смотрит, как будто сейчас по головке погладит? И шоколадное яйцо купит. — Так чем та дискотека закончилась? — Да ничем! Игорь всё испортил. Решил меня на танец пригласить. На медляк, представляете? — Конфетами впечатлился, — хмыкает Туманов. — Видимо. Ну я согласилась, по дурости. Встали мы друг напротив друга, я ему руки на плечи кладу. И понимаю, что рубашка у него мокрая насквозь. Плечи влажные и тёплые. Гадость такая… Сколько лет прошло, а я до сих пор помню. Ну, потоптались мы под музыку, да и разошлись. Так я и не поняла тогда, что девки в медляках нашли. — Киндер-сюрприз гораздо интереснее, — Всеволод Алексеевич откровенно веселится. — Да, Сашенька… Нет, ну чему я удивляюсь? Мальчик, твой ровесник, то есть молодой, здоровый, ещё и толстенький… Зовут примитивно Игорем, а не оригинально Севой. У него не было ни единого шанса. — Да хватит уже издеваться! — Сашка легонько его толкает. — Мы просто были детьми, которые не интересовались ничем «таким». — И твои подружки тоже? Или только ты? Однако моя персона тебя уже очень даже интересовала. И кстати, у меня тоже промокали рубашки, например, на концерте, под софитами. Просто у тебя не было возможности положить мне руки на плечи. — Да у меня бы даже технически не получилось бы, — замечает Сашка. — И не сравнивайте, а? — Да уж действительно. Народные артисты потеют совершенно не так, как толстенькие одноклассники. — Будете смеяться, перестану вам что-либо рассказывать! — Не обижайся, — он обнимает её свободной от пакета рукой. — Ну хочешь, пойдём тебе шоколадное яйцо ещё купим? С пингвином! — А вот хочу! Только теперь там уже не пингвины, а ерунда всякая. Но всё равно хочу! Пойдёмте! И они действительно заходят в первый попавшийся продуктовый магазин, и покупают целых три шоколадных яйца. Которые открывают тут же, на лавочке, даже не дойдя до дома. В одном попадается машинка, во втором сборный шарик на ёлку, слишком маленький для их огромной ели, но всё равно забавный. А в третьем оказывается коллекционная фигурка. Не пингвин, конечно, а слоник. Но симпатичный, ещё и с микрофоном. Коллекция называется «Слоны-музыканты», судя по вложенной бумажке, есть ещё слоник с барабаном, с гитарой, даже с саксофоном. Но им попадается именно с микрофоном, и Всеволод Алексеевич требует, чтобы его звали Севой. И по тому, как он при этом улыбается, Сашка понимает, что если и не новогоднее, то хорошее настроение они точно нашли. Зарина — Вам не холодно, Всеволод Алексеевич? Может быть, отопление прибавить? — Мне отлично, но, если ты мёрзнешь, прибавь, — не отвлекаясь от своего занятия, отвечает Туманов. Он сидит за письменным столом, прямо напротив окна. В очках и фиолетовом халате поверх рубашки и домашних брюк — утеплился по случаю отвратительной погоды. На столе горит лампа: всего десять утра, а на улице темень. Дождь то и дело срывается, периодически переходя в мокрый снег, ветер гоняет по двору картонные коробки, которые Сашка накануне вынесла и сложила у крыльца. Они вчера вместе на почту ходили, очередной заказ его сладостей без сахара забирали. И была же чудесная, абсолютно весенняя погода, пятнадцать градусов. А к вечеру резко похолодало и полило. И, конечно, сокровище неважно себя чувствует после такой смены температур, а на дождь у него традиционно ноет колено. Сашке и самой не слишком хорошо, но она таблеток наглоталась, втихаря от него, и дальше радуется жизни. А Всеволод Алексеевич доковылял до стола и закопался в свои бумажки. Мемуары пишет. Подробностей даже Сашка не знает, он ей пока не показывает. Ну и она лишних вопросов не задаёт, дабы не спугнуть творческий порыв. Она давно ему предлагала, он отказывался. А теперь что-то сочиняет, периодически устремляя затуманенный взгляд в окно. — И прибавлю. Если будет душно, скажете, хорошо? Сашка замерзает гораздо быстрее, чем он. Её воля, она бы на все плюс тридцать газовый котёл настроила и ходила бы, кайфовала. И ещё тёплые полы бы сделала, чтобы даже зимой на полу сидеть и босиком шастать. Но для его астмы парилка так же опасна, как и морозный ветер, ему комфортно при двадцати с небольшим градусах. — Угу… Кажется, даже не слышал, что она сказала. Литературное творчество его всерьёз увлекло. И слава богу. Всё лучше, чем кататься по Верхним Елям и петь на полянках. Вход в котельную через улицу, и Сашка прикидывает, надевать ли куртку или так проскочить. Переобуваться точно придётся, её домашние тапки-панды промокнут за полсекунды. Сашка тянется к шкафчику с обувью, когда раздаётся звонок. Сашка цепенеет. Это стопроцентно кто-то чужой. Кнопка звонка у них установлена на калитке, ведущей во двор. Но никто из местных такими глупостями не пользуется — тут все привыкли кричать в окно или через забор. В крайнем случае, если вот такая погода и все окна наглухо закрыты, по телефону звонят. Сашка уже и забыла, что у них эта кнопка прикручена. Она накидывает куртку, забыв переобуться, и выходит во двор. До калитки пять шагов. Ну и ветруган. Всё же зима в Прибрежном может быть мерзейшей. На термометре какой-то смешной минус один, а ощущается, как лютый холод. — Кто там? — Сашка старается перекричать ветер, а сама уже открывает засов. Ну правда, это же Прибрежный. Все свои, все друг друга знают. Самое страшное, что может случиться — нашествие журналистов. Но вроде повода нет, день рождения Туманова давно прошёл, да и погода не особо располагает… Сашка распахивает калитку и столбенеет. Потому что она ждала её визита много лет. Ждала и боялась. Хотя Всеволод Алексеевич уверял, что страхи безосновательны, что такого никогда не случится, что это просто глупо и наивно. И тем не менее, перед ней стояла Зарина Аркадьевна. Туманова. Сашка не видела её уже лет… много. Но сложно было бы не узнать человека, чьи фотографии ты рассматривала всё детство. Сколько бы она ни сделала пластик и подтяжек, у неё остался всё тот же восточный разрез глаз и насмешливый взгляд. И даже фигура не особо изменилась, не поплыла. На Зарине была чёрная шубка с рукавом три четверти. Особо актуальная под дождём Прибрежного… — Ну здравствуй, Александра Тамарина, — усмехается Зарина и обводит её взглядом, останавливаясь на тапочках-пандах. — Пропустишь в дом или сюда его позовёшь? Можно не уточнять, кого именно. Сашке отчаянно хочется проснуться, потому что этот сон она видела сотни раз. В нём Зарина вот так появлялась на их крыльце, а потом выходил Всеволод Алексеевич с чемоданом, брал жену под руку и возвращался вместе с ней в свою обычную, нормальную жизнь. — Проходите, — Сашка делает шаг в сторону. А варианты? Кидаться на неё, что ли? Выпроваживать, как настырных журналистов? Она жена Туманова. Всё ещё. И навсегда останется женщиной, с которой Туманов прожил половину жизни.