— Ну он из бутылки прихлёбывает, поэтому сплёвывает на сцену. А я из чашки и сплёвывал обратно в чашку. Смысл же не в том, чтобы попить, а в том, чтобы рот смочить. Ну и связки немножко. Но если всё глотать, в итоге описаешься. А он без антракта работает. — Мамочка, роди меня обратно… — И лучше годиков на сорок раньше, да, Сашенька? — Нет. Меня устраивает нынешнее положение вещей. Вас молодого я бы убила сковородкой и села лет на десять. Ба, да он под фанеру шпарит! Вы слышите? Туманов кивает. Ну ещё бы он не слышал и не замечал. — Под плюс только третья песня, Саша. А концерт уже близится к финалу. Вадим перемешивает плюс и живое исполнение, обычная практика, тебе ли не знать. Твои любимые артисты, конечно же, так не делали? — В каком возрасте?! А, да… Чёрт… Он молодильные яблоки жрёт, что ли? — Мы просто далеко сидим. Сейчас допоёт финальную песню, пойдём за кулисы, рассмотришь его хорошенько. — А мы пойдём за кулисы? — А ты не хочешь? Сашка пожимает плечами. Вообще-то нет, знакомиться с Горстом ей совсем не хочется. С другой стороны, общаться же будет Всеволод Алексеевич, а она рядом постоит, за широкой спиной. И ему, наверное, интересно с коллегами повидаться. — Ну пойдёмте. А зачем мы билеты покупали, если вы знакомы? — Из цеховой солидарности. Ну и чтобы не сидеть на приставных стульях. Пошли. Всеволод Алексеевич поднимается с места раньше, чем заканчивается последняя песня, и ведёт её куда-то в сторону от центрального прохода, в маленькую дверь, которую Сашка поначалу и не заметила. Уверенно так ведёт. Сашка до сих пор не может привыкнуть, что он ориентируется в разных городах, аэропортах и концертных залах как у себя дома. Их, разумеется, пускают в полутёмное закулисье, куда через пару минут вваливается Горст — мокрый и… голый. До пояса. То есть мало того, что он к середине концерта пиджак снял, он на последних аккордах ещё и рубашку стянул? На груди огромный крест, как будто с купола местной часовни умыкнул. Грудь волосатая, потная. Фу, гадость какая. То ли дело её сокровище, всегда чистенькое, ухоженное, и без растительности орангутанга. — О-о-о, какие люди! Всеволод Алексеевич! Сколько лет! И это мокрое волосатое кидается обнимать Туманова. И целовать ещё. Господи. Сашка даже шаг назад делает. — Вадик, какой ты молодец! Отличный концерт. Как ты работаешь с залом! Всеволод Алексеевич жмёт ему руку, осыпает комплиментами. — А вы тут какими судьбами? — Я тут теперь живу. Познакомься, это Саша. Саша сдержанно кивает. Ну а что, руку ему подавать для поцелуя, что ли? Будь её воля, она бы вообще за Туманова спряталась и так стояла, как будто ей пять годиков. Лишних вопросов Горст не задаёт, мол, Саша так Саша. Зовёт их в гримёрку, на ходу вытирается полотенцем. В гримёрке всё по фэн-шую: бутылка коньяка, бутылка шампанского, фруктовая нарезка, мясная. Всё, правда, нетронутое. Видимо, накрывали по стандартному райдеру. — Присаживайтесь. Что будешь, Всеволод Алексеевич? А вы, Саша? «Сначала женщину спрашивают, потом мужчину, — думает про себя Сашка. — Или нет? Он сначала спросил Туманова как старшего?» — Я коньячку, но буквально пятьдесят граммов. Мне не то, чтобы можно… Сашенька, тебе шампанского? Давай, я налью. — Да я бы поухаживал, — улыбается Горст. — Не стоит, — качает головой Всеволод Алексеевич. — Александра Николаевна у нас девушка с характером. — Из чужих рук не пьёт? — Горст всё ещё улыбается. — Ага, и кусается, — соглашается Сашка, забирая у Всеволода Алексеевича бокал. — А вы без прививок. — Ого! — Горст аж присвистывает. — Понял. Автограф можно не предлагать. — Не предлагай. Она только мои собирает. Ну что, за встречу? Молодец, Вадик. Полный зал! А кто организатор? Ты в туре или единичный концерт? Дальше начинаются рабочие разговоры. Всеволода Алексеевича интересуют подробности, всплывают какие-то общие знакомые, какие-то промоутеры, которыми Горст очень доволен и с которыми может Туманова связать. Ещё не хватало. Сокровище что, собралось по побережью покататься? Тоже вот так на жаре на сцене постоять? Бессмертный? Но Сашка, конечно, не влезает. Вообще делает вид, что говорить не умеет, как часто поступает, когда Туманов оказывается в своей стихии. Тень господина артиста, которая только посматривает, сколько бутербродов с колбасой он отправил в рот, и мысленно прикидывает, сколько болюсов надо будет выставить на дозаторе. Но потом, когда они отсюда выйдут, чтобы никто не видел и не знал. И остаётся надеяться, что они просидят не слишком долго. — А уборная тут есть? — минут через сорок осведомляется Туманов. — Сюда? О, прямо в гримёрке. Раньше, вроде, не было. Сашка тут же достаёт телефон. Сообщения он читать умеет, так что она быстро скидывает ему цифру и пояснение. Сколько нужно болюсов, сколько раз кнопочку нажать. Не просто так он в туалет пошёл, спохватился. А Горст тем временем переключается на неё. — Вы хоть скажите, милая молчаливая Саша, понравился ли вам концерт? — Да, если рассматривать его как отдельное явление. — Как отдельное явление? — Вне контекста, к которому я привыкла. — Сашенька любит старую советскую эстраду, — поясняет вернувшийся Всеволод Алексеевич. — Мне можно ещё пятьдесят граммов плеснуть, Вадик. — Советскую эстраду в твоём лице, я так понимаю? — Так она только в моём и осталась. Но то, что она тебя вообще дослушала, а не ушла после первой песни, поверь, уже почти «Грэмми». Дома Саша порывается разбить телевизор, когда показывают концерты современных звёзд. — Ой, а вы сами-то, — фыркает Сашка. — Какая вы очаровательная пара, — констатирует Горст и закуривает. — А даме предложить? — не выдерживает Сашка. — Да ладно, у меня свои есть. И достаёт пачку из кармана Всеволода Алексеевича. А что такого? Он сам хотел, чтобы Сашка юбку надела, а она без карманов, зараза. Домой они возвращаются за полночь. Сашка предлагала вызвать такси, но Всеволод Алексеевич захотел прогуляться. Тем более, что жара наконец-то спала. Они идут вверх от моря по узкой аллейке, про которую мало кто из отдыхающих знает. — Устала? — спрашивает Всеволод Алексеевич. — Немного. И вы тоже, полагаю. — Да. Зато так душевно пообщались. И концерт замечательный. В кои-то веки я получил удовольствие от чужого пения. — Везёт. А мне как-то не по себе. — Я заметил, — мягкая рука приобнимает её за плечи. — Что не так, Сашенька? — Не знаю. Всё не так. Неправильно как-то, что я была на концерте, но не на вашем. То есть всё было: наряжалась, красилась, куда-то шла, а вас не было. — Здравствуйте! Как же меня не было, если я — вот он? — На сцене! Ну что вы передёргиваете. — Господи! Так тебе спеть, что ли? И, не дожидаясь ответа, вдруг выдаёт: — «Тот, кто рождён был у моря, тот полюбил навсегда мирные мачты на рейде, в дымке морской города. Свет маяка над водою, южных ночей забытьё, самое синее в мире Чёрное море моё, Чёрное море моё…» Хорошо поёт, громко, никого не стесняясь. Шли бы они в светлое время суток и по более оживлённой улице, уже толпу бы собрал точно. И Сашка вдруг понимает, что он крайне редко поёт вне сцены, в мирной жизни. Практически никогда. А тут прямо от души звучит, с удовольствием. И море Чёрное вон оно, плещется. И где-то там даже мачты на рейде найти можно, если постараться. И повода грустить абсолютно нет. Просто характер у неё такой, дурацкий. Водные процедуры — Всеволод Алексеевич, я вас только умоляю, не вылезайте сегодня на улицу! — Сашенька, я умею смотреть прогноз погоды, — меланхолично отзывается Туманов, не отрываясь от планшета. Он сидит в кресле, с очками на носу, и изучает футбольные новости. Под сплит-системой сидит, включённой, и Сашка ни слова не говорит про его астму. Обычно она старается охлаждать те комнаты, в которых его нет, и выключает хотя бы обдув, как только он заходит. Но, во-первых, в плюс тридцать пять это бесполезно — дом нагревается за каких-то полчаса. Во-вторых, вчера они уже получили приступ на ровном месте, и Сашка грешит как раз на жару и духоту. — Совсем-совсем не вылезайте. Даже во двор, по крайней мере, до заката. Мусор я вынесла, если что. Смотрит укоризненно поверх очков. — Мусор мог бы до вечера подождать. А в ближайшую неделю похолодания не обещают. Теперь запрёшь меня дома до конца лета? Что-то нехорошее Сашке слышится в его голосе. Господи, она же просто попросила. Не запретила, не заперла его, упаси бог. За те три минуты, что понадобились на дорогу от дома до мусорных баков, Сашка чуть не растаяла. Адово пекло какое-то.